Глава 6

— Стой смирно! Господи Иисусе! — увещевала Эмили, боясь задеть самолюбие лорда и вызвать его недовольство.

Только спустя несколько дней девушка, наконец, смогла заставить его присесть на пять секунд для осмотра большой раны на плече. Всю прошлую неделю она упрашивала Водта позволить ей позаботиться о нём — или, по крайней мере, чтобы его осмотрел один из «докторов».

Наконец, мужчина нашёл время в своём плотном графике — даже умудрился достать необходимые для лечения инструменты — сбросил рубашку и расположился за маленьким столиком. На самом деле, стол был не таким уж и маленьким, просто выглядел так рядом с его внушительной фигурой.

Во время всей процедуры варвар выглядел немного удивлённым и растерянным, видимо не ожидал от девушки такой заботы и внимания.

Эмили парила вокруг него, цокала языком и съёживалась каждый раз, когда ей нужно было прикоснуться к нему, зная, что причиняет ему боль.

Всё это только ещё больше усиливало недоумение лорда.

Почему она так реагирует на него, девушка никогда не узнает. Это совсем не было похоже на то, как она съёживалась, когда варвар шлёпал её или когда трахал.

Эмили старалась сосредоточиться на лечении, но так и не смогла контролировать свою реакцию. И это было крайне непрофессионально.

Всё стало намного хуже — волнение многократно усилилось — когда она собралась зашить рану. Девушка понимала, что должна проткнуть его изогнутой иглой, которую варвар где-то стащил именно для этой цели.

Нельзя сказать, что Эмили делала это миллион раз, — нет. Она делала хирургическую ротацию и зашивала несколько ран, но эта была довольно глубокой. К тому же оборудование было настолько примитивным, что не было никакой возможности приглушить ту мучительную боль, которую он сейчас испытает.

А потом случилось самое худшее из того, что, по её мнению, могло произойти. Одной рукой девушка со всей силы сжимала плоть мужчины, зная, что ему очень больно, а в другой держала иглу, готовясь зашить рану, но неожиданно для самой себя она заплакала.

На его предплечье появилось большое мокрое пятно, потом ещё одно — на плече, слишком близко к ране. Эмили откинула голову назад, как можно дальше от раны, положила оборудование на стол и закрыла глаза руками. Теперь придётся вымыть руки снова, когда она, наконец, соберётся с силами.

— В чём дело, Эмми? — спросил Водт. В его голосе звучало беспокойство за неё. Варвар никогда прежде не разговаривал с ней так мягко и не называл её по имени.

Имена, казалось, потеряли часть своей силы в эту эпоху.

Он даже формально не сообщил своё имя.

Водт попытался убрать её руки от лица, но она стала сопротивляться. Мужчина же всегда добивался своего. Он усадил девушку к себе на колени и заглянул ей в глаза.

— Почему слёзы? Тебе больно?

Его тон был мягким, низким и успокаивающим. Таким тоном её любовник разговаривал только с ней, когда ей было очень грустно.

— Нет, идиот, — фыркнула девушка, — я плачу, потому что не хочу причинять тебе боль, а это просто глупо!

Его улыбки — искренние, и потому невероятно редкие — всегда проникали в её сердце и размягчали его. Они были настолько проникновенными, что легко разрушали весь гнев и негодование, которые Эмили постоянно испытывала по отношению к своему захватчику. Все ментальные и эмоциональные щиты, которые она усердно возводила против него, мгновенно рассыпались, стоило ей взглянуть на его умиротворённое лицо.

Эмили не хотела, чтобы лорд вызывал в ней нежные чувства лишь потому, что он мог заставить её наслаждаться, насилуя её. Лишь потому, что он мог заставить её хотеть этого постоянно...

— Спасибо тебе за это. Приятно знать, что ты не хочешь проткнуть меня иглой вместо того, чтобы зашить.

— Не испытывай судьбу, — огрызнулась она, всё ещё плача, когда он прижал её к своей широкой груди.

Это вызвало его искренний смех — ещё одна редкость.

— А если я скажу, что, скорее всего, почти ничего не почувствую? Такие раны не причиняют мне большой боли — и уж точно не имеют ничего общего с тем, что почувствуешь ты.

— У тебя кожа как у носорога?

Эмили была уверена, что варвар никогда не знал этого слова, но он сразу понял её, догадавшись о его смысле. Пожав своими массивными плечами, он показал, что ничто не может причинить ему боль, даже если движение заставило рану сильно открыться. Неудивительно, что мужчина отказывался лечиться. Он не чувствовал боли, которую должен был испытывать при такой неопасной для жизни, но всё же серьёзной ране.

Девушка постоянно видела его шрамы — по всему телу, различных форм и размеров, в основном похожих на ножевые, хотя были и ожоги — но что-то подсказывало, что она, возможно, не захочет спрашивать, как варвар их получил. Эмили чувствовала, что не хочет даже думать о возможной опасности для него, но готова была поспорить, что, очевидно, он находился в опасности большую часть своей жизни.

Эмили не знала, было ли её беспокойство за лорда результатом их связи или нет. Казалось, девушку не должно было заботить, был ли он в опасности, был ли он болен или ранен, она не должна была даже замечать этого, но это определённо было так.

Эмили предположила, что именно преобладание таких признаков храбрости — или безрассудства, как она полагала, в некоторых случаях — заставляло его так восхищаться её относительно безупречным телом. У неё был лишь маленький сморщенный шрам на внутренней стороне запястья от ветрянки, когда ей было шесть лет. Её мать не очень любила правительство — считала его агрессивным — а требования обязательной вакцинации — фашистскими мерами.

Ещё один небольшой шрам был на икре от камня, отброшенного газонокосилкой, когда вся её семья отдыхала у озера. И едва заметный — благодаря хорошему пластическому хирургу — чуть ниже линии волос на лбу. Брат ударил Эмили по голове очень красивой — что подвернулась её десятилетнему брату — дорогой фарфоровой чашкой, когда она обыграла его в шахматы в возрасте восьми лет.

И всё же, ей очень повезло. Девушка несколько раз кротко указывала любовнику на недостатки своего тела, но он продолжал восхищаться красотой её идеальной кожи.

Водт погладил её по спине, зарылся губами в волосы на макушке, когда она лежала, свернувшись калачиком на нём, и пробормотал:

— Я бы посоветовал тебе не беспокоиться, ведь я исцелюсь и без твоей очень умелой помощи... — варвар никак не мог смириться с мыслью, что у неё была настоящая профессия, — но я вижу, что у тебя сильный материнский инстинкт, даже со мной — и это очень мило — ты будешь волноваться, если не сделаешь всё необходимое для меня.

Сказав это, он снял девушку с себя и осторожно поставил рядом.

— И я бы предпочёл, чтобы именно ты — хоть ты и женщина — зашила меня, чем любой из тех «докторов», которых я встречал в своей жизни.

Эмили восприняла это как комплимент. Ей показалось, он на самом деле имел в виду именно это.

— Я останусь совершенно неподвижным и тихим для тебя. Если я почувствую болезненность, то подумаю о том, сколькими разными способами я заставляю тебя кричать от удовольствия, после того, как ты закончишь, и это заглушит любую боль, кроме смерти.

Эмили вздохнула и поджала губы. Медленно работая иглой, она делала аккуратные стежки, аварвар не шевельнул ни единым мускулом за всё это время. Это одновременно и радовало, и раздражало девушку.

«Не идеально, — подумала она, критически оглядывая свою работу. — Конечно, не хирургическое качество швов, но достаточно, чтобы собрать края раны вместе. Это должно поспособствовать заживлению и, надеюсь, предотвратит инфекцию».

Последнее, что сделала Эмили, — единственный раз, когда лорд почувствовал хоть какую-то боль — вылила спирт на всю рану и оставила её сохнуть, прежде чем перевязать. Единственной его видимой реакцией было моргание. Один раз. Очень медленно.

После обработки раны Эмили, конечно, была развалиной, полной развалиной. Ей едва хватило сил убрать беспорядок, который она устроила. Девушка пыталась отвлечь свой разум, прежде чем полностью сломается и будет в отчаянье бегать, нервно собирая вещи.

Наконец Водт поймал её за талию и увлёк за собой на кровать, как будто они танцевали. Он упал на спину, и чтобы уберечь её от боли, задержал её приземление своим большим телом, а затем попытался подмять её под себя.

Эмили знала, чего он хочет, знала, что он собирался с ней сделать, и — по большей части — пришла к выводу, что не в силах отказать ему в близости. Её сопротивление — отчасти из-за инстинктивной реакции на него — в последнее время значительно уменьшилось до редкого «пожалуйста, нет», как будто она устала протестовать и бороться — как он выразился бы — против своей судьбы.

На этот раз она положила ладони ему на грудь, старательно избегая свежей повязки, и осторожно — не безумно — заставила себя посмотреть ему в глаза.

— Не мог бы ты... не мог бы ты сделать кое-что для меня? — спросила она.

По правде говоря, он легко рискнул бы собственной жизнью тысячу раз, лишь бы достать ей всё, что он мог — всё, что он одобрял, — что сделало бы её счастливой. Он знал, что она видит его чаще мрачным, но ведь и она не часто улыбалась.

Хоть он и не показывал этого, но остро ощущал её печаль.

«Гораздо больше, чем мне хотелось бы. Больше, чем должен был Альфа», — подумал мужчина.

А в последний раз, когда Водт спросил, чего бы она хотела, девушка попросила невозможное. Он не мог — не хотел — освободить её. Даже если он это сделает, из-за их связи девушка никогда по-настоящему не освободится от него, пока он не умрёт.

Но она и так знала это.

Лорд достаточно часто говорил Эмми, когда она становилась непокорной, что будет единственным мужчиной, который свяжет её узами, пока не умрёт.

Не то чтобы другие не собирались попытаться — они уже умерли.

С немалой долей любопытства, он осторожно ответил: