Когда Данила заводил дома разговор про Ольгу, сын безразлично улыбался и чаще всего сводил все на шутку. Тогда отец и радовался в душе и словно бы о чем-то жалел. О чем жалел - это ясно. Разве плохо было бы сразу поставить в хлев корову, загнать в катух, который уже столько лет пустует, гладкого кабанчика?

Когда же хоть одним словом упоминалась Лариса, глаза у Виктора загорались, он смотрел на отца с радостным возбуждением.

Лариса стояла на мостике с низкими перильцами и смотрела на широкое поле. Под мостиком спокойно, с тихим говорком текла речка. Какой ласковой и красивой стала теперь эта речка! Берега зеленые, мягкие, так и манят к себе. Вода чистая, прозрачная, на дне каждый камушек виден.

А кажется, еще совсем недавно речка была бурной и грозной. Вода шумела под самым настилом мостика и несла мелкие льдины и почерневшие комья снега. Страшно было подумать, что произойдет, если вода поднимется еще хоть на несколько сантиметров. Неудержимые потоки сорвут тогда мостик и понесут его в другую, большую реку, а оттуда - прямо в море.

Страшно тогда было стоять на этом мостике одной. Но с Виктором забывался всякий страх.

В тот день они вдвоем осматривали участок, отведенный под лен. Не везде еще можно было пройти, так что всего поля не осмотрели. После воды и вязкой грязи под ногами они почувствовали на мостике такую легкость, словно стояли на клубной сцене. Лариса оперлась ладонями о сухие и, казалось, даже согретые дневным солнцем перильца. Короткий полушубок с серой барашковой отделкой расстегнула. Кубанка из такой же самой овчинки держалась, видно, только на тугом узле темно-русых волос. Весь лоб у девушки был открыт, щеки розовели от долгой и трудной ходьбы и вешнего ветра.

Виктор был в ладно скроенном бушлатике, в летней фуражке с едва заметным следом на том месте околышка, где недавно была красная звездочка. Он наклонился над перилами, пытаясь достать рукой воду, и Лариса вскрикнула, неожиданно для себя схватила парня за плечи. Виктор выпрямился, с радостным удивлением посмотрел на девушку.

- Мне показалось, - со смущенной улыбкой проговорила она, - что перила зашатались.

Виктор ласково взял ее за руки.

- Тут все сделано прочно, - сочувственно произнес он. - Только долго не смотри в воду, может голова закружиться. Смотри лучше на меня, Лара.

- А ты на меня смотришь?

- Смотрю, Лариса, с малых лет я на тебя смотрю, если хочешь знать.

- Не вспоминай лучше, - все еще продолжая шутить, сказала Лариса. Житья мне не давал!

- Потому что любил, - крепко сжимая ее руки, сказал Виктор, - только сам об этом не знал. Лариса, милая! Теперь-то я знаю! Днем и ночью думаю о тебе. - Он потихоньку, несмело привлек ее к себе.

Девушка не вырывала рук, а только смотрела на Виктора как-то совсем-совсем по-особенному. Молчала и смотрела, даже не улыбалась. Глаза ее блестели, и казалось в весенних сумерках, что речка, стремительная и неугомонная, отражалась в них.

Вдруг она сильным рывком высвободила свои руки. Виктор вздрогнул. Но не успел он прийти в себя, как девушка, так же мгновенно и порывисто, обхватила его за шею и упала лицом ему на грудь.

...Пускай бы и снесло в эту минуту крушниковский мостик! Пускай бы он мчал их на бурных волнах в самое синее море! Не страшно! Поплыла бы Лариса хоть на край света, но только вместе с Витей, только бы держать его вот так в первых своих девичьих объятиях и чувствовать радостный, неудержимый стук его сердца...

В тот вечер Лариса не могла усидеть в хате. Ей казалось, что мать посматривает на нее с каким-то укором и подозрением, что Павел все время хочет сказать что-то смешное по ее адресу и только ждет удобного случая. Девушка наскоро поужинала и выбежала на улицу. И тут не в компанию ее потянуло, не к подругам. На сердце было такое, о чем не расскажешь никому: ни матери, ни самой близкой подруге. Даже Виктору Лариса не смогла бы теперь сказать ни единого слова. Хотелось побыть одной, только одной. Идти куда-то и идти, думать, вспоминать. И если бы сутки шла так, в одиночестве и в тишине, все равно не терялась бы свежесть тех чувств, которые приходят, пожалуй, один раз в жизни. А как хотелось бы сохранить их долго-долго! Поэтому - одиночество и молчание. Скажешь кому-нибудь слово, и уже не будет этого неизведанного трепета в груди, этого волшебного света, хлынувшего в душу.

Незаметно Лариса вышла в поле и оказалась на той самой дороге, по которой совсем недавно шла с Виктором домой. Пройти еще километра два - и мостик. Но зачем же теперь идти на мостик? Для того разве, чтобы все повторилось снова? Не надо туда идти, потому что и мостик, и Виктор все время перед глазами: в ушах звучит его тихий, голос, на щеках и на устах горят его поцелуи.

Лариса повернула назад. Шла уже медленней. Не хотелось входить в деревню: еще встретишь кого-нибудь. Вечер был тихий и совсем не холодный: первый настоящий весенний вечер...

Прошло с тех пор много весенних дней и вечеров. Каждый день Лариса с радостным волнением встречала в поле первый солнечный луч, а вечером, как бы поздно ни приходила с работы, какой бы ни была усталой, все равно перед сном думала про Витю. Мысли эти были такими светлыми и радостными, что часто гнали прочь сон. И все же назавтра Лариса снова вставала до солнца, не чувствуя усталости.

Сначала, когда ее назначили звеньевой по льну, она долго тревожилась, переживала: как будет работать, хватит ли сил, знаний, умения? Прежде, бывало, только в мыслях ей хотелось многое исправить в бригаде. Видит, что то или иное дело идет не так как следует, а взяться исправить не может. Не хватало решительности. А теперь Лариса не нарадуется своей работой. Пока все выходит не хуже, чем у людей.

Возможно, трудности еще впереди, но они не пугают Ларису. На участке вон уже какой лен!..

Лариса стоит на мостике и любуется своим льном. А лен уже зацвел. Глянь на небо и глянь на землю - не заметишь разницы. Сколько раз за свою жизнь Лариса видела, как цветет лен! С малых лет знакомо ей это цветение. И никогда еще не видела она такой красоты, не переживала такой радости, глядя на море синих цветочков. Какими особенными, необыкновенными казались ей теперь эти цветочки! От них трудно было оторвать взгляд. Чувствовалось тут что-то свое, родное, дорогое до бесконечности. Словно глазки детей посылали Ларисе свою свежую ласку и тепло, словно песни тех девчат, что тут работали, и запевки самой Ларисы превратились в сине-голубое волшебное марево.

Когда Данила узнал, что сын собирается жениться на Ларисе, то дня два ходил, надвинув на брови старую овчинную ушанку. Жалко все-таки было приданого, которое мог дать Шандыбович. Потом ему сказали, что дочь Криницкого может стать в этом году богаче Ольги.

- Как это она богаче станет?

- А заработает на льне.

Данила верил этому и не верил. На его памяти еще не бывало такого, чтобы кто-нибудь у них в бригаде после войны очень много зарабатывал. Но ведь в других-то колхозах зарабатывают люди. Так, может, и Лариса заработает. Пусть зарабатывает на здоровье.

При встрече с Ларисой Данила как-то по-особенному, медленно склоняя голову, здоровался, а встретившись однажды со старым Криницким, они с полчаса толковали о погоде, о видах на урожай, о том, что Шандыбович начал выделывать на дому овчины. Про свадьбу и про то, что они скоро, видно, породнятся, ни тот, ни другой даже и не заикнулись.

А между тем заветный день приближался. Больше всего хлопот по подготовке к свадьбе досталось на долю Ларисиной матери, потому что в доме жениха хозяйки не было. У Криницких два дня валил из трубы дым, а на третий уже столы гнулись от вареного, жареного, пареного. Благодаря стараниям Шандыбовичихи на столах, покрытых вышитыми скатертями, тесно стояли бутылки с настоящими пробками, пивными колпачками, тряпицами разных цветов, кукурузными початками и просто бумажными затычками. Гостей нашло столько, что сидеть им пришлось в тесноте и на чем попало: на разных табуретках и скамеечках, собранных чуть не со всей деревни, на досках, положенных на чурбаки. Сидели и на кровати, застланной домотканой капой. Стол был поставлен и у припечного полка. Тут - в тесноте, да не в обиде - сидели несколько старушек, видно, не из очень близкой родни.

Молодым было отведено место в переднем углу. Жениха и невесту обычно в глаза все хвалят, а за глаза, бывает, так перемоют косточки, что узнай об этом молодожены, они, верно, удрали бы со свадьбы. Виктор же и Лариса, по правде говоря, всем нравились, даже самый злой язык не повернулся сказать про них что-нибудь дурное. Оба на свадьбу надели самое лучшее, что у них было: Виктор - новенькую гимнастерку с белым, как снег, подворотничком, Лариса - белое нарядное платье. А когда еще цветы прикололи: Виктор - в петлицу верхнего левого кармана, Лариса - в волосы, так для всех стало ясно - такой пары давно уже не было в Крушниках.

Данила сидел рядом с невестой. Он мало бывал на разных свадьбах, родинах, крестинах и поэтому чувствовал себя так, словно все эти люди, что тут собрались, чего-то требовали от него. Однако стоило ему взглянуть на невестку, и на душе у него светлело, казалось даже, что она все время будет ходить вот в этом белом платье и с цветами в волосах. Отец Ларисы, седой, но лицом еще моложавый, сидел возле жениха. В противоположность Даниле он держался на людях совсем свободно и независимо, будто справлял такие вот свадьбы чуть ли не каждую неделю.

Чарка за здоровье молодых выпивалась всеми с должной торжественностью, тихо, уважительно, без лишних слов и суеты. Закуска после нее тоже бралась словно неохотно и больше вилками, ложками, ножами. Когда же пришли вторая чарка, третья, на молодых посыпалось столько шуток, острых словечек, что даже Ларисин отец почувствовал себя неловко. Вилки, ножи оказались куда-то засунутыми или попадали под столы, и пальцы чаще замелькали над тарелками, мисками и сковородками.