Глава 4. ЗЕЛЕНАЯ ВЕТКА МИРА
Коршуны кружили над поляной, и в их неторопливом полете было ожидание. Когда вместе собиралось так много людей, после них всегда оставалась вкусная еда.
Коршуны ждали своего часа.
С высоты птичьего полета на поляне были отчетливо видны два огромных кольца, одно внутри другого. То кольцо, что было поменьше, отливало сизым блеском железа, щетинилось колючками копий. Это за рвом, желтевшим свежим песком, изготовилась к бою дружина князя Святослава.
Наружное большое кольцо колыхалось множеством простоволосых голов и меховых шапок, красно-коричневыми пятнами щитов, сплетенных из ивовых прутьев и обтянутых бычьей кожей, матовыми отблесками топоров и камышовой порослью охотничьих рогатин; оно то сжималось, то разбухало в стороны, пенилось, словно мутный речной прибой, готовый захлестнуть островок княжеского воинского стана. Множество вятичей из ближних и дальних деревень сошлись вместе, чтобы прогнать чужих людей от капища или умертвить их.
Впереди вятичского воинства стояли признанные храбрецы, дерзко подставившие стрелам голые груди. Всю одежду их составляли холщовые штаны, туго перетянутые ремнями и заправленные в сапоги, а оружие — огромные топоры-секиры, такие тяжелые, что рубиться ими можно только двумя руками. Зато сокрушительными были удары вятичских боевых секир, они разрубали даже железные доспехи.
Дальше стояли копьеносцы, составив вплотную щиты, а за ними притаились лучники — молодые воины, для которых эта битва будет первой.
На первый взгляд вятичское войско казалось грозным и непреоборимым, способным задавить врага своей многочисленностью, но князь Святослав был уверен в победе. Он знал, что вятичи нестойки в рукопашном бою, потому что кольчуги и панцири имеют немногие. Начиная сражение, вятичи устрашающе кричат, делая вид, что собираются напасть, а на самом деле лишь запугивая противника. Если тот остается твердым, вятичи сами обращаются в притворное бегство, чтобы заманить в засады. Важно только не дрогнуть и не поддаваться на их хитрости. В прямом бою княжеская дружина разрубит беспорядочную толпу, как нож разрубает мягкую ковригу хлеба…
Вот и сейчас вятичи, по известному обычаю своему, испустили оглушительный вопль, разом качнулись вперед. И — остановились!
Потом снова закричали все вместе и снова сделали лишь несколько шагов.
На расстоянии перестрела[9] от рва вятичское воинство встало окончательно.
— Мыслю, на приступ вятичи не пойдут, — сказал Святослав воеводе Свенельду. — Пора говорить со старейшинами.
— Пора! — согласился Свенельд.
Протяжно, успокаивающе пропела труба в стане князя Святослава.
Вятичи попятились, как бы приглашая выйти в поле.
Пешие дружинники раздвинули колья частокола, перебросили через ров мостки. Сын воеводы Свенельда — старший дружинник Лют Свенельдович — вышел за ограду с зеленой веткой в руке, знаком мирных намерений.
Он шел под тысячами настороженных взглядов, мягко ступая сапогами по траве, весь облитый железом доспехов, но без меча у пояса.
Смуглое лицо Люта было строгим и торжественным, движения неторопливыми и величественными. Горячая степная кровь, доставшаяся в наследство Люту от матери-венгерки, выдавала себя лишь нетерпеливым блеском узких черных глаз. Будто два мира сошлись в посланце князя Святослава: лихая необузданность степного ветра и спокойная непоколебимость русских лесов. Но сейчас лихость смирилась перед спокойствием…
Вятичи продолжали пятиться, расходясь в стороны и освобождая послу дорогу к кучке старцев в длинных белых плащах и меховых шапках — старейшинам вятичских родов.
Старейшины стояли, одинаково опираясь на посохи, и молча смотрели на Люта. В их глазах не было ни страха, ни удивления — только гордая уверенность.
Лют положил березовую ветку к ногам старейшин и, отступив на шаг, поднял обе руки, показывая всем, что пришел без оружия.
Повинуясь едва заметному жесту одного из старейшин, молодой вятичский воин бережно поднял ветку с земли. Лют облегченно вздохнул: вятичи согласны говорить о мире!
Рабы князя Святослава расстелили на лугу большой пестрый ковер, положили на одном конце несколько полосатых подушек, а на другом — седло, окованное серебром. Озираясь на молчаливые ряды вятичей, они отбежали к стану, и почти тотчас на мостки, перекинутые через ров, ступил князь Святослав.
Он был пешим, но два дружинника вели следом рослого воинского коня. Длинный княжеский меч был привязан к седлу.
Отставая на полшага, за князем шествовал воевода Свенельд. Серебряная цепь на шее воеводы позвякивала о железо панциря, на левой руке покачивался овальный красный щит с медной бляхой посередине, рука в железной рукавице поддерживала ножны прямого меча, боевой топорик заткнут за пояс. Воевода Свенельд как бы олицетворял собой грозную мощь дружинного войска.
А князь Святослав был одет просто. Белая рубаха, перепоясанная красным ремешком с бляшками. Сапоги тоже красные, с загнутыми вверх острыми носами, без каблуков. Князь был среднего роста, не слишком высокий, но и не слишком низкий, с густыми бровями, с голубыми глазами, с бритым подбородком и длинными усами; голова чисто выбрита, лишь на одной ее стороне оставлен локон волос, свидетельствующий о знатности рода. В левом ухе покачивалась золотая серьга, украшенная двумя жемчужинами с рубином посередине — единственная драгоценность, которую Святослав надевал на себя. Шея у князя была толстая и крепкая, плечи широкие, в мускулистых руках угадывалась большая сила. Взгляд из-под нависших бровей казался властным и строгим. Такого человека нельзя не запомнить, он внушал уважение и трепет…
Князь Святослав опустился на седло, заскрипевшее под его тяжестью, и застыл неподвижный, как каменное изваяние. Воевода Свенельд остановился за его спиной.
Приблизились вятичские старейшины и, повинуясь приглашающему жесту князя, присели на подушки. Они тоже были без оружия, но длинные посохи, положенные рядом на ковер, хищно поблескивали острыми железными наконечниками.
Ближе других сидел, положив на колени узловатые руки, седобородый старец со светлыми, почти белесыми глазами. Такие глаза князь Святослав видел у одного киевского гусляра, помнившего еще Олега Вещего. Люди говорили, что гусляр давно разменял вторую сотню лет своей жизни. И этот вятич старее всех старых. С ним, видно, и придется говорить…
Святослав угадал правильно — говорить начал белоглазый старец, а остальные старейшины почтительно слушали, кивая головами:
— Мое имя Смед. Я старейшина рода, на земле которого ты сидишь. Вятичи спрашивают: зачем ты пришел? Другом или недругом? С миром или с войной? Отвечай, князь, пока не пролилась кровь…
Святослав вытащил из-за голенища черную стрелу и протянул старейшине:
— Гляди! Кровь уже пролилась! Этой стрелой убили храброго воина из моей дружины!
Старейшина Смед принял стрелу, задержал взгляд на метке:
— Кровь твоего воина не останется без искупленья. Но ты еще не ответил…
— Кому вы, вятичи, даете дань? — резко прервал его князь.
— Хазарам, — помедлив, ответил Смед. — Хазарам, которые приходят с Волги.
— Разве у вятичей много лишних мехов? — напористо спрашивал Святослав. — Или меда? Или воска? Или одежды? Или хлеба, чтобы отдавать все это людям чужого племени?
— Когда берут дань, не спрашивают о желании, — возразил Смед.
— Тогда выслушай древнее сказание и постарайся понять его смысл, — сказал Святослав. — В стародавние времена жили в лесу на горах, над рекой Днепром, где ныне стоит стольный Киев, люди славянского племени — поляне. И нашли их хазары и сказали: «Платите нам дань!» Поляне, посоветовавшись между собой, дали хазарам по мечу от дыма.[10] Отнесли мечи хазары к своему князю-кагану и к своим старейшинам и сказали им: «Вот новую дань взяли мы». И сказали тогда старцы хазарские: «Недобрая это дань. Вы доискались ее оружием, острым лишь с одной стороны, то есть саблями, а у полян оружие обоюдоострое, то есть мечи. Не взять с них дани, но сами они будут собирать дань с иных земель!» Так и получилось. Поляне никому не платят дани, но берут со многих. В чем смысл древнего сказания, старейшина?
И опять за всех старейшин ответил Смед:
— В том, что дань собирают оружием и оружие же освобождает от дани. Но у вятичей мало мечей и живут они каждый своим родом, друг от друга отдельно. Хазары приходят неожиданно, многим множеством воинов, и если не дают им ничего, то вырезают один род, потом другой, потом третий, пока остальные не устрашатся и не принесут дань. Не для вятичей твое сказание, но для племени, собранного в одну горсть…
— Ты сам догадался, старец, зачем я пришел в землю вятичей! — торжественно произнес Святослав, поднимаясь с седла; следом за ним встали старейшины. — Я хочу собрать вятичей в одну горсть! И не в горсть даже — в крепкий кулак! Настало время вятичам склониться под власть Киева! Тогда я скажу: между нами мир! Не другом я пришел сюда и не недругом — господином!
Смед молчал, поглаживая ладонями бороду. Другие старейшины выжидательно поглядывали на него. А Смед думал.
Слова молодого киевского князя не были для него неожиданными. Пришло время вятичам выбирать свою судьбу. Сколько можно стоять на перепутье? Сами не решим — другие заставят. Со всех сторон сильные народы давят: с Волги — хазары, с Камы — болгары, из степей — печенеги. С закатной стороны[11] киевская держава надвигается, обтекая земли вятичей полукольцом подвластных племен и народов. В одиночку вятичам не выстоять, нужно к кому-то прислоняться. А если уж выбирать, то единокровную Русь!
Но легко ли решиться вот так, сразу? С дороги на тропинку свернуть — и то задумаешься, а тут речь идет о судьбе целого народа… И старейшина Смед возразил осторожно: