С возвращением, Таня-тян!

Внизу у озера ничего не изменилось. Негаснущий тусклый свет, тихая вода, снующие туда-сюда, беззаботно плещущиеся в волнах, сохнущие на берегу гусеницы. Хозяева бесценных сокровищ по-прежнему вежливо игнорировали Таню. По счастью они игнорировали и фотоаппарат. Таня решила, что надо бы отснять серию наиболее распространённых жестов, а потом попробовать их растолковать.

Купание красных гусениц завершилось. Последние шесть кадров ушли в минуту. Всё-таки привычка к фотобоксам портит руку — зная, что можно выбрать удачный кадр из полусотни или полутысячи, не всегда успеваешь схватить один-единственный и отвыкаешь экономить драгоценную плёнку. Упаковав камеру в кофр, Таня села на камушек, так чтобы любоваться падающим из-под купола и медленно тающим снегом, и ничтоже сумняшеся съела второй дневной рацион. Разнообразить его кулинарией из кладовых гусениц она больше не рискнула. Что-то подсказывало — начиная с завтрашнего дня навалится целая куча задач, целей и всевозможных необходимых дел. А сегодня хотелось просто позволить себе расслабиться, понаблюдать за гусеницами, подумать о них и не только…Сан-Хосе бы остаток жизни отдал, лишь бы денёк-другой погостить в этих пещерах. А ещё лучше остаться здесь лет на десять, изучая, как пахнут друг на друга и шевелят педипальпами инопланетные твари.

Таня вспомнила гордого, насмешливого Риверту, тяжёлый взгляд и недобрую улыбку, привычку складывать кусудамы из салфеток, болезненное чутьё на всякую несправедливость. Он вечно лез в споры, подкалывал, язвил, сцеплялся со всеми от командора до Сан-Хосе — лишь бы вытащить истину. И оказывался прав куда чаще, чем думал наставник. Они были похожи, словно отец и сын. У Тани никогда не получалось так глубоко вникнуть в мысль и продолжить её. Она оставалась верной опорой, маленькой радостью старика, но никак не преемником — и даже не обижалась, в очередной раз ощущая стену, разделяющую «настоящих учёных» и заурядную ассистентку. С гусеницами ей повезло, не больше. А Риверта точно знал, как строить коммуникацию и трактовать поведение негуманоидов, на что следовало бы обращать внимание. Он мог предусмотреть всё…Кроме проклятой рыбы. Смерть паршивая штука, и что самое скверное, её уже не отменишь.

Носком ботинка Таня вывела на песке «Ри-вер-та», потом медленно стёрла надпись.

Остаток вечера ушёл на сбор кристаллов с берега озерца — их, волшебно красивых в тусклом свете и прозрачной воде, нашлось не так уж и мало — больше полусотни, к вящей радости господина командора. На ночлег она устроилась в той же пещере молодняка, что и в прошлый раз. Там было сумрачно, душно и шумно. Маленькие гусеницы ворочались и шуршали, откуда-то сверху громко капала вода. Таня тоже ворочалась, камни казались ей жёсткими, мышцы ныли, и сон не шёл. Остро захотелось на свежий воздух, на холодный простор, бежать по равнине, падать с размаху в белое одеяло и подниматься, стряхивая снежинки с волос. Чтобы приманить дрёму, Таня вспомнила Кольриджа — в колледже они учили наизусть эти стихи:

…В стране Ксанад благословенной

Дворец построил Кубла Хан,

Где Альф бежит, поток священный,

Сквозь мглу пещер гигантских, пенный,

Впадает в сонный океан…

Иногда ей удавалось заснуть, представляя себе роскошный дворец Хубилая, анфиладу роскошных, устланных коврами комнат, красавцев леопардов на мягких диванах и прелестных рабынь, укутанных в голубые шелка. Прошло почти два часа, снаружи была ночь и по корабельным часам тоже была ночь. Детёныши давно уже лежали смирно. Как-то слишком смирно, вдруг подумалось Тане. Запах воздуха вдруг изменился, стал приторным до тошноты. Новые звуки добавились к шорохам спальни — словно кто-то сосал через трубочку густой и вязкий коктейль. И становилось всё темней и темней, маленькие гусеницы почему-то переставали светиться. Что-то скользкое коснулось Таниной ноги, подкатилось к бедру, затем к боку. Девушка почувствовала лёгкое жжение и ощутила, как расползается «кожа». Она попыталась встать — склизкое и тяжёлое повисло на ней, стало больно, потом очень больно. Спас фонарик. Выхватив его, Таня нажала на кнопку и увидела, как от яркого света шарахнулось три отвратительных слизня. Там, где они соприкасались с телом, «кожа» исчезла, остались раны, сочащиеся дрянью круги голого мяса. Закружилась голова, Таня испугалась, что вот-вот потеряет сознание. А вокруг — Таня прочертила лучом фонаря сумерки — творился кошмар. Сотни слизней облепили бесчувственных малышей и с чмоканьем поедали их. От света паразиты шарахались, но не уходили. Ещё один попробовал вцепиться девушке в ногу — она отпихнула его и, распинывая слизней, начала пробиваться к выходу. Выбраться ей удалось. Но устоять на ногах уже не получилось.

На четвереньках, вздрагивая от боли, Таня поползла вниз по скудно освещённому коридору. Острые камушки впивались в ладони и обдирали коленки. В большом зале, соединяющем несколько ходов, ей встретились взрослые зелёные гусеницы — как обычно, полностью игнорирующие свою гостью. На приветственный жест они отреагировали приветствием, но задерживаться не стали. Таня закричала, попробовала посигналить фонариком — ноль реакции. Следующая встреченная гусеница, которой Таня бросилась «в ножки» аккуратно отодвинула девушку педипальпами и поползла по своим делам. Раны жгло всё сильнее, силы уходили. Третья гусеница, которая лениво выдвинулась из тёмного коридора, даже потрогала девушку, словно погладила по голове. В отчаянии Таня вцепилась в педипальпу глупой твари и потянула, рискуя сломать конечность. В ответ гусеница угрожающе защёлкала жвалами.

«Пойдём, ну пойдём же!» — просила Таня. — «Божия коровка, полетим на небко, там твои детки»… Ей удалось подняться, не выпустив педипальпу. Осторожно подёргивая, она попробовала потянуть гусеницу за собой. Неожиданно тварь сжала свободной педипальпой руку девушки и тоже сжала её — раз-два-три. Таня сделала три шага вверх и остановилась. Гусеница нажала снова — раз-два-три. Поняла! Если б ещё удалось заставить её спешить!

Не доходя пары метров до спальни молодняка, гусеница отпустила Таню и встала на дыбы, принюхиваясь и щёлкая жвалами. Потом испустила удушающую волну кошачьей вони, изогнулась и бросилась вперёд. Через считанные секунды с обеих сторон коридора заспешили десятки других тварей. Свирепо огрызаясь, гусеницы одна за другой лезли в спальню, откуда уже доносился шум сражения. Измученная Таня сползла по стене, у неё мутилось в голове. Раны сочились сукровицей, нога распухла — похоже, укусы слизней ядовиты. Надо собраться с силами, чтобы выбраться наверх, на площадку и подать сигнал о помощи. Да, её могут вернуть на корабль, но без новой «кожи» шансы на выживание минимальны. По счастью оставалась вода. Таня промыла воспалённые раны, кое-как прикрыла их гигиеническими салфетками, напилась. Её тут же стошнило и стало немного легче. Тем временем шум затих. Из спальни потянуло новым запахом — тонким, цветочным, похожим на аромат орхидеи. Наружу поползли потускневшие и взъерошенные гусеницы. Одни тащили трупы малышей, другие — на спальных рогожах — груды мёртвых слизней.

Путь наверх занял больше двух часов. Последние сотни метров оказались самыми тяжёлыми. Плащ напитался сыростью, «кожа» больше не держала тепло, прикосновения ледяного ветра к открытым ранам причиняли страдание. Крутнув шарик комма, Таня вызвала командора, вкратце доложила о ситуации, осведомила, что у неё, Тани нет ни сил, ни времени дискутировать, и если она, Таня сейчас потеряет сознание, то до прилёта катера может и не дожить, так что поберегите вашу золотую рыбку, кэп.

Двадцать минут, до прилёта машины, девушка ползала по площадке и в голос читала все стихи, которые знала. Не говоря ни слова, Полянски на спине затащил её в катер, и за дело взялась полевая аптечка. Очнулась Таня уже на корабле, в стерильной анабиозной камере медотсека, голышом, в капсуле — только лицо наружу.

Следующее возвращение было куда приятнее. Постель — настоящая лёгкая и упругая койка, с простынями, матрацем, подушкой и даже тепличным цветком в стакане на тумбочке рядышком. Ночная рубашка, чистое бельё, заплетённые в косы чистые волосы. Тарелка горячей каши, свежая булочка, какао — ах, какой аппетитный запах.

— Не надейся, это ещё не рай, — седоголовая красавица Катрин Лагранж, главный врач корабля, помогла Тане сесть. — Ты пролежала одиннадцать дней и полностью выздоровела — даже шрамов не останется. Кушай, отдыхай, делай гимнастику, можешь вставать, а ещё через три дня — работать. Не беспокойся ни о чем. Ты у нас герой. Вернёшься на Землю и никогда больше можешь никуда не летать.

— Ещё минимум один рейс.

— Собачий порт и «Особый старательский»? — понимающе протянула Катрин. — Ты хорошо себя чувствуешь?

— Да, только слабость немного.

— Это пройдёт, — улыбнулась Катрин.

— А как Сан-Хосе? И Мацумото — он же тоже был в госпитале?

— Наш профессор без изменений, — врач развела руками. — Новое сердце на корабле мы ему не пересадим и не вырастим. А японец уже на ногах. Позвать его?

— Не сейчас. Я устала, хочу помыться и переодеться, прежде чем принимать гостей, — Таня хихикнула, вспомнив последнюю встречу с японцем.

— Хорошо. Отдыхай, не буду больше тебе мешать. После ужина зайдёт кэп. И Хава Брох рвётся поговорить. Остальных — завтра, — Катрин понимающе глянула на девушку и вышла. Дверь палаты закрылась автоматически.

Облегчённо вздохнув, Таня спустила ноги с постели, коснулась босыми пятками прохладного пола, поднялась, держась за спинку кровати. Ходить получилось неплохо, голова не кружилась, и слабость прошла после тёплого душа. И пушистая розовая пижама ждала в тумбочке и любимый сериал про доктора Спока и космический госпиталь подмигивал из Ай-телика и даже шарик комма нашёлся — обо всём позаботились. Болеть оказалось приятно — только сейчас, уютно устроившись на мягкой кровати, Таня ощутила, до чего же она устала. Пауза пришлась как нельзя кстати — осмыслить полученную информацию, попробовать понять — что же всё-таки хотят от грешной жизни мохнатые гусеницы, как они думают и о чём. Мечтают ли андроиды об электроовцах? Комм вякнул и тут же мигнул огонёк на двери.