ТИХАЯ ОБИТЕЛЬ

— Вот она, глядите!

Линейка остановилась. С дороги, некруто уходившей вверх, казалось, что дача стоит на горе. Ярый закат плавился в цветных стеклах террасы, и было похоже, что в деревьях сада зажгли красные, желтые, синие фонарики.

Отпустили линейку, пошли в гору. Вблизи дача оказалась большим, основательным домом, в два этажа. Петушок на крыше повернулся несколько раз и что-то весело проскрипел, точно приветствуя гостей.

У крыльца их встретила маленькая, кругленькая, седая женщина с уютными морщинками, какая-то очень знакомая. Таких румяных бабусь рисуют на открытках: сидит на табуретке, вяжет что-то, а у ног ее играет котенок клубком шерсти. Рядом с ней стоял плотный мужчина с окладистой бородой и огромными жилистыми ручищами.

— Ульяна Петровна, наш главный повар и эконом, — представил Черняк. — Илья Петрович, главный интендант, садовник, огородник, предсказатель погоды и прочая, и прочая, и прочая. А вместе они Петровичи. Брат и сестра.

Петровичи застенчиво поклонились.

— А мы вас заждались! — сказала Ульяна Петровна, сияя, уютными морщинками.

— Да-а, ожидание было длительным, — подтвердил Черняк, оглядывая «дачников». Поездка на линейке, как видно, окончательно их уморила. Они стояли пыльные, усталые, с немудрящими пожитками в руках.

Черняк улыбнулся своей неожиданной улыбкой, точно любуясь на них. Да так оно и было: ведь он уже видел их другими, совсем другими.

— А теперь, ребятушки, никуда не заходя, прямехонько в баню. Видите, чудный буржуазный терем стоит? Это и есть баня!

Затейливо сложенная кирпичная баня и в самом деле походила на терем, а в просторном предбаннике, оборудованном скамьями и столом, можно было принимать гостей.

— И еще одно дело, братва, — сказал Черняк. — Доверьте мне на хранение ваши пушечки, патроны и все иное военное снаряжение. Мы его уберем в кладовую и возвратим в целости и сохранности…

Сказав эта, Черняк слегка наклонил голову, как бы приготовясь принять на себя неизбежный отпор. Он знал наперед, как могут встретить его предложение эти парни, не расстававшиеся со своими «пушечками» даже во сне.

— Это что, в плен попали?!

— Сдача оружия?!

Черняк терпеливо ждал.

— Друзья! — произнес он, когда шум несколько поутих. — Взгляните на эти пышные деревья в саду…

Все невольно повернулись к окну.

— На эти зеленые деревья, — продолжал Черняк, — и на голубые небеса. Здесь вы будете проживать в мире, покое и довольстве, а ваша привычка держать шпалеры под головой тут ни к чему. Даже мухи у нас поголовно истреблены неутомимым Петровичем… Так давайте же разрядим наши огнестрельные орудия и сложим их в ящик, который стоит перед вами…

Как и предвидел Черняк, дело закончилось шутками. «Мотька хоть самого дьявола заговорит».

Петрович с опаской поглядывал на происходящее. Рядом с ним щелкали курки, барабаны, предохранители. Ящик наполнялся револьверами и пистолетами всевозможных видов и размеров. Были тут тяжелые офицерские маузеры, вороненые наганы, парабеллумы, изящные браунинги, старые «смит-вессоны», которыми пользовались еще во времена Жюля Верна и Майн Рида…

А потом была баня. Она осталась незабываемой.

Надо было очень долго жить в опустевшем, насквозь промерзшем городе, где стены домов не оттаивали даже летом, жить почти без света, без топлива, чтобы полностью оценить эту баню — жаркую до слез, терпко пахнущую каленым березовым листом.

Невозможно было остановиться, не было сил прекратить это блаженное истязание горячим веником. Ожесточенно стегали друг друга, покрикивали: «А ну, еще!», «Дай покрепче!» А Петрович все поддавал пару, окатывая крутым кипятком огнедышащие печные своды.

Наконец потянулись один за другим в предбанник, где из открытых окошек веяло вечерней прохладой.

Лишь Федор Михин не мог расстаться с этой волшебной, невиданной им деревенской баней. Он возлежал на полке у самого потолка, охваченный сухим, томительным жаром, и только стонал от наслаждения.

— Федя, живой? — кричали ему из предбанника.

— Братцы, никак не уйти… Первый раз за всю житуху!

Петрович, исчезавший на некоторое время, вернулся, таща огромный тюк.

— Матвей Семеныч велели, чтоб старой одежки не надевать!

«Дачники» не сразу постигли, что Матвей Семеныч и ихний Мотя Черняк — одно и то же лицо. До сих пор он еще никогда не фигурировал в таком наименовании. А когда уразумели это, Петрович объяснил, что снятая ими одежка будет выстирана, зачинена и отглажена в самое короткое время, а пока, на замен, есть другая, с барского плеча — примеряйте, кому что гоже…

Когда Черняк, отвлекшийся хозяйственными делами, подошел к банному терему, оттуда доносился громовой хохот. Можно было подумать со стороны, что в тереме идет пир горой. Зрелище, открывшееся в предбаннике, поразило его.

Долговязый Петро Дубонос в широкополой соломенной шляпе, в сиреневом халате, не достигавшем колен, отплясывал какой-то дикий, фантастический танец. Под стать ему были и зрители, шумно выражавшие свое одобрение.

В глазах рябило при виде голубых и кремовых пижам, бархатных домашних курточек, полосатых фрачных брюк, твердых крахмальных рубашек с выпуклыми, лебедиными грудями. У некоторых красовались галстуки на голых шеях. Даже зонтики, трости и бинокль-лорнет притащил старательный Петрович.

Через некоторое время удивительное, маскарадное шествие направилось к даче. И едва переступили «дачники» порог, как пахнуло на них крепким, щемящим нутро мясным наваром, сладостным ароматом свежеиспеченного хлеба. И опять встретила их Ульяна Петровна и, сияя морщинками, произнесла по-старинному:

— Кушать пожалуйте!

Рядом с передней, где стояли часы-шкаф и чучело медведя с подносом в лапах, находилась столовая. Окна в комнате были задернуты шторами. Над обеденным столом висела тяжелая керосиновая лампа под абажуром. Поблескивали белизной тарелки. Посредине стола выстроились плетеные корзиночки с хлебом: не питерские вымеренные осьмухи лежали в них, а пышные ломти настоящего «аржаного».

«Дачники» даже притихли при виде такого убранства и рассаживались с небывалой чинностью. Как и подобает руководящему лицу, Матвей Черняк занял место во главе стола. Он был очень доволен произведенным эффектом. А сколько еще впереди!

Тут же были назначены дежурные по кухне. Они принесли начищенный до нестерпимого блеска бачок и водрузили его на табурет возле стола. Появилась Ульяна Петровна в белом чепце и фартуке, с черпаком наготове.

Стол ожил, зазвякал ложками. Все дальнейшее походило на горячую поспешную уборку — никаких разговоров, все работают молча. С тем же проворством дежурные принесли второе. Корзиночки с хлебом опустели.

Ульяна Петровна немножко волновалась и, пока гости ели, все выглядывала из коридорчика, соединявшего кухню со столовой. Это был, так сказать, ее дебют — ведь ей не доводилось еще кормить таких гостей. И она сразу же могла убедиться в своем оглушительном успехе: всё подчистую, а посуду хоть не мой…

Несколько раз она бросала вопрошающие взгляды на своего начальника. Значение этих взглядов было ему понятно, но он отрицательно покачивал головой. Речь шла о добавках, которые он считал преждевременными.

— Конечно, вы могли бы все повторить сначала, — сказал он, поднимаясь из-за стола, — но не будем так уж сразу наваливаться. Надеюсь, что объяснений не требуется… А сейчас давайте знакомиться с нашей тихой обителью…

Слова о тихой обители, частенько произносимые по разным поводам, прозвучали здесь удивительно к месту. Они точно придуманы были для этих спокойных комнат со светлыми шторами, для лесенок с ковриками, заглушающими шаги, для всяческих ниш, диванчиков, низеньких мягких кресел.

— А тут ваша спальня, — сказал Черняк, открывая дверь на стеклянную галерею, которая тянулась через второй этаж.

Двадцать туго набитых матрацев расположились на полу в строгом порядке, застеленные ослепляюще белыми простынями.

— Подкрахмалены! — небрежно заметил Черняк. — Вообще, я думаю, вам тут понравится… А теперь, согласно правилам внутреннего распорядка, пожелаю вам спокойной ночи.