ПЕЩЕРА ВОЛШЕБНИКА

В творчестве многих художников женский портрет занимает особое место.

Модель вдохновляет художника. Есть портреты знаменитостей и никому неизвестных людей. Часто мы смотрим на портрет какого-нибудь прославленного человека и нас, в первую очередь, интересует модель, даже если портрет сам по себе и не очень хорош. Иногда мы восхищаемся рисунком или живописью лица никому неизвестного и нам неважно, кто изображен на портрете. Случайно на какой-нибудь выставке услышишь: «Зачем выставляют портрет такого неприятного человека? Есть более достойные люди!»

Но разве на выставке художника не самое важное и не самое интересное работа  с а м о г о  х у д о ж н и к а, портреты  х у д о ж н и к а, а не люди, изображенные им. Мы часто видим замечательные портреты каких-нибудь нестоящих людей и очень неудачные — хороших и добрых. Но мы ведь смотрим произведения данного художника, и нас прежде всего интересует его искусство.

Когда даже самый высокий мастер принимается за новый портрет, он не знает, что у него получится. Будет ли это шедевр, или профессиональный рисунок, достигающий сходства, но малоинтересный, или просто неудача. Ведь в этом-то и есть удивительная, непостижимая тайна искусства.

Может быть, искусствоведы думают иначе. Они все понимают, все могут объяснить — им и книги в руки. Но мне кажется, загадочность тайны всегда притягивает.

Бывает, что художнику  н а д о  кого-то нарисовать. Взяв в руки карандаш, он либо загорается по ходу дела, либо остается спокойным и заканчивает рисунок на своем профессиональном уровне.

Бывает, что человек ему интересен и симпатичен, ему хочется изобразить его как можно лучше, но он не вызывает в нем того таинственного вдохновения, при котором получается истинное, высокое произведение искусства.

А бывает, что художнику необходимо нарисовать данное лицо. Не потому, что надо, а потому что  е м у  это необходимо, потому что оно, непонятно почему, вызывает в нем то необыкновенное творческое волнение, которое почти всегда обязательно приводит к удаче. Встречи с такой моделью он ждет как праздника, и самое начало работы над ней уже праздник.

Портретов у Акимова очень много. Самых разных. Знаменитых деятелей искусств и науки, писателей, режиссеров, актеров, музыкантов, художников. Людей самых разнообразных профессий и возрастов.

Николай Павлович всегда очень интересовался молодежью. Любил ее, верил в нее, стремился помочь ей. Многие молодые художники, актеры, режиссеры, искусствоведы и даже драматурги, наверное, не раз вспомнят о нем с благодарностью.

Обладая необычайной работоспособностью, будучи невероятно загруженным в театре, в институте, в различных областях общественной деятельности, он ненавидел и не умел отдыхать. Он очень ценил время, поэтому и успевал так много. Лучшим отдыхом для него было рисование портретов.

Если он все же вынужден был поехать в какой-нибудь дом отдыха или санаторий и даже находил там соответствующие модели, он старался довести свое пребывание до минимума и возвращался в Ленинград.

И вот здесь, в мастерской, где все нужные предметы под рукой, он мог предаваться своему собственному, ему одному присущему отдыху. Ни репетиций, ни занятий, ни лекций. Свободное, неограниченное время для вольного рисования.

Не торопясь, он выбирал бумагу. Ощупывал ее фактуру, вглядываясь в оттенок цвета. Смочив водой, натягивал на подрамник, слегка прикасаясь пальцами, чтобы не повредить влажную поверхность, аккуратно разглаживал ее. Тщательно вымытые прозрачные стаканчики наполнялись водой. Открывались заветные футляры, где хранились особенно любимые, «драгоценные» кисточки. Карандаши, резинки, пастель становились почти одушевленными в этом торжественном, праздничном процессе подготовки. Сам процесс этот уже был началом отдыха, доставлял удовольствие.

Наконец модель усаживается на место. Острый взгляд в очках, без очков и первый штрих… Скованная, застывшая поза не нужна. Чем свободнее держит себя модель, тем свободнее и легче движение руки.

Детям трудно сидеть на месте, но при таком вольном неутомительном позировании удавались и детские портреты.

Вот Елена Кочелаева и Елена Бицкая — молодые художницы.

Раиса Прокофьева, студентка, будущий врач.

Инга Ландер — преподавательница английского языка. Николай Павлович называл ее «Пушкин», что-то в облике ее напоминало ему поэта в его юные годы.

Таня Чернова — дочь композитора.

На фоне скульптурной мастерской портрет девушки.

Два портрета ленинградских студенток.

А это Сережа — внук художника. Убирая после работы свои драгоценные кисточки в футляры с нафталином, Николай Павлович часто говорил, как бы хотел он, чтобы Сережа когда-нибудь работал этими кисточками и так же бережно к ним относился.

Портреты Николая Павловича Акимова широко известны. Главным образом — портреты деятелей искусств.

Вот они смотрят со стен, у каждого свой характер, слоя жизнь.

Мастерская Акимова — «пещера волшебника», — как восклицал Михаил Леонидович Лозинский каждый раз, когда приходил в нее взглянуть на новые работы. Здесь и у каждой вещи своя история.

Вот черная деревянная собака-скамейка. Ее биография непроста. Когда еще до войны Николай Павлович ставил «Двенадцатую ночь» (первый вариант), в парке у Оливии он поместил такую скамеечку. Она настолько понравилась ему самому, что он заказал такую же для нашего дома. Очень оценила ее маленькая Анюта — скакала на ней верхом.

Когда после войны, вернувшись в Ленинград, мы зашли в нашу бывшую квартиру, мы были потрясены — нас встретил наш черный деревянный старый пес с загнутым крючком хвостиком.

В квартире жили совсем чужие люди. Они поселились в ней, когда разбомбило их дом, и прожили там всю блокаду.

Они сохранили многие наши вещи и эту собаку. Собаку, сделанную из большого куска сухого березового дерева, — ее хватило бы не на одну топку. Чужие нам люди, оставшиеся без крова, таскавшие воду на пятый этаж по крутой лестнице. Как же не удивляться им, не вспоминать с благодарностью? А главное, они сохранили самое драгоценное для Николая Павловича — толстую картонную папку со всеми его работами. Она бы тоже отлично горела. Три портрета обгрызли крысы — так они и хранятся в память тех страшных зимних дней. Остальное все цело. И рисунок сангиной художника Яковлева, учителя Акимова, находившийся в той же папке. Теперь он висит здесь на стене над портретом Николая Павловича — крупные рыжие руки и большая ступня.

Вот маленькая подушечка в полосатой наволочке. Рассказ о ней будет длинный.

Один из самых праздничных, веселых и необычных спектаклей, поставленных Акимовым, — «Святыня брака» Лабиша. Он шел в мюзик-холле, когда Николай Павлович руководил там экспериментальной мастерской, еще до прихода в Театр комедии.

Он всегда мечтал о синтетическом театре и в этом представлении попытался осуществить свою мечту.

В спектакле были заняты драматические, балетные и цирковые артисты. Было много музыки, вокальных дуэтов, цирковых аттракционов. Великолепную музыку написал Алексей Семенович Животов, цирковые номера ставил замечательный Иван Руфович Руф, над пантомимой работала изобретательная Зинаида Викторовна Рикоми, для помощи драматическим актерам была приглашена Александра Исаковна Ремизова — молодой режиссер Вахтанговского театра.

Сверкающий занавес из красного бархата с бесчисленным множеством стеклянных трубочек напоминал ослепительную хрустальную люстру. Задорная, лихая увертюра так и подмывала пуститься в пляс. Уже самое начало сулило зрителю веселый радостный праздник.

Актерский состав украшали две кинозвезды — Софья Магарилл и Людмила Семенова. Участвовали Ю. Лавров, Б. Чирков, В. Таскин, А. Зилоти, П. Гусаков. Насыщенный неуемной фантазией Акимова, спектакль шел ежедневно при полных аншлагах.

В одной из картин на сцене стояла громоздкая мебель. Огромный диван и два неуклюжих кресла.

Каково же было удивление публики, когда в напряженный момент сценического действия актеры с легкостью поднимали эти тяжелые предметы и швыряли ими друг в друга. Это было одно из любимых мест Николая Павловича. Понятно, что мебель была надувная, резиновая.

И вот в доме появилось загадочное лицо с тихим голосом, в круглых очках — Борис Михайлович Комогоров. У нас назывался он — «резиновый человек». Первое его появление было связано с навигацией.

Николай Павлович увлекался резиновыми лодками, любил путешествовать в них по узким извилистым речкам с живописными берегами. Резиновая лодка была у него стандартная — тупорылая и широкая, похожая на маленького кита. Они долго сидели с Борисом Михайловичем, склонившись над столом, что-то чертили, что-то высчитывали…

Недели через две «резиновый человек» появился снова. Вид у него был еще более загадочный, глаза за очками хитро щурились. Он что-то шепнул Николаю Павловичу, и меня попросили минут на десять выйти из комнаты. Когда меня пригласили обратно, я увидела на полу длинную, узкую, как серебряная стрела, лодку новой конструкции. Изящная, красивая, она состояла из довольно тонких резиновых трубок, которые по отдельности надувались велосипедным насосом.

Обычно Николай Павлович отправлялся в плавание вдвоем или втроем с кем-нибудь из своих приятелей, при неизменном участии старого и верного его друга Александра Александровича Кроленко. Излюбленный маршрут шел по бесконечным извивам прелестной речки Оредеж. В тот год мы жили на даче под Сиверской, на самом берегу этой реки, в деревне Даймище. Николай Павлович не расстался и со старым «китом». На воду была спущена целая флотилия — блестящий серебряный флагман, острым носом режущий речную гладь, а за ним, переваливаясь, покачивалась косолапая посудина, к восторгу деревенских мальчишек. Им разрешено было воспользоваться этим судном. Надо сказать, что радость Николая Павловича была не слабее восторга ребятишек. Ему не терпелось поскорей отправиться в путь. Не дождавшись приезда Александра Александровича — он должен был прибыть на следующий день, — мы водным путем поехали в гости к Михаилу Леонидовичу Лозинскому, жившему на берегу все той же речки под Лугой, в Черемушках.