Кингсли посмотрел на фотографию на столике - Закари держал Фионна на руках и выглядел совершенно довольным.

- Закари любит Фионна. Фионн - его сын во всех отношениях, - сказала Грейс.

- У моего сына, Нико, был хороший отец. Мне больно говорить, и я скажу это только тебе, но как бы это ни было больно, я рад, что не знал о нем, пока он не вырос. Нико идеален. Я не смог бы лучше воспитать его, чем его отец.

- Ты сожалеешь об этом? Что не был отцом Нико, когда он рос?

- Иногда, - признался Кингсли. - Но я не сожалею ему. Не думаю, что был готов стать отцом до недавнего времени. У меня было слишком много незаконченных дел. Нико заслуживал большего, чем я мог ему дать. Его отец был хорошим человеком и любил его. А сейчас... Нико трудно полюбить меня. Но он старается. Он сказал, что старался. И это все, о чем я могу просить.

Грейс судорожно вздохнула и сглотнула.

- Это трудно, - продолжила она. - Я не хочу причинять боль своему мужу, но хочу, чтобы Фионн знал своего отца.

Кингсли покачал головой.

- Он знает своего отца. Закари - его отец.

- Верно. Но все же...

- Я понимаю. У меня есть двадцатипятилетний сын, с которым я познакомилась только в этом году. Если кто и понимает, так это я.

Когда Нора рассказала ему о Нико, о сыне, о котором он никогда и не мечтал, его разорвали надвое противоположные чувства радости и сожаления. Радость, что у него есть сын. Сожаление, что он узнал об этом только сейчас, двадцать пять лет спустя.

- Должно быть, тебе было тяжело, - сказала Грейс. - Все эти потерянные годы.

- Они были потеряны только для меня, - ответил Кингсли. - Нико ничего не потерял. У него был отец, который любил его, обожал и вырастил хорошим человеком. Утешение для меня во всем этом. Нико. Фионн. Вот кто на самом деле важны.

- Ты тоже важен, - возразила Грейс. - Ты важен. И я уверена, если мы спросим твоего сына, он бы ответил, что хотел бы знать тебя.

Кингсли улыбнулся ей. Он не был уверен, согласен ли с ней, но с ее стороны было очень мило сказать такое.

С Фионном на руках, Кингсли шагал по детской. Ему до боли хотелось обнять собственную дочь. Этим утром он оставил Селесту и Джульетту и уже скучал по ним так сильно, что это было похоже на физическую боль. Но некоторые дела лучше делать при личной встрече. Некоторые вещи нельзя было сказать по телефону.

- Он хороший мальчик, - сказал Кингсли, поправляя одеяльце Фионна, чтобы прикрыть его маленькие ножки. - И говорю это с уверенностью.

- Спасибо, - хриплым шепотом ответила Грейс. – Значит, он пошел в отца.

- И в маму.

- Знаешь, он уже ходит и говорит, - поделилась Грейс. - Несколько слов на английском, несколько на валлийском. И Закари может научить его нескольким еврейским. И французским, безусловно. В двадцать лет он провел год во Франции.

Фионн поерзал во сне и на несколько секунд открыл глаза.

- Tu parles français? - спросил Кингсли, глядя на Фионна. Фионн тяжело выдохнул, закрыл глаза и снова уснул. - Я приму это как «нет». Каким было его первое слово?

- Та, - ответила она. - Тад по-валлийски означает «отец» или «папа». Каким было первым слово Селесты?

- Non.

Грейс улыбнулась.

- Я не шучу, - продолжил Кингсли. - Это у нее от мамы. Если Фионн в отца, то он легко выучит языки.

- Когда он пойдет в школу, мы позаботимся, чтобы он изучал иностранные языки. И музыку тоже. Уроки фортепиано, если мы сможем себе это позволить. Но сейчас еще слишком рано об этом думать.

- К слову об этом, - сказал Кингсли. - Я принес ему подарок на день рождения.

- Тебе не обязательно было это делать.

- Обязательно. И даже если не обязательно, я бы все равно принес его.

С неохотой Кингсли вернул Фионна в колыбель и укрыл его одеялом. Он посмотрел на Грейс и достал конверт из кармана.

- Что это? - спросила Грейс, хмурясь. Казалось, она не хотела его открывать. Возможно, она ощутила его содержимое.

- Как я и сказал, подарок на день рождения.

Грейс разорвала наклейку на конверте и достала сложенную в трое пачку бумаг.

- Когда Сорен присоединился к иезуитам, - начал Кингсли, - он принял обет бедности. Деньги, которые были у него в трастовом фонде, он отдал мне. И поскольку я не могу вручить деньги отцу, я могу отдать их сыну.

Глаза Грейс округлились.

- Кингсли, это трастовый фонд.

- Да, - подтвердил Кингсли. - И он стоит приблизительно восемнадцать миллионов фунтов.

Грейс в шоке прикрыла рот ладонью. Хотя это и было непросто, Кингсли удалось не рассмеяться над ней.

- Он будет учиться в лучших школах, - сказал Кингсли. - Не стоит ни на чем экономить.

- За такие деньги мы можем купить школу.

- Тогда купи одну. Там ты сможешь преподавать, - предложил Кингсли.

- Мы не можем их принять. - Грейс начала сворачивать бумаги.

- Я не просто так рассказал тебе историю своего клуба, Грейс. Мне нужно было, чтобы ты знала, скольким я ему обязан. Этот клуб, который я построил для него, сделал меня богаче, чем ты можешь себе представить. Клуб не существовал бы, если бы не он. Я бы тоже не существовал. Я обязан ему всем - своей жизнью, своим состоянием и своей семьей. Обещаю, Грейс, это самое меньшее, что я могу сделать. Я перед ним в долгу, и вот как я его возвращаю.

- Но Кинг...

- Часть ты получишь сейчас на жизнь и образование. Остальное останется в трасте до тех пор, пока ему не исполнится восемнадцать. Затем все станет его.

- Это все слишком, - сказала она, недоверчиво качая головой.

- И еще кое-что.

- Еще?

Кингсли снова полез в карман и вытащил документ.

- То, что я дал тебе, это точная сумма трастового фонда, который дал мне Сорен. Но это самое интересное.

Грейс дрожащими руками взяла документ.

- Отец Сорена был бароном, - начал Кингсли.

- Да, он говорил мне об этом.

- Родовой дом находится на севере. Это прекрасное разрушенное поместье под названием Эденфелл. Оно было продано двадцать лет назад разработчикам, которые ничего с ним не сделали. Здание пустует уже много лет. Дом принадлежит его семье. И теперь Фионну.

Грейс медленно опустилась в кресло.

- Эденфелл, - повторила Грейс, перечитывая документ.

- Оно на имя Фионна, - продолжил Кингсли. - Оно принадлежит ему, а не тебе или Закари, и когда он подрастет, то сможет оставить его себе, продать или сжечь дотла. Мне все равно. Но это ему решать.

- Меня сейчас стошнит, - сообщила Грейс, выглядя бледнее обычного. И тогда Кингсли действительно рассмеялся над ней.

- Приношу свои искренние извинения за то, что играю в Бога с вашими жизнями, - сказал Кинг. - Я верю, что вы с Закари поступите правильно по отношению к вашему сыну.

- Мы, конечно, попытаемся. Но...

- Никаких «но», - оборвал мужчина - Скажи merci и люби своего сына. Это все, что тут можно сказать или сделать.

Грейс глубоко вдохнула, долго выдыхала. Она посмотрела на Кингсли глазами полными слез.

- Merci, - поблагодарила она тихим голосом.

- Мне пора идти. Мне нужно успеть на другой рейс.

- Уже уходишь? Но...

- Я навещу вас снова, - пообещал Кингсли. - Если пригласишь.

Грейс встала и подошла к нему. Она обняла его, а он крепче прижал ее к себе.

- Твоему сыну повезло, что у него есть два замечательных отца, - сказала она. - Как и моему.

Он поцеловал ее в щеку и отпустил ее.

- Проследи, чтобы Закари не пренебрегал уроками французского, - попросил Кингсли, кивая в сторону спящего в колыбели Фионна.

- Обещаю. Я уже начала датский.

- Правда?

- Я разговаривала с Сореном по телефону после того, как мы сообщили ему о Фионне. Он научил меня «Jeg elsker dig, min søn, og Gud elsker dig også». Он попросил меня говорить это Фионну каждую ночь.

- Что это значит?

- Значит «Я люблю тебя, мой сын, и Бог тоже тебя любит». Это последнее, что я говорю ему каждую ночь перед тем, как уложить его в кроватку. Он сказал... - Грейс остановилась и улыбнулась. Она выглядела так, будто вот-вот расплачется, но какие бы слезы ни были, она держала их при себе. - Он сказал, что его мама желала ему спокойной ночи, когда тот был маленьким.

- Jeg elskar dig. Мне он сказал, что это «удача» на датском.

- По-датски это значит «я люблю тебя».

- Этот блондинистый монстр - ублюдок.

- Ты же знаешь, что любишь его.

- Совершенно против своей воли, - ответил Кингсли, - и всем сердцем.

Грейс поцеловала кончики пальцев и прижала их к головке Фионна. Она поправила его одеяло и прошептала датскую молитву сыну.

Они вышли из детской, и Грейс бесшумно закрыла за собой дверь.

- Звони, если буду нужен, - сказал Кингсли, приказ, а не просьба. - Если что-то случится, что угодно, звони мне первому.

- Конечно, - ответила Грейс, когда они оказались перед парадной дверью.

- Если хочешь, то можешь больше не работать. Ты или Закари. Вы можете работать из дома, купить новый дом за городом, путешествовать. Мне все равно. Деньги принадлежат вам и вашему сыну, и я знаю, что вы найдете им хорошее применение.

- Да, мы так и сделаем. Я не могу... Дай мне несколько дней, чтобы обдумать все это.

- У тебя предостаточно времени.

- Если завтра утром у Закари случится сердечный приступ, винить я буду тебя.

- Пусть скорая помощь будет в режиме ожидания.

- Боже мой, Кингсли. Я не могу в это поверить.

- Поверь, - ответил Кингсли. - После всего произошедшего, у нас должна быть способность верить во что угодно.

Грейс усмехнулась, и он снова обнял ее.

- Передашь ему, что с Фионном все хорошо? - спросила она.

- Передам.

- Думаешь, он приедет навестить сына?

- Когда будет готов. Дай ему время. Он не хочет вмешиваться.

- Это не было бы вмешательством. Так и скажи ему.

- Скажу, - пообещал Кингсли. - Он будет завидовать тому, что я держал его.

- Поцелуй за меня свою красавицу, - попросила Грейс.

- С удовольствием. Их обеих.

- Куда ты сейчас?

- Навестить старого друга, - ответил Кингсли. - Вот и все.

- Кстати, о старых друзьях, что случилось с твоей Сэм?

- А что случилось с Сэм? Через четыре года после того, как она стала работать на меня, случилось самое худшее. Она влюбилась.

- Это ужасно, - согласилась Грейс. - Но это случается и с лучшими из нас.