«По приговору военного трибунала 10-й гвардейской Краснознаменной стрелковой бригады от 30 апреля 1943 года Коростенский Давид Исаевич, 1920 года рождения, уроженец села Рудня, Олевского района, Житомирской области, осужден на основании статьи 58–10, часть вторая УК РСФСР, к 10 годам лишения свободы с конфискацией имущества и лишением воинского звания.

Постановлением Особого совещания при НКВД СССР от 17 июня 1944 года наказание Коростенскому снижено на 6 месяцев.

Определением Военной коллегии Верховного суда СССР от 19 апреля 1947 года наказание Коростенскому снижено до 5 лет лишения свободы.

Коростенский признан виновным в том, что среди военнослужащих своей части проводил антисоветские разговоры пораженческого характера, клеветал на командование Советской Армии, хранил и распространял антисоветскую литературу.

Рассмотрев материалы дела и обсудив протест Генерального прокурора СССР о прекращении дела в отношении Коростенского за отсутствием в его действиях состава преступления, пленум Верховного суда СССР находит протест подлежащим удовлетворению.

Из материалов дела усматривается, что Коростенский в разговорах с сослуживцами критически отзывался о методах руководства войсками со стороны командования Советской Армии, заявлял, что Советская Армия слабее немецкой, возмущался тем, что иногда орденами награждаются военнослужащие, не участвовавшие в боях.

Приведенные высказывания Коростенского по своему содержанию состава преступления, предусмотренного статьей 58–10, часть вторая УК РСФСР, не образуют.

При аресте Коростенского был обнаружен его дневник, в котором он записывал свои впечатления о событиях на фронте. В дневнике, в частности, говорится о больших потерях советских войск от авиации противника, о том, что наши войска еще не научились хорошо воевать, что в выступлениях Сталина нет уверенности.

У Коростенского был изъят лист газеты «Кубань», издававшейся немцами на оккупированной территории. Содержание этого листа неизвестно. По объяснению Коростенского, он нашел его в одном из домов после освобождения от немцев населенного пункта, прочитал сам и дал прочитать товарищам. В газете говорилось о казачьем съезде, проведенном немцами на оккупированной территории. Этот лист он положил в полевую сумку, полагая, что он пригодится при написании им литературного произведения, для которого он собирал материал.

При изложенных обстоятельствах обвинение Коростенского в хранении и распространении антисоветской литературы также является необоснованным.

На основании изложенного пленум Верховного суда СССР, соглашаясь с протестом и руководствуясь статьей 9 пункт «а» Положения о Верховном суде СССР, постановляет:

Приговор военного трибунала 10-й гвардейской Краснознаменной стрелковой бригады от 30 апреля 1943 года, определение Военной коллегии Верховного суда СССР от 19 апреля 1947 года и постановление Особого совещания при НКВД СССР от 17 июня 1944 года в отношении Коростенского Давида Исаевича отменить и дело о нем производством прекратить за отсутствием в его действиях состава преступления».

Это было потом. А сейчас, глядя на высокого, стройного, строгого и непреклонного офицера, Давид Исаевич каким-то чудом преодолел все же оцепенение.

— Как же вы проморгали, что срок поражения в правах мне сокращен с трех до двух лет? И эти два года уже минули?! — в сердцах воскликнул он.

— Приходите завтра, разберемся, — поднял на него глаза Соловейчик, в которых виделись досада и презрение.

— Дорога ложка к обеду, — мрачно отозвался Давид Исаевич.

— Доступа к сейфам нет у меня. Воскресенье сегодня, ничего не поделаешь. Без документального обоснования подтвердить ваше право избирать и быть избранным не могу.

— Уйти?! Несолоно хлебавши? Вы-то лично считаете, приемлем такой вариант? — произнес Давид Исаевич, хотя знал, что задает глупый вопрос.

— По-видимому — разумный, ибо не задерживаю вас… пока, — ухмыльнулся Соловейчик.

Неуклюже топтался Давид Исаевич возле стола капитана. Смириться он не мог. Не для того с таким нетерпением ждал дня выборов. Слишком много связывал он с этим днем. Он должен был почувствовать себя раскованным, равноправным, как и все сограждане. Может быть, оковы тяжкие не спадут и после этого дня, наверное, прав капитан, беда останется с ним навсегда, но день — этот день — его! Ради Евдокии Петровны, ради сына он обязан добиться успеха здесь, сейчас, всеми силами.

— Уходя уходи, — с издевочкой произнес Соловейчик.

— Погодите. Вам официальная бумажка нужна, — громко сказал Давид Исаевич, чувствуя, что больше не в состоянии сдерживать себя. — А это что? Не документ? — он протягивал капитану свою справку об освобождении из лагеря. Листок дрожал в руке Коростенского, а он кричал: — Не смейте не доверять ей! На ней штамп МВД! И печать тоже…

Что тут сыграло решающую роль: то ли ярость просителя, то ли упоминание о штампе и печати Министерства внутренних дел, его министерства, которому он привык беспрекословно подчиняться, или в нем невесть как проснулось обыкновенное человеческое чувство жалости, но Соловейчик принял документ из дрожавшей руки Давида Исаевича, приговаривая:

— Дай-ка сюда, поглядим. Чем черт не шутит…

Он долго, придирчиво изучал справку. Но все было в ней на месте. В правом верхнем углу лицевой стороны ее значилось: «Видом на жительство не служит». В левом нижнем закутке, пришлепнутый печатью, чернел дактилоскопический оттиск указательного пальца правой руки. Была и форма, было и содержание. Соловейчик убедился: срок поражения в правах Давиду Исаевичу действительно сокращен до двух лет и время это уже прошло. Он имеет право голосовать. Бумага свидетельствовала. Против нее не попрешь. Настырная штука бумага.

— Меняется картина, — произнес наконец Соловейчик, не поднимая головы. — Впрочем, это еще ничего не значит. Если каждый начнет ходить сюда со своими справками…

— Не Христа ради прошу я у вас, — перебил его Давид Исаевич. — Свое требую…

— Молчать! — Соловейчик гаркнул не столько сердито, сколько с удивлением.

Но Давид Исаевич уже потерял власть над собой.

— Что вы мне сделаете? Расстреляете? Бейте! Арестуете? Нате, вот я…

— Ого, какой вы, Коростенский! — неожиданно засмеялся Соловейчик. — Не знал. Любопытно. Здесь у нас ведут себя поскромнее…

В городскую избирательную комиссию он все же сообщил, что полагалось.

Уже вечерело, когда Давид Исаевич добрался домой. Евдокия Петровна с сыном ждали его на улице. Жена поняла все по глазам Давида Исаевича. Леонтик же напряженно спросил:

— Голосовал?

— Нет, сынок, — ответил отец, коснувшись ладонью его плеча. — С тобою вместе пойдем. Бюллетени в урну опустишь ты…