Огонь прыгал по волнам. Море горело. Хапун инстинктивно боялся огня; три черных корабля, низко сидящих в воде, приводили его в ужас. Там, за сталью и досками, билось и росло чудовище невообразимой силы, чудище, рядом с которым хапун был слизкой улиткой без раковины. Люди ли сковали горячую тварь? Или, может быть, люди служили ей – в том числе пищей?

Утопающие так соблазнительно барахтались в черных волнах, но хапун уже уходил, струясь всем своим длинным щетинистым телом, в глубину, прочь от страшного места. Может быть, он вернется – потом. Когда три черных корабля уйдут из моря, и погаснет огонь, и воцарится наконец спокойствие.

У Развияра красно было перед глазами. Они с Луксом кружились, прикрывая своих, снося врагов, но Золотых не становилось меньше – наоборот, они прибывали. Все новые и новые абордажные крюки впивались в борт «Крыламы». Развияр видел смуглые лица, искаженные яростью и напряжением, и сталь, жадная до крови, носилась вокруг, иногда на волосок не дотягиваясь до лица. Крики, вонь, скрежет, хруст; Развияр жил до сих пор лишь потому, что умел убивать и ранить, и еще – у него было четыре руки.

Палуба трещала – по ней прокатилось, раскидывая людей, шипастое ядро. Волосы зверуина стояли торчком, Развияр чувствовал его тело, как свое собственное. В рукопашном бою один из нападающих обманул Лукса, заставил его ошибиться, клинок Золотого описал петлю… Развияр ударил сверху вниз, и свет померк перед глазами Золотого бойца.

Наступила короткая передышка. Развияр глянул на «Пузана». Судно кипело котлом, палубу захлестывали все новые волны атакующих, и даже на реях шел бой.

– Шлюпку!

Небо чернело от дыма. Краски померкли. Кровь на палубе казалась серой.

– Но, повелитель, они могут в любую минуту…

– Шлюпку! Лукс, прикрой!

Он кинулся в шлюпку, прихватив с собой полдесятка бойцов. Лебедка дернулась в чьих-то руках, шлюпка упала на воду, едва не перевернувшись. Развияр кинулся к веслам и увидел, как в детстве, медленно проходящий мимо борт «Крыламы».

Шлюпка рвалась от «Крыламы» к «Пузану», справа и слева падали в воду стрелы. Оба черных корабля гасили ход; корма «Пузана» приближалась, но очень медленно. На палубе шел бой. Веревочный трап свисал с борта и касался воды. Развияр убил Золотого за миг до того, как тот перерубил канаты.

– Ко мне! – клинки в его руках давно не блестели, покрытые кровью и гарью. – Ко мне!

Команда «Пузана», получив поддержку, воспряла духом; Развияр с двумя клинками прошел от кормы до носа, оставляя за собой неподвижные Золотые тела. Невидимое за дымом солнце садилось, а может быть, стояло в зените следующего дня; Развияр огляделся и увидел, что живых врагов поблизости нет.

Флот Золотых наполовину сгорел. Мотались на волнах горелые остовы кораблей, но почему-то не шли ко дну. Море почернело от сажи. Кое-где на жирной пленке покачивались обломки такелажа, шлюпки с живыми и мертвыми людьми, а дальше горели факелами новые корабли, там шел отдаленный бой. А сверху, надо всем этим, в тучах дыма кружили три белых птицы – три имперских крыламы; Император получит сегодня подробный отчет…

– Имиль, – хрипло сказал Развияр.

Ему никто не ответил. Кочегары «Пузана» заперлись в трюме и делали свое дело: Развияр увидел, как новый шар огня вырвался из докрасна раскаленной трубы. По палубе ходили уцелевшие и раненные, кто-то дико смеялся:

– Властелин! Мы уже победили?!

Он не ответил. Спустился в камбуз; здесь было пусто и чисто.

– Имиль!

Он снова вырвался наверх. Подошел капитан «Пузана». Молча отдал салют. Развияр сдавил его плечо:

– Где мальчишка?

Капитан мигнул:

– Жаркое было дело…

Развияр пошел вдоль борта, вглядываясь в лица уцелевших, и вдруг увидел на палубе, среди лежащих, знакомую тощую фигурку.

– Имиль!

Бледное лицо мальчишки было перемазано красным. Как недавно, когда он пролил соус. В руке он сжимал кухонный нож. Развияр взял его за плечи. Имиль открыл глаза.

– Скажи мне! – закричал Развияр, не помня себя. – Говори!

Имиль сдавленно вздохнул. По его телу прошла судорога.

Развияр подхватил его на руки. Не зная, что делает и зачем, вслепую метнулся по палубе; ворвался в каюту капитана, положил мальчишку на чистый белый стол, и только тогда Имиль выпустил свой нож, и тот воткнулся острием в пол.

Развияр осмотрел его рану. Зашатался и взялся за стену, чтобы не упасть. Старательно улыбнулась Джаль в желтом платьице; старый человек поднял над головой радужную грамоту, надеясь защитить от расправы свой поселок на Каменной Стрелке…

Имиль мелко задрожал. Началась агония. Не отдавая себе отчета, а просто желая прервать его мучения, Развияр протянул над ним руку и сказал вслух:

– Медный король…

Начав заклинание, он уже не мог остановиться.

– Медный король. Возьми, что мне дорого! Подай, что мне нужно!

И сделалось так.

К полудню следующего дня под-адмирал Галагар потерял свой флот до единого корабля.

Чудовище, управлявшее вражеской эскадрой, проявило в той битве чудеса коварства и проницательности. Когда иссяк, наконец, огонь трех черных кораблей, начались маневры, столь слаженные и тонко продуманные, что Галагар рвал на себе золотые волосы. У противника были в запасе корабли-тараны и корабли-приманки, флот Золотых обстреливали и забрасывали камнями из катапульт. Спустя сутки боя, который велся с перерывами, черные корабли снова ожили и снова извергли огонь, но на этот раз чудовища из пламени не кинулись на добычу сразу, а застыли перед лицами уцелевших, завораживая игрой огня, лишая воли даже Золотых, неподвластных страху.

Под-адмирал Галагар оглянулся и увидел, что его корабль, с поломанными мачтами и оборванными парусами, еще цел.

Он скрестил на груди руки.

Все, что он мог сделать для Мирте, было сделано. Мысль о городе, оставшемся беззащитным, заставила бы любого человека броситься вниз головой с капитанского мостика в волны – но Галагар был Золотой, и был под-адмирал. Он стоял, вселяя спокойствие в своих уцелевших бойцов, на палубе своего корабля, готовый умереть как угодно и когда угодно.

– Шлюпка, – хрипло сказали за его спиной.

С борта черного флагмана спустили шлюпку. Не веря своим глазам, Галагар смотрел, как она приближается, и как солнце, наконец-то проглянувшее из-за дыма, ловит капли на ее веслах, и те вспыхивают белыми искрами…

Мысль о Мирте, парящем городе под солнцем, сдавила под-адмиралу горло.

– Примите, – сказал он еле слышно и повторил, овладевая голосом: – Примите!

Этот поднялся на борт первым. При взгляде на него Галагар, человек железной выдержки, содрогнулся: явилось чудовище. Глядя в черные, глубоко запавшие глаза, Галагар понял, кому принадлежала идея с огненными тварями, и кто повелевал разномастным флотом в открытом море, и кто выдумывал западни, разгадать которые не под силу человеку. И уже не казалось удивительным, что этот гекса явился на борт к под-адмиралу лично, почти без охраны. От него исходила власть, как свет исходит от лампы, а холод – ото льда.

Галагар ждал его, стоя на капитанском мостике, скрестив руки. Он радовался, что гордая поза позволяет скрыть дрожь.

– Я понес потери в этом бою, – ровным голосом сказал гекса. – Я огорчен.

Галагар молчал. Он знал, что не заслужил издевательств перед смертью, но у гекса другие законы.

– Теперь я хочу навестить Мирте, – гекса повернул голову и посмотрел на огненные шары, по-прежнему висящие над водой.

Все силы и все свое мужество Галагар собрал в кулак, чтобы промолчать и на этот раз. Казалось, гекса видит его насквозь. Под-адмирал стоял перед ним голый, с обнаженными побуждениями, со всей своей болью.

– Я не хочу вреда Мирте, – мягко сказал гекса. – Я люблю этот город. Я хочу, чтобы играла музыка, когда я ступлю на набережную.

– Нет, – вырвалось у Галагара.