— Вырезать то, что гниет и отравляет тело, некоторым хирургам удается мастерски. Поличка хорошо режет…

Давид Исаевич не спускал с матери глаз. Такой возбужденной и измученной он никогда не видел ее. Она не спала всю ночь напролет, кусая губы и борясь с горестными мыслями.

Давид Исаевич подумал о Леонтии, хорошо, что его сейчас здесь нет и он не видит, как мучается бабушка. Внук тоже собирался идти рано утром, но Давиду Исаевичу жаль было будить его. Вчера она им сказала: «Пока я жива, хочу, чтоб вы меня запомнили веселой. Жить следует радостно, черпать полными пригоршнями. Чтобы потом не искать, где прошли они, твои дни».

Давид Исаевич хотел, чтоб мать что-либо подобное сказала и сейчас, но услышал он совсем иной псалом:

— Кто погибнет от огня, а кто от воды, кто от других болячек — каждый по-своему, на свой собственный манер. Твой отец, Давид, ушел как святой, только святые так умирают, в одночасье. Мне, очевидно, не суждено умереть легко.

Слышать такие слова невыносимо, но еще невыносимее искать причину и вникать в суть сказанного, — все равно Давид Исаевич не может помочь матери, он лишь бессильный свидетель.

— Надо решиться на операцию, — говорит он.

— Пожалуй. Хотя ночью я решила просить тебя, чтоб ты взял меня домой, лучше дома… нежели в больнице… мучиться… Все-таки дома… Долгие годы я там царствовала, как королева… Но нет, вижу, это — не выход… Может, действительно, резать? И немедленно. А может, иное что-нибудь…

Клара Борисовна отвела взгляд в сторону, ибо почувствовала, что мерзкий голос вновь нашептывает покончить все разом и обрести покой. У Клары Борисовны еще хватило сил, чтобы скрыть от сына свое состояние.

Не так уж это и плохо — семьдесят лет прожить, ах, если б Егудо столько прожил! Многие люди ее поколения уже давно ушли в небытие, а она вот все мается.

Почему еще вчера она так решительно сопротивлялась этому мерзкому голосу, а теперь ей все равно? Какой порог перешагнула? Она ведь и раньше предполагала, что у нее рак, хотя Полина Наумовна до сих пор, по ее словам, наверняка утверждать не может. А вот Клара Борисовна теперь уже почти не сомневается, что у нее злокачественная опухоль. Поди, уж и метастазы пошли, ведь она давненько прихварывает. Не страшна смерть, быть мучеником — вот что тошно, противно. Терпеть почти невозможно. Всюду боль. Тошнота беспрестанная. Хватит. Зачем мучиться?

Когда мать начала тихо, но твердо отдавать распоряжения, как ему поступать, если она уйдет туда, откуда не возвращаются, Давид Исаевич не возражал, как раньше, не просил, чтоб она прекратила этот разговор. Он молча выслушал все указания. Она имеет право изложить завещание, когда ей заблагорассудится, если впереди осталось полжизни.

— Путевку, которую я тебе привез, мама, Леонтию отдавать не надо будет, ты ее сама используешь. После операции, бог даст, ты сама к морю поедешь.

— Я уже, Давид, поеду с кочергой на печь, а с вилкой — обратно. Неужто тебе не ясно? Ну, кажется, все. Все? А теперь иди-ка корми своего парня. Леонтий, пожалуй, уже поднимается.

Прощаясь, Клара Борисовна крепко обняла сына, долго не отпускала его, целовала, как маленького, но слезы сдержала и была этим очень довольна. Давид Исаевич услышал, как она шепчет ему вослед самое важное свое напутствие.

После ухода сына Клара Борисовна поспешно убрала постель, подошла к распахнутому окну и кое-как взобралась на подоконник. Слава богу, соседки ушли умываться.

Увидев с улицы мать в проеме окна, Давид Исаевич сразу догадался, что происходит. Бежать обратно в палату к ней бессмысленно, не успеть, одно может выручить — крик, его крик, она увидит, может, и услышит.

— Нет!! — ревет он нечеловеческим голосом. — Нет!!!

Этот душераздирающий крик отрезвил ее. Она тотчас же слезла с подоконника на пол.

Одним прыжком развязать узел — это слишком большое счастье для нее. Со скрытым презрением к самой себе Клара Борисовна подумала: «Вот так-то ты учишь умирать Давида и Леонтия? Ну и что, если мной овладело отчаяние? Пока есть хоть один шанс из тысячи — терпи!» Окончательно придя в себя, она помахала сыну иссохшей рукой, дескать, отправляйся спокойно выполнять свой долг. Свой крест она понесет до конца, чего бы это ни стоило…

К операции Клару Борисовну готовили несколько дней. Давид Исаевич все время был возле нее. Он звонил в Мирославль на работу и договорился, что задержится. Его декан по этому поводу сказал:

— Мать умирает только один раз…

Накануне операции Давид Исаевич написал жене и младшему сыну:

«Дорогие мои!

Мама согласилась оперироваться. Выбора нет… Я не уверен, что операция поможет, но жить так, как сейчас, мама уже больше не в состоянии. Надо рискнуть. Это дает хоть какой-то шанс на ее спасение. Боюсь, однако, что самое страшное еще впереди. Все может окончиться трагично. Это угнетает меня больше всего. Если бы удалось хоть немного облегчить муки матери…

Ни одно из прежних переживаний не похоже на нынешние. Я не в силах привыкнуть к мысли, что мама, живая мама, к которой я хожу ежедневно два-три раза в больницу, что моя мама обречена. Тяжело мне. Но я благодарю судьбу, что она позволила мне в эти дни быть рядом с мамой, помогать ей, видеть ее, говорить с нею.

У Леонтия все в порядке. Трудности есть, но ничего, как их преодолеть, он знает.

Мама посылает вам свои лучшие пожелания. Мучения ее невыносимы, но она вас помнит.

Будьте осторожны на море…»