ЦЕХОВАЯ «МОЛНИЯ»

Недалеко от Гриши на токарном станке работал Андрей. Гриша ещё в первый день заметил его, потому что не заметить было трудно.

Андрей насвистывал весёлые песни и военные марши. А когда они встречались перед работой, он всякий раз подмигивал и, улыбаясь, говорил что-нибудь весёлое и в рифму:

— Навались, пехота, началась работа!

Или:

— Вперёд, сынки, вас ждут станки!

И в это утро Андрей подмигнул Грише, улыбнулся, но стихи говорить не стал, а сказал:

— Последний день на заводе, пробился наконец.

— Куда пробился? — не понял Гриша.

— На фронт, конечно. Завтра утром и в эшелон. Ты тут проследи, чтобы мой станок хорошему человеку достался.

На другой день у станка Андрея никто не стоял. А заготовки, которые надо было обточить, лежали кучей.

— На токарном умеешь? — спросил Антонов Гришу.

— Конечно, умею. Нас и на сверлильном и на строгальном учили.

— Я тебя почему спрашиваю? Потому что ты — человек точный, тебе доверять можно. С токарной работой у нас затор, а станки стоят. Пополнения нового тоже пока нет.

— Только я свою работу должен сперва закончить.

— Правильно, кончи, — согласился Антонов.

Гриша теперь научился не спешить. Нет, он не суетился, не хватал судорожно заготовку, руки сами двигались чутко и точно и работали быстро. Сегодня нужно работать ещё быстрее!

К обеду задание было выполнено.

А после обеда Гриша подошёл к станку Андрея. И бригадир Антонов включил пустовавший токарный станок.

Сначала Гриша волновался. Но когда закрепил резец и подвёл его к вращающейся заготовке, понял, что руки его и тут станут работать умнее, быстрее, чем работали в училище.

Так он отстоял у станка час, и второй. Отводил резец, выключал станок на несколько секунд, проверял микрометром размеры, снова подводил резец. Снимал последние микроны стружки, ставил на место готовую деталь, закреплял новую заготовку.

Странно, что работали у него руки, а устали — ноги. К концу смены так хотелось присесть на какой-нибудь ящик и посидеть минут пять.

Но работа ещё оставалась, и её обидно было бросать незаконченной. Да не только обидно — её просто было нельзя бросать. Если одних деталей сделать сто штук, а других — восемьдесят, то ясно, что и моторов соберут лишь восемьдесят, а никак не сто.

— Все по домам, а мы с Гришей задержимся на часок! — скомандовал Антонов бригаде. Потом он подошёл к Грише, вынул из кармана сухарь и разломил пополам. — Погрызём пять минут и, как там Андрей говорил: «Вперёд, сынки, вас ждут станки».

Они посидели на ящике, похрустели сухариком.

У станков стояли уже люди из новой смены, некоторых Гриша едва знал в лицо. У половины станков и вовсе никого не было.

— Потому нам и приходится жать, что люди на фронте, а заменить — некем, — солидно объяснил Антонов. — У меня ноги устали, еле держат, — признался он. — А у тебя?

— У меня тоже.

— Ты родных своих так и не разыскал?

— Нет. — Гриша подумал о лётчике, но не стал рассказывать.

— Я тоже, — проговорил Антонов, — пропали мои родные в сорок первом, и никаких следов.

И снова включили они токарные станки, снова вращались заготовки и тёплая стружка отлетала в металлический поддон.

На другой день Гриша прочитал в цеховой «Молнии» про свой трудовой почин: «…Они выполнили по две нормы, заменив ушедших на фронт токарей. Берём с Антонова и Ефремова пример!»

Но ведь и в этот день, и в следующий ушедших надо было заменять. Делать за полсмены своё задание и становиться к станку ушедшего на фронт товарища.

Теперь мастер даже не спрашивал, устали они или нет, а лишь подходил иногда и приговаривал:

— Ох, сынки вы мои, сынки!

И в заводской газете о них написали. Гриша аккуратно сложил её и убрал в тумбочку, где хранилась и мамина пуговица. Ведь о нём писали в газете впервые.