— Поехали, Леонид, — сказал Степан Авдеич.

Дед Горбунов даже простонал. Уцепился за трубы и ногами уперся, останавливая тележку. Въедливый был старик. «Небось достается от него Наталье, — подумал Леша, — бедная Наталья…»

— Н-но… — по-извозчичьи гикнул Степан Авдеич и дернул оглобли.

Сзади охнули.

— Стой!.. Думаешь, хорошо? Хорошо так поступать? Сила есть, ума не надо! Вот народ, вот народ… Остановись ты, паровоз чертов!

— Н-н-но, милая!..

— Стой же… Стой, говорят!

Горбунов обогнал Степана Авдеича, повернулся, поднял руки. Действительно, было похоже, что он поезд останавливает — так он напрягся и вытянулся. И Леша заметил отчаянные его глаза и губы, которые дергались в одну сторону и сжимались, будто их ниткой стягивали.

— Степан Авдеич!.. Разве бы я… Разве бы я унижался… Ну, смотри. Я же старый человек… Грешно ведь… Если прошу, значит — позарез… Ты ведь знаешь, мы дом достраиваем. Деньги нужны. За материал плати, столярам плати, кровельщикам плати. Все рвут, хапают. Просто не знаешь, как извернуться… Войди в положение-то… не обижай, Степан Авдеич…

Удивленно, с каким-то неопределенным чувством Леша смотрел на Горбунова. Жалким сейчас казался старик. Было ясно, что говорит он искренне, просьбы его неподдельны. И он боится, что ему откажут, и все-таки надеется, ждет. И еще злится.

В глазах, сощуренных по-старчески, слезящихся блеклых глазах вдруг вспыхивал настороженный царапающий кристаллик и тотчас прятался, захлопывался бесцветными крышечками.

С сокрушенным сердцем стоял Леша; он не мог разобраться в своих чувствах. Но сделалось почему-то безотрадно и неловко.

— Я не обманываю, — глуховато проговорил Степан Авдеич. — Не беру я там денег.

— А если взять?! Ведь государственные же, Авдеич! Государственные!!

Степан Авдеич потянул тележку; Горбунов оступился, чуть не упал, пропуская ее. Вспыхнули под бровями кристаллики и захлопнулись.

Когда на повороте Леша нечаянно оглянулся, то увидел, что Горбунов идет следом, в клубах дорожной пыли. Так он и шел до самого детского дома, не приближаясь и не отставая, и только замирал неподвижно, если к нему оборачивались. Как приблудившаяся собака.

Утром Наталья белье стирала (затянулась возня без стирального порошка, который променяла на актрис); после бегала за продуктами, потом кухарничала. Замоталась. Ощутила, что теряет форму от этого мельтешенья, суеты, мелочных кухонных забот. И когда наконец домашние дела утолклись, Наталья взяла полотенце, нацепила модные темные очки — выпуклые, как автобусные фары, — и отправилась купаться.

Купание — проблема в нынешнем году. Пруд высох, речка обмелела, даже под плотиною осталась яма по колено, и там, в тепленьком зеленом супе, никто не дрызгается, кроме дачников.

Но толковая Наталья разыскала себе лазейку.

За станцией, за березовой рощицей есть два учреждения, обнесенные живой колючей изгородью. Два оазиса в пустыне.

Первый оазис — заводской санаторий, мощное и богатое строение, со своим парком, гипсовыми статуями, двумя фонтанами и бассейном для прыжков в воду.

Когда прибывает новая смена отдыхающих, сюда можно проникнуть безнаказанно.

Второй оазис — детский дом. Туда проникнуть гораздо легче, но там бассейн мелкий, на прыжки не рассчитан, и публика там очень шумная.

В эти два места и наладилась Наталья.

Живая изгородь из шиповника выглядит неприступной, но это впечатление обманчиво. Лишь корова, не умеющая ползать, сквозь нее не проберется. Наталья подстелила полотенце, проворно скользнула под ветки — будто фронтовой разведчик под колючую проволоку — и поднялась на другой стороне без единой царапинки. Впрочем, не страшны и царапины. Эка невидаль! Кожа не капроновый чулок, заживет… Осталось только перемахнуть через штакетник. В общем, слабенькая полоса препятствий. Если б не сторожихи да нянечки, пользуйся санаторием круглосуточно, и путевка тебе не нужна.

Все обошлось прекрасно, сторожихи с няньками не встретились, но зато новая новость: фонтаны в богатейшем санатории не журчали. В бассейне сиротливо белело кафельное дно с красной трубою; в редких оставшихся лужах трясли крылышками воробьи.

Положение…

Если докатилась засуха до самого неприступного места — прощай купание. Не идти же в душевые кабинки, где выздоравливающие старушки, покряхтывая, смывают недуги.

Почти без надежды устремилась Наталья к подкидышам и здесь, к великому изумлению, увидела бассейн с водою, как в старые нормальные времена. Шум разносился и плеск; детдомовские пацаны вовсю резвились, благо воспитательниц рядом не было.

— Раздайсь, шелуха! — сурово сказала Наталья.

Она умела с этим народом обращаться. Иной подумает, что детдомовцы тихие, несчастненькие; умилительно смотреть, как они шествуют строем по улице, одинаковые, будто спички, послушно распевают песенки, друг друга за пальчики держат.

А на самом деле это народ бедовый.

— Эй, ты!.. — закричал Наталье какой-то стриженый бобик. — Глянь сюда, сфотографирую! — и нырнул, сдернув казенные трусики, дрыгнул ногами, выставил пупырчатую, сизую от холода попку.

Нашел, чем удивить.

— Тебе еще на арбузной корке плавать! — поймав его, сказала Наталья, сунула под воду одной рукой и подержала там немного, чтоб не охальничал.

Остальным она пообещала:

— Будете вякать, утоплю. Не будете вякать, покажу чемпионский стиль баттерфляй.

Таращились почтительно детдомовские, пока Наталья плавала, расплескивая волны до самых цементных, бортиков, пока ныряла и крутила в воде сальто. Хор-рошо! Смывается утренняя усталость, отупение кухонное, дорожная пыль скрипучая. Хвала бабке Зине, детдомовской начальнице, добывающей чистую водичку в засушливые времена! Только ходи, бабка Зина, стороной, сгиньте, воспитательницы, дайте Наталье обресть человеческий вид и спортивную форму…

Опять не дали.

Какой-то злой рок висит над Натальиной головушкой. Проклятие какое-то. Едва начнешь работать над собой, как непременно помешают.

Сквозь плеск услышала Наталья жалобное козлиное блеяние; оглянулась — на берегу стояло несколько совсем малых девчонок. Рты у них кривились. По щекам ползли крупные слезные горохи. Ужасно хотелось девчонкам искупаться, но, конечно же, нахальные пацаны, эти фотографы несчастные, не пускали. И девчонки уставились мокрыми глазищами на Наталью, подсознательно угадывая в ней спасительницу, мудрое верховное существо.

— Царица небесная… — проговорила Наталья со стоном. — Мало я в клубе вожусь, окаянная ваша сила…

Девчонки не теряли надежду, таращились по-прежнему. Это покамест они такие жалкие да обделенные. До поры до времени. А пусти их в воду, так на вожжах не удержишь.

— У нас Михайлов дерется… — сообщила ближняя девчонка, сцепив за спиной ручки, ковыряя ногой в песке. Печально так сообщила, но с явным намеком.

Ну что ж, естественно. Где собирается пяток ребятишек, там непременно сыщется свой Михайлов, который всех лупит. Нормальное дело. Наталья сама была Михайлов, только женского рода.

— А вы сдачи не можете отвесить?!

— Мы маленькие…

— Дурищи. Как раз и удобно, пока маленькие. Р-р-раздевайсь! Быстро!!

Пришлось работать, как на конвейере; вновь Наталья упарилась, покуда плюхала всех девчонок в бассейн, покуда укорот наводила (конечно, в воде разбушевались), покуда вылавливала и шваркала на берег.

И пропустила из-за них редкую сцену, какой не увидишь в кино и театре. Вдруг из-за угла выскочил Натальин дед, почему-то здесь оказавшийся; он вскрикивал слабенько и отмахивался, а на него наступал Степан Авдеич Ряполов, вздевши над головой рукавицу, как мухобойку.

Эх, как помчалась бы сейчас Наталья в гущу событий! Полюбовалась бы на беседу старичков! Удостоверилась бы — хлопнет рукавица или не хлопнет? Неужели не хлопнет?!

Увы, опоздала. Через мгновение деда вынесло за ворота, Степан Авдеич возвращался невозмутимо, и по его виду нельзя было понять, что произошло в финале, под занавес.