КОСТЮМ К ЛИЦУ

Окна в клубном зале раскрыты настежь, и музыка выплескивается прямо на улицу, на темную, свежую, еще не пропылившуюся зелень молодых лип. И музыка эта такая радостная, такая подмывающая, что, кажется, еще минута — и даже строгие уличные фонари не устоят на месте и, склонив матовые головы, каждый перед своей липкой почтительно проскрипят:

— Разрешите вас пригласить!..

Самодеятельный молодежный оркестр старается изо всех сил, льняной хохолок на лбу его создателя и дирижера Кости Проценко взмок и потемнел, галстук вырвался на свободу и бьет Костю по плечу при каждом неистовом взмахе его рук, но широкая, довольная улыбка не сходит с покрасневшего, усталого Костиного лица. Бал определенно удался, все танцуют, скандальных происшествий не было и нет и, видимо, уже не будет. Что же еще нужно для простой и доброй Костиной души?!

То и дело, прерывая танец, танцоры топчутся подле дирижера, выкрикивая свои просьбы, иначе он, оглушенный громом музыки, не услышит их.

— Костя, будь другом, дай там что-нибудь такое… Понимаешь?!

И Костя Проценко, продолжая дирижировать, полуобернувшись, кричит им в ответ:

— Сейчас дам полечку и вальсик… для нормы, понимаешь?! А потом… что-нибудь такое!..

Бал костюмированный, но танцоры одеты кто во что горазд. Но хотя одеты они по-разному и лица у них разные, однако, если приглядеться, что-то есть общее между ними. Наверное, так кажется потому, что эти молодые, непохожие одно на другое лица выражают общую непринужденную веселость и озарены светом внутренней интеллигентности.

Оркестр сыграл польку, сыграл вальс и грянул обещанное Костей «что-нибудь такое».

Железный стремительный ритм. Четкий, как перестук кузнечиков в знойный летний день. Не усидеть на месте, ноги сами начинают его выбивать.

Сразу стало тесно, жарко и очень весело. И наверное, поэтому никто вначале не обратил внимания на вошедшего в зал молодого человека в синем бостоновом костюме с пестрым галстучком на белой шелковой подкладке — в просторечии такие галстуки называют «галстук в подштанниках».

Он остановился в дверях, послушал музыку, посмотрел, как танцуют. Выражение значительности на его лице сменилось выражением беспокойства и неодобрения. Он покачал головой и стал еще внимательней присматриваться к танцующим, пока, наконец, не увидел ту, которую хотел увидеть.

Она была в белом, бальном, сильно декольтированном платье. Тонкие плечи обнажены, на полудетской груди выступали крупные ключицы. Скуластенькая, с простым и милым личиком рабочей девчонки — певуньи и озорницы. На модной прическе шлемом с начесами на уши чудом держится маленькая золотая картонная коронка. Он — низкорослый, коренастый, добродушно-курносый блондинчик в костюме испанского гранда. Черный бархатный камзол с пышным кружевным воротником, на мускулистых коротковатых ногах туго — вот-вот лопнет! — натянуто белое трико, сбоку в клеенчатых ножнах болтается недлинная шпага. Танцуют они с неистовым азартом, вдохновенно. В синих, широко расставленных глазах девчонки светится самозабвенное упоение балом. Спросите ее, что она сейчас танцует, девчонка не ответит! Она танцует самое себя, танцует каждой клеточкой своего тела.

Молодой человек в синем костюме, с пестрым галстучком между тем пробирается через весь зал к танцующей паре. Его узнали. Со всех сторон несется:

— Здравствуйте, товарищ Мозговой.

— Извините, товарищ Мозговой!..

На приветствия и извинения он не отвечает, а когда сам толкает танцоров, то не извиняется перед ними.

И вот он в ястребином своем полете настиг, наконец, девчонку в бальном платье с коронкой на голове, осторожно взял ее за голый локоть.

— Одну минуточку!

Обернулась. В синих глазах — удивление.

— Что вам нужно?

— Поговорить нужно с тобой. Разговор серьезный! Пройдем-ка!..

Ее гранд рыцарски выпятил грудь.

— А в чем, собственно, дело, товарищ Мозговой?

— Тебя не касается, Шурыгин. Ты можешь продолжать!

…«Серьезный разговор» происходит в маленькой гостиной рядом с танцевальным залом.

Разговаривают втроем: Шурыгин не пожелал оставить свою даму наедине с грозным товарищем Мозговым. Пришел и застыл у стены, рядом с зеркалом, держит руку на эфесе своей шпажонки. Мозговой долго смотрит на девчонку с картонной коронкой на голове, потом, наконец, разжимает рот:

— Ты кто?

Девчонка пожимает голыми, озябшими под этим пристальным недобрым взглядом плечами. Неужели «ему» неясно, кто она?

— Принцесса! — улыбаясь, говорит она тихо.

В ответ язвительная усмешка.

— Та-а-ак! Где ты работаешь, принцесса?

— На химкомбинате.

— Фамилия как?

— Снегирева. Клава.

— Комсомолка?

— Комсомолка.

Тяжелый вздох. В глазах у товарища Мозгового — отеческая суровость.

— Разнузданно танцуешь, Клава Снегирева! Смотреть на тебя неприятно! Коробит!.. Понимаешь?

Принцесса оборачивается к своему гранду.

— Слышишь, Вася? Оказывается, я разнузданно танцую!

Гранд хмурит белесые брови, густо краснеет.

— А по-моему, товарищ Мозговой, Клава танцует очень хорошо.

— Нам просто очень весело! — в голосе у Клавы Снегиревой дрожат слезы. — А когда тебе весело, то и танцуешь весело, от души! Правда, Вася?

— Правда, Клава.

Еще более тяжелый вздох. В глазах у товарища Мозгового — непреклонное осуждение.

— Просто очень весело! — он делает презрительный жест. — Вот так все и начинается!

Он переводит взгляд на Васю Шурыгина.

— И ты тоже… хорош! Девушка нарушает в танце с тобой общепринятые нормы скромности, откровенно западничает… поправь ее, объясни, приструни по-товарищески, в конце концов!

— Товарищ Мозговой, да я не нахожу…

— Помолчи!.. И не защищай ее! Тоже мне — рыцарь. Оделся грандом и сразу забыл, что он — комсомолец, ударник производства… борец за новую мораль. Ему, видите ли, «просто очень весело»! Хромает у вас на комбинате воспитательная работа, на все четыре ноги хромает!..

По щекам Клавы Снегиревой уже катятся откровенные мелкие, частые слезинки. Вася Шурыгин — благородный испанский гранд — потупился и молчит. Мозговой видит, что он переборщил, и уже сам не рад, что затеял этот нелепый, «серьезный разговор».

— Ну ладно! — говорит он уже другим, не проработочным, а своим нормальным человеческим голосом. — Чего это вы так… ощетинились, ребята?! Идите, танцуйте, но… учтите мое замечание!

И в эту минуту в гостиной появляется пожилая гардеробщица в форменной куртке с зеленым воротником и обшлагами. В руках у нее сверток, перевязанный толстой бельевой веревкой.

— Я вас в зале искала, товарищ Мозговой! — объявляет она умильно. — А вы туточка, оказывается! Костюмчик вам принесла. Вы уж извините, товарищ Мозговой, — все, что осталось у нас!..

Товарищ Мозговой берет у нее сверток, развязывает веревку: оставшийся костюмчик — это монашеская ряса, веревка полагается к ней как пояс. Поколебавшись секунду, он быстро надевает рясу и, подпоясавшись бельевой веревкой, подходит к зеркалу.

Пестрый «галстук в подштанниках» не очень-то гармонирует с грубой рясой бродячего францисканца, но если его прикрыть… Мозговому нравится его отражение! Он оборачивается к Клаве Снегиревой и Васе Шурыгину. На его лице снова появилось выражение надутой значительности.

— Ну как, ничего? — спрашивает он у молодых людей и тут же сам себе отвечает: — Сатирическое разоблачение служителей культа. По-моему — здорово! Как по-твоему, Снегирева?!

Клава Снегирева, потушив улыбку, кивает головой:

— Очень здорово, товарищ Мозговой.

— В самую точку! — подтверждает Вася Шурыгин.

— Пошли танцевать! — командует Мозговой. — Только корону эту свою сними. На черта она тебе нужна?! И косынкой хоть прикройся!

…Оркестр в зале играет чинный, добропорядочный, скучный, как прошлогоднее расписание дачных поездов, дедушкин и бабушкин танец — падепатинер.