ФИНСКИЕ ДОМА И ДОМИКИ
Неужели ж Хельсинки лежит на одной широте с Гренландией? Этому трудно поверить — и не только летней белой ночью, когда, раскрыв окно, вдыхаешь теплый морской воздух, словно настоянный на смолистой сосновой хвое, и видишь скользящие по заливу белокрылые яхты, но и в морозный январский день, когда, весело болтая, тебя обгоняют на тротуарах спешащие на каток ребята.
Но зато, пожалуй, нигде с такой наглядностью, как в Хельсинки, не увидишь, насколько прав учебник географии, утверждая, что линия северного финского берега «в высшей степени изрезана» и залив берегов усеян тысячами островов, шхер.
Здесь куда ни пойдешь — прямо ли, направо или налево, — обязательно выйдешь к морю, к пакгаузам торгового порта или к приморскому парку, к дощатым настилам, на которых женщины полощут белье, к песчаному пляжу или к причалам какой-нибудь прибрежной фабрики. Многие из них здесь имеют свои пирсы, где сгружают сырье и откуда, прямо из цехов, в заморские страны уходят товары.
Мало того, что город расположен на полуострове, сам этот полуостров изрезан заливами, всеми этими — по-шведски фиордами, по-фински лахти — бухтами и бухточками. Они омывают бесчисленные мысы и мыски, глубоко вдаваясь в глубь полуострова.
Пассажирские океанские пароходы причаливают к пристани в центре города, рядом с фешенебельнейшими гостиницами. Рыбачьи лайбы подходят чуть ли не вплотную к президентскому дворцу.
И куда ни взглянешь — острова, острова. Лесистые, большие и маленькие, вырастают крутобокими скалами прямо из моря.
Большой Хельсинки насчитывает свыше двухсот островов.
Легкие мосты переброшены с одного острова на другой. Целые цепочки островов сплетаются мостами, нанизываются, как бусины волшебного ожерелья.
Один остров заслоняет собой соседний, замыкая горизонт, и кажется — перед тобой вовсе не море, а озеро. Но пройдешь сотню-другую метров — и блеснет другая даль, словно взору открылось новое озеро.
И надо всем этим царит отовсюду видный купол собора.
И каждый остров по-своему известен.
На Сеурасаари — музей старой деревни под открытым небом, на скалистом Коркеасаари (сюда можно попасть только по морю) — зоологический сад. На четырех островах старинная крепость — бывший Свеаборг, ныне Суоменлинна.
Остров — яхт-клуб.
На острове Ламмисаари — дома отдыха рабочего общества трезвости «Куйто». На острове Лауттасаари, в сосновом лесу, — район нового жилого строительства. И так далее.
Острова, острова, — но легче запутаться в этом лабиринте, чем перечислить их.
И еще что поражает глаз в Хельсинки — вдруг среди домов высится стеной гранит ребристой скалы. Среди позвякивающих трамваев и быстро летящих автобусов — поросшие мхом и соснами скалы здесь запросто вписываются в пейзаж.
Вживаясь в образ города, и летом и зимой я один и с друзьями много бродил по его проспектам и переулкам.
Высокая, седеющая, энергичная женщина Сюльви-Кюллики Кильпи, председатель общества «Финляндия — Советский Союз», автор книги «Ленин и финны», показывала мне в Хельсинки дома, связанные с именем Ленина: аристократический дом, где в квартире профессора ночевал Ленин, впервые попав в Суоми; высокий дом на площади перед рынком в рабочем районе, где, скрываясь от ищеек Временного правительства, Ленин жил на шестом этаже, у Кустаа Ровио.
— Я мечтаю, — сказала Кильпи, — чтобы над этим домом зажглась неоновая надпись: «Музей Ленина». Она будет по вечерам сиять над этой площадью… Отсюда обычно рабочие демонстрации направляются на Сенатскую площадь или к парламенту.
Побывал я и на Тэёлёнкату, где в квартире на третьем этаже, с окнами в безрадостный двор, у железнодорожника Блумквиста, Ленин жил. Здесь, на маленьком письменном столе в комнате Блумквиста, Владимир Ильич писал «Государство и революция».
Знакомство с людьми, которые своими руками строят сегодняшний Хельсинки, с такими, как маляр Антеро Бюман и его друг старый каменщик Нестори, и молодой строительный рабочий Стемберг, помогли мне постичь душу города, его историю, пожалуй, лучше, чем самые подробные путеводители.
В этой стране камня люди много веков предпочитали строить себе жилье из дерева. Поэтому-то история каждого современного города начинается с памятного пожара. Столица не стала исключением. После пожара 1808 года в городе осталось всего семьдесят домов. А когда через четыре года повелением императора Александра I Хельсинки преобразовали в столицу Великого княжества Финляндского, весь город с его четырьмя тысячами жителей умещался на площади в сорок гектаров.
И снова пламя «способствовало украшению» города. Хотя оно бушевало уже не в Хельсинки, а в Або (Турку). Пожар этот почти целиком сожрал старую столицу. Здание университета в Або — единственного в стране — было испепелено. Строить новый университет повелено было в Хельсинки, в новой столице. Туда же перевели всех профессоров и студентов. С наступлением темноты по улицам города ходили по двое, в длинных серых шинелях, в больших черных шляпах, с медной бляхой, с палкой в руках ночные сторожа. Они должны были распугивать воров и бить тревогу в случае пожара. Медленными шагами проходили сторожа по темным улицам, каждый час останавливались на перекрестках и пронзительным голосом кричали:
— Било десять (одиннадцать, двенадцать и т. д.) часов. Избави бог наш город от пожара. Било десять часов!
Мой спутник улыбаясь говорит:
— Тот, кто в дурном ищет доброе зерно, найдет его и в этих пожарах. Из-за них получили такое развитие в Суоми добровольные пожарные общества. Царь распустил наши полки, и поэтому мы использовали любую легальную возможность, создавая организации, напоминающие военные. Не случайно еще в дни первой революции, в пятом году, пожарные общества часто были теми центрами, вокруг которых и из которых возникали отряды Красной гвардии… Правда, и белой тоже, — добавил он, помолчав.
Мы стоим на углу Унионской улицы и Халлитускату. Перед нами простирается вымощенная брусчаткой огромная Сенатская площадь, на другой стороне которой высится здание Сената, напоминающее Смольный.
Справа от нас — фронтон университета, а налево — прекрасная в своей перспективе колоннада. Купол над ротондой с большими арочными окнами увенчивает совершенное по соразмерности своих частей здание. Это Университетская библиотека. Она чем-то напоминает мне центральный корпус Таврического дворца в Ленинграде. И верно — все эти здания возведены в стиле, который принято называть «русский ампир».
Площадь замыкает высокий пятиглавый собор, к подножию которого ведет широкая, во весь фасад, многоступенчатая гранитная лестница.
И несмотря на то, что, в отличие от грузного Исаакия, белоколонный Николаевский собор легко поднимается над городом, он и фигурами святых у фронтонов, и четырьмя маленькими, синими, в звездах, куполами по углам, и господствующим над ними большим куполом в центре, напоминает мне Исаакиевский собор в Ленинграде.
Все эти здания и составляют незабываемый ансамбль Сенатской площади, созданной словно единым творческим порывом. Но к чему это «словно»? Ведь и на самом деле и замысел и воплощение его принадлежат одному человеку — зодчему Карлу Людвигу Энгелю, который по духу и размаху может стоять рядом с Захаровым, Воронихиным, Тома де Томоном и другими гениальными зодчими, создавшими красоту Ленинграда.
На скрещении двух улиц, на углу которых мы смотрим сейчас на Сенатскую площадь, к каменной ограде Университетской библиотеки прикреплены бронзовая доска с профилями зодчего Карла Энгеля и Альберта Эренстрема, составившего после пожара 1808 года план будущей столицы. Мимо мемориального барельефа проходят тысячи людей — студенты и ученые в старомодных мантиях, отмечая академические праздники, солдаты, маршируя на парадах.
Рабочие демонстрации, начинаясь на другом конце города, обычно завершаются многолюднейшими митингами на Сенатской площади, ставшей для Суоми исторической.
Гранитные ступени лестницы так естественно, сами собой, превращаются в огромные, переполненные народом трибуны. Мемориальная доска — памятник. Но какой памятник может сравниться с самим собором! Он поставлен так, что, с какой стороны ни подойдешь, на десятки километров с моря, еще за островами, скрывающими город, видишь его силуэт.
Долгие годы соборный купол был самой высокой точкой города. Но и ныне, когда над центром столицы подымается уступами башня гостиницы «Торни» и над крышами многоэтажного универмага Стокмана высится стеклянная призма, светящаяся по ночам, как маяк, а на окраине, в рабочем районе, тоже с горы, подымает к небу крест башня кирки Каллио, купол собора, отовсюду видный, все равно господствует в силуэте города.
Случилось так, что площадь, созданная по замыслу царя как памятник самодержавию, превратилась в излюбленное место массовых, революционных демонстраций, а присланный из Петербурга архитектор-немец возвел здесь строения, ставшие классическими для финляндской архитектуры.
И хотя город непрерывно рос, ничего заслуживающего внимания (кроме, может быть, трех-четырех зданий) за полвека не было построено.
Столица занимала уже свыше тысячи гектаров. Многоэтажные доходные дома буржуазии мало чем отличались от подобных же домов в других странах. Рабочий люд был скучен в безрадостных кварталах на окраине города, в Серняйнене, в районе железнодорожных путей, и Сенатская площадь по-прежнему оставалась единственным стоящим внимания архитектурным ансамблем до тех пор, пока в начале века в Суоми не возникло свое собственное архитектурное направление. В поисках новых форм оно обратилось к традициям финского и карельского народного зодчества.