— Седлай Голубеньку! — крикнул конюху.

Бирочку позвольте.

— Сейчас принесут. Мне торопно, седлай пока.

Конюх вывел мерина и заседлал. Будто пробуя подпругу, Ярцов повернул коня так, чтобы он оказался между ним и конюхом. Забрал повод, сунул ботфорт в стремя и вскочил в седло.

— Господин! — крикнул конюх.

Ярцов ударил мерина кулаком и гикнул, — тот лягнул обеими задними и вынесся со двора.

Мимо господских хором на горе, через торговую площадь, через рабочий поселок Ярцов проскакал к воротам на Невьянскую дорогу. Караульный, еще издали увидев его, широко распахнул ворота.

— Вот тебе балобан, вот тебе строка приказная! — бормотал Ярцов и бил кулаком в бока коня, не давая ему сойти на рысь. Верст пять проскакал на мах. Оглянулся — погони не видно. Тогда поехал тише. Наездник он был не важный и теперь сам удивился, что удрал и что в седле усидел.

Черноисточенский завод — верстах в двадцати от Тагила — объехал стороной. Но Невьянска минуть было нельзя. Да Ярцов и не хотел скрываться. Где-то надо же ночевать. «Если из сыновей Акинфия есть кто, — все расскажу про Кошкина. Потребую, чтоб дали повозку. И хама того наказали. А кто это Прохор Ильич? И зачем меня задерживать?» В воротах Невьянской крепостцы его пропустили, ничего не спросив, — с поклоном, словно ждали. Молча приняли взмыленного, раздувающего бока Голубеньку, а Ярцова отвели во дворец.

Навстречу уже спешил, старчески сгибая ноги в длинных белых чулках, низко кланяясь, Алексеич, дворецкий. Он взял из рук шихтмейстера пыльный кафтан и понес, словно драгоценность.

— Сюда пожалуйте, сударь, — говорил дворецкий. — Вам зеленая комната приготовлена. Баньку, простите, сегодня не вытопили, не ожидали так рано. А до ночи топить никакую печь по пожарному случаю не разрешается.

Открыл большим ключем дверь. Комната изысканно отделана лучистым малахитом. По потолку лепные алебастровые украшения — гроздья да листья. Большое фигурное окно из цветных стекол. Кровать под шелковым балдахином.

— Удобно ли, сударь, будет? Паричок ваш позвольте поправить, завить к утру. И платье за дверь потом вывесьте, чтоб почистили. Вот здесь шлафрочик гродетуровый, — ничего что брусничного цвета? — а то переменю. Белье всякое вот в том комоде, аглицский комодец, орехового дерева.

Алексеич вынул пачку свечей, расставил в настенные медные подсвечники. Завел часы, поставил стрелки по своей серебряной луковице. Ходил по комнате так, чтобы все время оставаться лицом к шихтмейстеру. Лицо у него бритое, постное, под глазами коричневые мешочки.

— В комодце свечек восковых еще полфунта имеется. Там же брусок мыла грецкого. А здесь пастила грушная, после ужина, может, угодно побаловаться. Кажется, изволите уважать?

— Как ты знаешь? удивился Ярцов.

Действительно слабость такую он имел, именно грушевую пастилу он любил. Но никому об этом как будто не говорил. Да и не видал грушевой пастилы уж сколько времени.

Дворецкий чуть заметно улыбнулся и тотчас же опустил глаза. Опять сделал благочестивое лицо.

— Вот погребец круглый с хрустальными шторами. Водка мунгальная и водка инбирная. Посуда в этом ящичке, здесь же сахар головной, чай-жулан, чай-тебуй. Если в комнату кипяточку потребуется, скажите. Что останется, — с собой на дорожку. Здесь табакерочка роговая, отменный табак-с! Чубуков я не поставил, не потребляете, знаю, курительного табаку. Ящичек музыкальный для забавы.

Так обошел всю комнату, показал, объяснил употребление всех предметов.

— Погостите недельку, сударь? — спросил, стоя уже в дверях и разглаживая на кулаке ярцовский парик.

— Н-не знаю… Нет, пожалуй. К должности возвращаться надо.

— А то погостите, сколько вздумается. Все к вашим услугам будет. — Алексеич вдруг понюхал парик. — Дымком припахивает, не изволили снимать в баранчинских лесах?

— Нет, он в коробке был, да ночевали-то мы в вогульских балаганах-весь я, как есть, дымом провонял.

— Конечно, в лесах какое удовольствие. Отдохните, сударь, у нас. Что потребуется еще — только постучите, вот сюда. — Холодные закуски сюда подать? Горячий-то ужин попозднее будет.

Ярцов рвал вилкой вкусную копченую рыбу, а в голове все вертелась мысль: «Чего так обхаживают? Пастила грушная… Вон огурчики свежие — в мае-то месяце! Мосолов в Шайтанке задабривал — так то понятно: чтоб на плутни его сквозь пальцы глядел. А здешние?».

Он уж готов был объяснить весь почет своим чином (гм! шихтмейстер — прапорщицкого ранга!) и личными своими достоинствами (Хам Кошкин!.. «Балобан…» «свинья грязная»), но мелькнула новая мысль:

— Это взятка! За что? Ясно за что. Ведь к Баранчинскому прииску леса отвел со слов, в натуре не мерял. Наверно, десятки лишних верст попали в «межевую запись»! Вот за то и почет, и чай с сахаром «на дорожку». Но откуда здешние узнали? Ведь запись у Мосолова, а Мосолов остался на Баранче.

Тут пала на мысль берестяная маточка. Не проехал ли Мосолов вперед? Всякая охота к еде пропала (правда, из закусок уж мало что и осталось). Метался по зеленой комнате, гадал в тоске: «Скажут: интересуюсь, за потчевание государственные леса раздаю! — А Демидову тоже того и надо, чтоб шихтмейстер оскоромился. Грозить станут доносом, понемножку совсем заберут в лапы…» Вспомнил шихтмейстера Булгакова. Вот с кем стоит посоветоваться. Опытный чиновник. Кинулся к нему.

В комнате Булгакова горит лампа. Старик читает библию: завтра воскресенье.

— Не видали, не приезжал сюда Мосолов? — спросил Ярдов.

— Не было. Растерялись с ним по дороге, что ли?

— Нет, он там по делам остался. Помогите мне, господин Булгаков!

Рассказал про свою поездку, про свои подозрения. Булгаков поморщился.

— Горячка ты, Сергей Иваныч. Зачем коня-то из Тагила угнал? Нет, чтобы у шихтмейстера тамошнего попросить.

— Не догадался я. Забыл, что шихтмейстер в Тагиле есть.

— Как же, там Старой Вася. Только болен он, лежит. А что грани не проверил-это ничего. Кто же здешние места меряет — не российская теснота. За это Демидовы благодарить не станут. Может, еще что было, признавайся.

— Ничего не было. Я держусь, никакой потачки не даю.

— Ну так и бояться нечего. Это они на предбудущее время стараются. Иди с богом. Где же приставать казенному человеку, как не в демидовских заводах. А завтра тебя в Екатеринбург отвезут… то-есть в Екатеринск, так Василий Никитич говорить велит.

Ярцов подумал про пастилу и про погребец с водками, про остальные соблазны.

— Я туда не вернусь. Боязно чего-то… Будут потом говорить, чего и не было. Лошадей тоже просить не охота. Можно у вас остаться?

— Спесивиться тоже неладно. Было бы сразу не ставать у них, а ко мне итти. Негоже теперь убегать. Вот и без парика ты, — там оставил.

Ярцов вернулся в зеленую комнату…

Но поздно вечером, почти ночью, он опять барабанил в дверь Булгакову.

— Дайте мне сейчас лошадей, бога ради!

— Вот беспокойный человек! — ворчал старый шихтмейстер. — Да тебя в воротах не выпустят, придется приказчика будить.

— Вы меня проводите за крепость, — умолял Ярцов. — Скажите, что по казенной надобности.

— Еще чего придумал! Может, няньку тебе дать, Сергей Иваныч, чтоб до дому проводила?

Однако лошадей дал и за ворота проводил.