Сказка о Калифе Аисте

днажды после обеда багдадский калиф Шасид сидел у себя на диване, покуривал трубку и отхлебывал кофе, весело поглаживая себе бороду. Калиф был в духе, как и всегда после своего вкусного, сытного обеда, потому-то великий визир Мансар приходил к нему: каждый день именно в этот час. В тот день великий визирь был против обыкновения своего особенно задумчив. Калиф заметил это и, покинув трубку, спросил: «Отчего ты сегодня в таком раздумье?»

Великий визирь скрестил на груди руки, низко поклонился калифу и отвечал:

— Мне грустно, господин! Под замком стоит разносчик с прекрасными вещами, а у меня нет лишних денег, не на что купить!

Калифу давно хотелось чем нибудь потешить своего визиря, и он велел позвать разносчика. Это был маленький, толстенький человечек, смуглый и весь в лохмотьях. Он вошел, разложил свой товар: кольца, бусы, пистолеты, чашки, гребни. Все это калиф с визирем рассматривал и наконец выбрал себе и ему пару пистолетов и для визиревой жены гребень.

Только-что хотел разносчик закрыть свой короб, как калиф увидал еще один ящичек, которого ему разносчик не показывал.

— А это что такое? — спросил он. Продавец вынул из него табакерку с черным порошком и запискою на незнакомом им обоим языке.

— Мне дал эти вещи какой-то купец, а он нашел их в Мекке на улице; я вам их дешево отдам, потому что они мне не нужны, не знаю что с ними и делать, — сказал торгаш. Калиф был охотник до старых рукописей, хоть читать их и не умел, а потому купил табакерку и отпустил продавца. Ему однако же очень хотелось знать что это за рукопись и он спросил визиря, не знает ли он кто-бы мог прочитать ее?

— У большой мечети живет человек по имени Селим, по прозвищу ученый; он знает все языки, пошлите за ним, он вам переведет.

Пришел Селим ученый.

— Слушай, Селим, — сказал ему калиф, — разбери ты мне это писание, говорят, ты по своей учености можешь это сделать; если так, то я тебя награжу дорогим платьем; если же ты не прочтешь, то за это тебе будет двенадцать оплеух и двадцать пять ударов по пяткам, чтобы ты по пустому не прозывался ученым. Селим склонился перед калифом.

— Воля твоя да исполнится, — проговорил он, и долго и внимательно стал рассматривать письмо. — Я готов дать голову на отсечение, что это по-латыни.

— А если так, то переведи, — приказывал калиф.

— Кто найдет это сокровище, — переводил Селим, — тот благодари Аллаха за его великую милость. Кто понюхает порошок этот, произнеся притом слово Мутадор, тот может обратиться в любого зверя, понимая и язык зверей. Если он захочет снова стать человеком, то пусть станет лицом к востоку, три раза поклонится и проговорит то же слово. Но нельзя смеяться, будучи оборотнем: иначе забудешь слово и на век останешься тем зверем, в которого обратился.

Таким чтением Селима калиф остался чрезвычайно доволен. Он заставил его поклясться, что никому не скажет об этой тайне, наградил его платьем и отпустил.

— Вот эта покупка стоит своей цены! Я не нарадуюсь на нее! В любое время сделаться животным — это потешно! Завтра приходи ко мне, мы с тобой отправимся в поле, понюхаем табачку и — прислушаемся, что творится вокруг нас в воздухе в воде, в лесах и в полях.

На другое утро, едва успел калиф одеться и поесть, как великий визирь уже явился к нему, готовый идти на условленную прогулку.

Калиф сунул табакерку за пояс, и приказав своим придворным не следовать за ним, отправился вдвоем с визирем. Сначала они вышли в сад, стали прислушиваться: но все было пусто, не видать и не слыхать ничего живого. Визирь предложил идти дальше, к пруду, где водились аисты; они ему нравились не только по виду и осанке своей, но и тем, что громко и звучно барабанили.

Калиф согласился, и они вышли к пруду. Там важно расхаживал аист по берегу, ища лягушек. Иногда он поднимал голову, постукивал носом и затем снова принимался искать. Вдали показался еще аист и вскоре опустился к товарищу.

— Прозакладую бороду мою, — сказал визирь, — что эта долговязая чета ведет презанимательную беседу. Что если бы нам теперь обратиться в аистов?

— Прекрасно! Но постой, наперед подтвердим как нам стать снова людьми: три раза поклониться на восток и сказать «Мутабор». Только чур не смеяться, а то беда!

Калиф понюхал заколдованного табаку, угостил своего товарища и оба в голос проговорили: «Мутабор!»

Вдруг их ноги будто ссохлись, стали тонкими, красными ногами аистов; руки стали крыльями, шея вытянулась на целый аршин, борода исчезла, а тело покрылось густым, пушистым пером.

— Какой у вас хорошенький носик, — проговорил калиф после долгого удивленного молчания: — клянусь бородою самого пророка, я ничего подобного в жизнь не видывал.

Визирь низко поклонился. — Благодарю вас за такую похвалу. Осмелюсь сказать и я, что ваше степенство много выиграло в настоящем своем положении: будучи калифом, вы никогда не были так хороши. Пойдемте же к товарищам, прислушаемся к их говору, поймем ли мы в самом деле их язык.

Они подошли к аистам в то самое время, как вновь прилетевший, почистясь носом, подходил к гулявшему по берегу товарищу.

— Здравствуй, Долгоножка, — сказал он, — рано же ты сюда пришла.

— Здравствуй, Щелкуша. — Я уже успел изготовить себе завтрак. Не хочешь-ли со мною закусить? Кусочек ящерицы или мягкую молодую лягушку?

— Нет, нет, благодарю, мне сегодня вовсе есть не хочется. У нас вечером гости, отец велит мне плясать перед ними, я затем сюда и прилетела, чтобы подтвердить урок.

И при этих словах молодая барышня встряхнула перышки, встала на одну ножку, вытянула шейку и стала жеманно выгибать ее в сторону; тут калиф с визирем не выдержали и расхохотались, защелкав клювами.

— Вот забавно! — проговорил наконец калиф, досыта нахохотавшись, — безгласное представление! Жаль что мы их вспугнули, должно быть они нашего смеха испугались — а то пожалуй бы еще запели.

— Что мы поделали! — вскрикнул визирь — ведь нам запрещено смеяться! Что с нами станется!

— О Мекка и Медина! — вскричал калиф. — Что если я вдруг останусь на век аистом. Постой, припомни, как это слово? Я что-то забыл.

— Сначала три поклона на восток, а потом сказать — как бишь — Да! «Му-Му-Му». Нет не так.

Калиф и визирь повернулись лицом к востоку и принялись кланяться; они клевались носами в землю, но заколдованного слова вспомнить не могли. Визирь отчаянно кричал: «Му-Му», но это не помогало, оба остались аистами.

Пошли они блуждать по полям и по лесам, с горя не зная что делать и куда деваться. Сбросить с себя личину аиста они не могли, явиться в город в этом виде им было невозможно.

— Разве нас признают? Кто мне поверит, что я калиф, — в отчаянии говорил аист, — а если бы и так, то разве люди согласятся, чтобы у них был аист калифом?

Так прошло несколько дней; аисты скудно питались дикими ягодами, потому что до ящериц и лягушек они были неохотники. Они утешались только одним: возможностью летать, и они летали по крышам багдадским, наблюдая за тем, что делалось в каждом доме.

В первые дни они заметили необыкновенное движение на улицах, суматоху и недоумение. На четвертый день, сидя на дворцовой крыше, они увидали торжественное шествие. Раздавался трубный звук, барабанный бой; всадник на украшенной лошади, в красном одеянии, золотом шитом, медленно подвигался по улице; слуги в праздничных одеждах окружали его, половина города бежала за ним и раздавались крики:

— Да здравствует Мизра! Властитель Багдада!

Аисты переглянулись.

— Знаешь-ли ты кто этот Мизра? Понимаешь ли ты, почему я обращен в птицу? Мизра — сын злейшего врага моего, могучего волшебника Кашпура, который поклялся мне мстить. Но я не унываю: пойдем со мной, мой верный друг, пойдем на гробницу нашего великого пророка: там на святых местах быть монет все чары исчезнут.

Они поднялись с крыши и летели по направлению к Медине.

Но с непривычки они скоро устали. Калиф еще храбрился и летел, а визирь отставал и жалобно умолял его остановиться отдохнуть. «Не могу, — кряхтел он, — помилосердуйте! Уж ночь настала, дайте отдохнуть!»

Аисты стали оглядываться где бы переночевать и вскоре заметили остатки каких-то развалин — удобное место для ночлега. Спустясь они пошли по переходам разыскивать себе удобного местечка. Казалось, это были развалины некогда богатого, большого замка; видны были остатки башен; по развалившимся комнатам можно было судить о бывшем великолепии их. Вдруг визирь остановился.

— Государь, — проговорил он шепотом, — может быть великому визирю стыдно бояться привидений, еще стыднее аисту — но — не менее того мне почудился шорох и — мне что-то страшно, умоляю вас, не ходите далее.

Калиф остановился и ясно расслышал человеческий плач. Он было бросился в ту сторону, откуда слышался плач, — но визирь схватил его своим длинным клювом, упрашивая не пускаться в неизвестную опасность. Однако калиф был неумолим: он рванулся и клок перьев остался в клюве визиря. Калиф вошел в темный проход, откуда и добрался до слегка притворенной двери; оттуда ясно слышался стон. Калиф оттолкнул дверь и остановился в удивлении. В темной комнате, слабо освещенной маленьким решетчатым окном, сидела на полу огромная сова. Крупные слезы катились у нее из глаз; кряхтя, сиплым голосом произносила она жалобы кривым, согнутым клювом своим. Увидя калифа и подходившего за ним визиря, она громко и радостно вскрикнула. Она утерла глаза своим крапчатым рябеньким крылом и, к великому удивлению обоих аистов, проговорила чистым арабским языком:

— Как я рада вам, аисты! Ваш приход предвещает мне избавление. Когда-то мне было предсказано, что аисты мне принесут счастье.

Калиф мог едва опомниться от изумления. Он поклонился, расшаркался перед барышней и проговорил:

— Из ваших слов, сударыня, я вижу что мы с вами одинаково осуждены страдать, и ваша надежда на нашу помощь напрасна. Узнав наши приключения, вы сами убедитесь в этом.