3

От погоста до чеховского рынка — рукой подать. Прежде почему-то Давид Исаевич этого не замечал. Они словно находились в разных измерениях. Сегодня что-то сдвинулось в сознании, почудилось, будто они вовсе не взаимоисключающие — эти священные места. Жизнь и смерть всегда рядом.

Но ярмарка только-только пробуждалась.

За прилавками молочного ряда возились колхозницы, ловко расставляя тяжелые фляги внизу, у ног, а бидоны полегче, кастрюли, ведра — наверху, на прилавке. Более расторопные бабы уже размещали перед собою весы.

Наблюдая за ними, Давид Исаевич прикидывал, у кого же лучше купить. Вспомнил, как приглядывалась к торговкам мама.

— У здоровой хозяйки и харчи добротные, — объясняла убежденно сыну, когда он помогал нести с базара покупки. — Ты не смейся. Кое-что ведь крестьянка и себе в рот кладет, не все людям вывозит. От хворой коровы сама бы маялась. На лице у людей все написано. Так-то.

— Чудачка ты, мама. Были бы единоличницами все, тогда, конечно, все логично. Сюда же, согласись, многие молочницы привозят продукты с ферм, которые они получают за трудодни.

— Зоотехники-то на что? — возражала мама. — Разве допустят бруцеллез или иную какую-нибудь напасть?

Не сразу Давид Исаевич выбрал продукты. Из десятка ведер и кастрюль пробовал он творог, пока нашел подходящий. Сметану тоже подбирал долго, но взял отменную, холодную и свежую. Зелень купил с ходу, не торгуясь, хотя, как и всегда в праздничные дни, была она очень дорогой. Позволил себе чуточку понаслаждаться роскошным натюрмортом молодых овощей на прилавках. Пяток тепличных огурчиков, лук муравчатый, пучок алой редиски — заманчивые деликатесы этой поры года — Давид Исаевич осторожно, чтоб не смять, сунул, обернув газетой, в авоську. Яблоки выбирал придирчиво. Выбрал молдавские. Опустил в авоську и пяток лимонов. Купил сушеных фруктов — изюму, кураги, абрикосов с кислинкой. Компот в больнице незаменим. Оставалось найти что-нибудь мясное. В мясном павильоне на крюках висели ляжки говядины, бараньи туши, свинина, оплывшая салом.

Мама всегда старалась покупать первосортное мясо. Прилавки обходила два-три раза, приценится, отойдет — издали посмотрит. Самое удивительное, никто на нее за это не сердился, колхозницы почти всегда незлобиво уступали ей:

— Рядись — не ленись, плати — не скупись.

Дома, раскладывая на столе приобретенную снедь, мама взыскательно проверяла себя. Случалось, поворчит на себя или же на продавца обрушится:

— Обманула! Вокруг пальца обвела. Надо же, подсунула черт-те знает что. Кто бы мог подумать. Глаза-то у нее какие хорошие, а?

И, подняв густые, черные брови, сжимала губы.

На оцинкованном лотке лежали филейные кусочки телятины. Давид Исаевич решил, что возьмет именно это мясо. Маме всегда такое нравилось.

— После жирного трудно посуду мыть, — с лукавинкой говаривала она.

Исключение делалось только для отца, и то изредка — любил полакомиться гусиными выжарками в прокаленном докрасна луке.

Содрали с Давида Исаевича втридорога — он не упирался.

Выбравшись из мясного павильона, шагнул за угол и в рыбном ряду из-под вафельного, в блестках чешуи полотенца выудил судачка.

Удалось заполучить и цыпленка, выпотрошенного, голенького, для бульона.

Довольный, нагруженный продовольствием, Давид Исаевич направился к Привольному переулку.

Леонтий увидел его с террасы, где делал утреннюю зарядку, заулыбался, приветливо замахал руками и метнулся вниз, встречать.

— Как ты дотащил все это добро? — удивленно спросил он отца, забирая у него чемодан и переполненную авоську.

— Для коня овес не ноша, — отозвался Давид Исаевич. — У тебя, поди, в кладовке шаром покати?

— Угадал. Пока бабушка в больнице, у меня разгрузочный рацион.

— Хитер. Моментом пользуешься.

— А как же? Вернется, не допустит вольницы. Сразу загремит ее боевой клич: «Иди кушать, принц!»

Губы Давида Исаевича растянулись в улыбке.

— Держится? — поинтересовался он.

— Одолевают боли и тошнота, — ответил сын поскучнев. — Чувствует себя пока неважно. Верит, что врачи подлечат, но залеживаться у них не намерена.

Тень пробежала по лицу Давида Исаевича.

— Это хорошо, — проговорил он почему-то с хрипотцой. — Ну а ты, парень, завтракать сегодня собирался?

— В общем, да, — отозвался Леонтий смущенно.

— А что на завтрак?

— Чай.

— Негусто.

— Стоит ли из еды делать культ?

— О, у тебя вопрос поднят на философскую высоту.

— Куда там. Просто просчитался.

Леонтий поднимался по лестнице впереди отца. Топая следом, Давид Исаевич любовался красивой, крепко сколоченной фигурой сына и с удовлетворением думал, что природа милосердно поступила — создала похожим на мать, по крайней мере сложением. Ведь мог походить на отца — низкорослого толстяка.

В квартире было чисто, вымыты полы, постели прибраны, распахнуты форточки, в окна светило солнце, но, едва переступив порог, Давид Исаевич ощутил тягостное чувство одиночества. Он постоял немного в раздумье и принялся за дела.