Она не хотела более слышать голоса, который бы мог поколебать ее решимость.

— Замолчи, Вали, — произнесла она. — Довольно обмана! Чего ты хочешь от меня? Я — женщина!

И, далеко отбросив от себя атласный плащ, закутывавший всю ее фигуру, Сама явилась перед Вали в королевском одеянии, с короной, украшенной драгоценными камнями, — в том самом виде, как в тот день, когда ей удалось освободить Рожера от смертоносных объятий Вали, и когда она приказала схватить ее и сделать ее рабыней.

С глазами, расширенными от испуга, Вали поднялась с колен и прислонилась к стене.

— Королева! — вскричала она. — О, я не могу бороться против тебя… — продолжала она, вся дрожа. — Ты осудила меня на смерть. Я знаю, что я погибла. Выслушай меня! Во имя того, что тебе дорого, сжалься надо мной! Я удалюсь, пойду туда, куда ты прикажешь. Мне ничего не надо… Пусть я буду рабыней… Но только дозволь мне жить… О, дозволь мне жить!

Сама была тронута.

— Хорошо, — произнесла она. — Ты будешь жить — но ты должна уехать.

— Тотчас же, как ты прикажешь.

— В эту же ночь.

— Сию минуту.

Отчаяние поруганной любви, стыд, ужас — вот чувства, которые волновали душу Вали в эти минуты.

Убедившись в том, что ей позволяют жить, Вали задумала нечто адски-ужасное.

Она не смела выказать явное сопротивление Саме. Борьба с ней была ей не по силам.

Но она вспомнила, что у нее в комнате, на туалете, лежал кинжал.

— У меня к тебе есть еще просьба, — сказала Вали. — Я пойду туда, куда ты меня пошлешь. Я искуплю прежние свои преступления. Мне не надо ни моего золота, ни моих драгоценностей. Мне ничего этого не надо! Но у меня есть медный браслет, который надела мне на руку моя мать, умирая. Это единственно хорошее воспоминание во всей моей жизни. Этот браслет, конечно, ты позволишь мне взять. В этом ты мне не откажешь!

Сама находилась в нерешимости.

— Не думай, не бойся, что я хочу убежать!

— Если бы ты и захотела, ты не могла бы этого сделать, — отвечала ей Сама, — дом твой стерегут.

— Я сейчас вернусь, клянусь тебе в этом Дургой. Я вернусь, — сказала Вали с каким-то загадочным ударением на последнем слове.

И она бросилась к себе в комнату.

Кинжал находился там же, где и всегда.

Она схватила его, стиснула его рукоятку и, подняв высоко над головой руку, устремилась обратно, чтобы поразить им своего врага.

Но в эту минуту она споткнулась обо что-то круглое и упругое.

Вали упала, испустив крик ужаса.

Змее, выползшая из ящика, в котором держал ее обыкновенно Сапвалла, заползла сначала в середину растений, которые наполняли комнату. После этого, Найя ушла в темный коридор, которым должна была проходить Вали, и свернулась в клубок в самом темном углу его.

Попав под ногу Вали, змея мгновенно развернула свои кольца, бросилась на Вали и ужалила ее в руку около плеча.

Яд повлиял тотчас же: рука распухла и почернела.

Сине-багровые пятна выступили на груди и лице у жрицы Дурги.

Помутившийся и исполненный ужаса взор, судорожно сжимающееся горло, тяжелое и порывистое дыхание — все говорило о том, что смерть подступает неумолимо и быстро.

Скоро хрип, клокотавший в ее горле, прекратился. Глаза раскрылись и остановились. Зрачки закатились под самый лоб. Белки очертились кружками черной крови.

Крик, вырвавшийся из груди Вали, огласил весь особняк.

Господин Дюран и индусы служители прибежали на этот крик, полагая, что Саме грозит опасность.

Явился даже Рожер. Бирруб оставил его одного, и это обстоятельство позволило ему прибежать в залу.

Но то, что он увидел там, заставило его пошатнуться и отступить назад.

Он поднес свои руки ко лбу, отуманенному сильнейшей скорбью.

Последняя завеса упала с его глаз.

Он вспомнил!

Злой гений его лежал распростертым на полу.

Труп, к которому присосалась змея, начинал уже быстро разлагаться, как это всегда бывает с трупами, отравленными ядом того вида змей, к которому принадлежала Найя.

Сама стояла перед ним, невинная и чистая, сияющая в лучах своей торжествующей красоты.

Рожер не мог оторвать от нее своего взгляда, чувствуя в своем сердце прилив какого-то божественного восторга.

Он смотрел на нее так, как смотрят ангелы, обладающие даром видеть невидимое, на возносящуюся к небу лучезарную душу, оставившую на земле свой тленный покров.