Превозмогая боль в ноге, Голубин быстро доковылял до леса и скрылся в чащобе… Только сев передохнуть, очнувшись от горячки недавно перенесенного боя, он почувствовал: мороз-то нешуточный. «Не уснуть бы. Иначе — конец…»
Через некоторое время вдали послышались голоса.
«Меня разыскивают, — подумал Ваня. — Но кто?»
Когда совсем рядом затрещали сучья валежника, он собрал последние силы, выхватил из кобуры пистолет, решив, что жизнь свою дешево не отдаст.
Среди припорошенных елок замельтешили человеческие фигуры. Но так как уже смеркалось, Ваня не мог рассмотреть, что это были за люди. Он поднял пистолет, приготовился стрелять…
— Свои, сынок! Свои! — прокричал простуженным голосом человек, заросший густой бородой. — Мы из ближней деревни Вертолино… Спасаемся в лесу от немца…
Ваня не помнил, сколько времени несли его в глубь леса. Очнулся он в жарко натопленной землянке. Вокруг были старики, женщины, дети. Две крепкие молодки промыли Ване рану на ноге отваром каких-то трав, перевязали чистым полотенцем.
— Родной ты наш! Откушай чаю с сушеной малиной. — Сердобольные женщины смахивали с глаз слезы. Некоторые из них несколько часов назад своими глазами видели, как он вогнал в землю два фашистских самолета, видели и конец этого драматического поединка.
Когда Голубин немного окреп, его переодели в крестьянскую одежду, снабдили на дорогу продуктами.
Простой, как и все деревенские жители, весельчак по характеру, Голубин пришелся по душе колхозникам-партизанам.
— Счастливого пути, Ванюшка! — напутствовали они его при прощании. — Крепче бей с воздуха проклятого врага! А мы тоже ему тут спокойной жизни не дадим…
В ту же ночь партизанские разведчики провели Голубина через линию фронта…
К концу зимнего наступления наших войск под Москвой на боевом счету старшего лейтенанта Голубина значилось 12 сбитых лично самолетов врага.
Впереди были долгие месяцы войны, жестокие схватки с хорошо обученными гитлеровскими асами. В одном из горячих боев уже на исходе октября 1943 года Герой Советского Союза капитан Голубин Иван Филиппович погиб. К тому времени за ним числилось уже 22 сбитых вражеских самолета. Прах отважного летчика покоится в стене Новодевичьего кладбища в Москве, городе, который он защищал мужественно и смело.
Год рождения — 1916-й, село Шиповатое Велико-Бурлакского района Харьковской области. До призыва в армию работал наборщиком типографии в городе Грозном, там же окончил аэроклуб.
Хотя Иван Заболотный и был на три года старше своих боевых друзей, по характеру, веселому и порывистому, по мальчишеским выходкам он походил на Ваню Голубина. Однополчане не без улыбки вспоминают такой случай.
Было это на одном из подмосковных фронтовых аэродромов. Как-то поутру поздней осенью сорок первого Иван Заболотный в тапочках и нательной рубашке вышел из землянки малость поразмяться. И вдруг услышал в небе характерный гул самолета, прерывистый, с завыванием; немного в стороне от аэродрома пролетал «юнкерс». Не долго раздумывая, Иван кинулся на стоянку, где в полной готовности к вылету стоял его «миг». Поднялся в воздух, причем раньше, чем это сделали дежурные экипажи, догнал вражеский бомбардировщик и сбил его с первого захода. Потом уже за завтраком кто-то из летчиков заметил:
— Иван Николаевич, ты же парашют позабыл на стоянке…
— Торопился очень. Боялся — уйдет мерзавец…
В тот день он округлил свой счет — сбил десятый самолет врага.
Как-то Заболотный возвратился после удачно проведенного воздушного боя. Он находился в том возбужденном состоянии, когда хочется излить душу, переброситься с кем-нибудь из друзей словом. Хотел было разбудить Шумилова, но передумал: Шумилов в тот день провел два вылета. Жалко было будить друга. Потом он направился к кровати Голубина. Она была пуста. «Где же Ваня?» — закралась в голову тревожная мысль. Заболотный все-таки разбудил Шумилова.
— Не вернулся Ваня… — ответил тот. — Он вылетал в паре с Шишковским. Тот вон спит…
Заболотный сразу поник. Голубина он любил по-братски. Они часто вылетали на боевые задания вместе, и счет сбитых вражеских самолетов у них был почти равный. Под утро Заболотный сказал Шумилову:
— С сегодняшнего дня, Иван, давай откроем наш новый счет. Рассчитаемся с фашистами за Ваню и за других наших ребят…
Утром лейтенанта Заболотного вызвал командир эскадрильи капитан Дунаев. Он не задавал летчику вопросов, не спрашивал о самочувствии. Он хорошо понимал его состояние. Попросил лишь достать из планшета карту.
— Вот здесь на вчерашний день проходила линия фронта. Возможно, за ночь кое-что изменилось. Уточните это с воздуха, а потом доложите, — сказал комэск.
На такие задания посылались опытные, проверенные в боях летчики. Одним из первых не только в эскадрилье, но и в полку Заболотный освоил полеты на «свободную охоту», а также подготовился к действиям в ночных условиях. Потому-то чаще других ему и поручались сложные и ответственные задания.
…Как всегда, механик помог Заболотному застегнуть лямки парашюта, убрал колодки… Сделав короткий разбег, взмыл в студеное, нахмуренное небо длинноносый «миг»…
За бортом самолета расстилалась заснеженная земля. Чуть заметно проступали пунктиры проселочных дорог, настороженно притаились в прифронтовой полосе деревушки и поселки. А вот и знакомая нитка железнодорожной магистрали. Еще несколько минут полета — и на горизонте показались клубы черного дыма: где-то здесь должна была проходить линия фронта. По всему видно, за сутки она сдвинулась на несколько километров к северу, и теперь разрушенный и полусожженный Наро-Фоминск, опоясанный речкой Нарой, оставался тыловым городом, где вовсю хозяйничали гитлеровцы. В прошлый вылет Заболотный, снизившись до бреющего полета, малость «покуражился» на виду немецкой солдатни и горожан. Было забавно смотреть, как в мгновение ока людские ручейки растеклись в полуподвалы и развалины. А потом, словно проснувшись, по-собачьи тявкали вслед краснозвездному самолету фашистские зенитные «эрликоны»…
В этот раз Заболотный также снизился до предельно малой высоты. Так безопаснее для жизни, да и можно поточнее рассмотреть картины и детали фронтовой обстановки. Он отчетливо видел, как в огненных языках пламени тают пристанционные постройки, товарные вагоны…
Летчик не упускал ни одной детали из увиденного. Он точно фиксировал в памяти панораму переднего края, брал на заметку каждую подозрительную ложбинку, каждую змейку едва заметных траншей…
С чувством исполненного долга возвращался Заболотный с задания. И все же тайный червячок точил его душу: не мог он, признанный в полку лучшим бойцом «свободной охоты», возвращаться домой, не увеличив счет сбитым самолетам врага. Всем своим существом он стремился к встрече с противником. Он хорошо понимал, что каждый сбитый им самолет — это еще один шаг к победе.
…Впереди по курсу мелькнула и стала увеличиваться черная точка. Заболотный сделал крутой разворот, устремляясь наперерез самолету. Однако летчика мучило сомнение: свой или чужой. Сблизившись, понял: перед ним шел «юнкерс». Он летел по направлению к железнодорожной станции. По скорости вражеской машины Иван определил: перед ним — разведчик.
Заметив советский истребитель, немецкий пилот резко пошел на снижение. Он попытался на бреющем уйти от преследования.
Заболотный подал ручку газа вперед и с радостью отметил про себя: «Моя скоростёнка поболе, от меня не укроешься!» Сделав еще несколько стремительных маневров, Заболотный ринулся в атаку. В первом же заходе он меткой очередью поразил вражеского стрелка. От второй очереди у «юнкерса» задымил правый мотор. Заболотный прижал противника вплотную к заснеженной земле и третьей длинной очередью добил его: «Это вам за Голубина!..»
…Возвратившись из полета, Заболотный устало переступил порог землянки. Переступил и оторопел: в тесном кругу летчиков сидел и улыбался Ваня Голубин. Он был в странном одеянии: в непонятного цвета застиранной рубашке, в ватных заплатанных штанах, растоптанных валенках, похудевший, но все такой же мальчишески восторженный и до боли родной…
— Жив, чертяка! — обрадовался Заболотный, обнимая друга. — А мы тут было совсем загоревали… Сегодня я одного фашиста завалил. За тебя, Ваня!..
А вскоре после этого Заболотный погиб.
О подробностях последнего боя и гибели Заболотного в полку знали мало.
…Однажды уже под вечер художник Антонов, тот самый, что писал картину с трех Иванов, решил перехватить Заболотного на стоянке, когда тот прилетит из очередного задания. Летчик не мог уделить художнику ни одной минуты — началось наступление наших войск, и потому нагрузка на летный состав увеличилась.
Минут сорок, а возможно и больше, прождал на стоянке, на морозе своего «натурщика» Федор Антонов, пристально вглядываясь и вслушиваясь в зимнее суровое небо. Кто-то из техников подошел к нему и с нескрываемыми нотками неприязни в голосе проговорил:
— И чего ты тут, друг, торчишь, тоску нагоняешь? Шел бы себе в теплую землянку… Если остался Заболотный в живых, то где-нибудь сел на вынужденную. Горючее по времени он уже давно израсходовал.
Антонову ничего не оставалось, как послушаться техника.
В штабной землянке он вплотную подошел к пышущей теплом печке. За перегородкой стучала пишущая машинка. Там писарь, уже пожилой сержант, не очень проворно, видимо, одним пальцем отстукивал строевую записку.
Вдруг открылась дверь — и на пороге землянки выросла фигура командира полка в заиндевелых летных доспехах. Лицо у Пруцкова было какое-то неподвижное, словно застыло на морозе. В глазах разлилась тоска. Он прошел ближе к печке, сорвал с головы шлемофон. А затем начал оттирать побелевшие от мороза щеки. Все знали — комполка самолично вылетал на розыски Заболотного…