Изменить стиль страницы

ЖИТЬ ХОРОШО!

Это был последний школьный год.

Уже кончался октябрь, но солнце ещё грело по-летнему. Казалось, лето нарочно замедлило свой уход, чтобы люди успели вдосталь наглядеться на синее тихое небо, на бронзово-коричневые, будто вырезанные из тиснёной кожи листья дубов.

В трамваях люди везли из окрестностей города целые букеты осенних пёстрых веток. Тротуары были усыпаны, точно золотыми монетами, опавшей листвой. В книгах и тетрадках школьниц лежали между страницами багряно-красные лапы кленовых листьев.

Комсомольцы готовились в это время к своему торжественному вечеру в Оперном театре.

В городском комитете комсомола сказали Гуле:

– Ты у нас артистка. Будешь читать стихи. Выбери сама, что тебе нравится.

– Да ведь я не драматическая, – смутилась Гуля. – Я только в кино снималась, и то давно уже. А читать стихи, да ещё на большой сцене в Оперном, я ни за что не решусь.

– Ладно, ладно, наберись храбрости!

И Гуле снова пришлось набраться храбрости.

Она долго перелистывала страницы любимых поэтов и всё не могла выбрать стихи. То ей хотелось читать «Кинжал» Лермонтова, то отрывок из «Русских женщин» Некрасова, то «На поле Куликовом» Блока. В конце концов она выбрала ни то, ни другое, ни третье, а поэму Маяковского «Хорошо».

Я

земной шар

чуть не весь

обошёл, —

и жизнь

хороша,

и жить

хорошо! —

повторяла она полным голосом, расхаживая по комнате, и внезапно останавливалась с гордо поднятой головой.

А в нашей буче,

боевой, кипучей,

и того лучше!

Гуля поднимала руку, а из кухни выглядывало испуганное лицо Фроси.

– Ничего, ничего, Фросенька, – говорила Гуля, – это я стихи учу. Фрося удовлетворённо кивала головой и скрывалась за дверью.

Вечером Гуля бежала к Мирре узнать, как идут дела у неё, – Мирра тоже должна была выступать на концерте в Оперном театре.

– Ничего не получается! – с отчаянием говорила Мирра. – Руки не идут, просто не идут. Провалюсь я на этом концерте. И концерт провалю.

– Нет, за тебя я не боюсь, – говорила Гуля. – А вот знаешь, кто провалится? Я!

– Нет, с тобой этого не бывает.

– Да ты сама подумай, Мирра! В последний раз я читала стихи со сцены, когда мне было двенадцать лет, – на пионерском слёте. Тоже Маяковского – «Кем быть?». А с тех пор мне не случалось…

– Всё равно не провалишься, – говорила Мирра. —

Я тебя знаю!

Такой разговор повторялся чуть ли не каждый день до самого концерта. А когда Гуля с Миррой пришли в Оперный театр за полчаса до начала торжественного заседания и глянули из-за кулис в огромный пустой зал, на душе у них стало ещё тревожнее.

– Ух! Как в холодную воду лезть! – прошептала Мирра.

– А мне жарко, – сказала Гуля.

– Ну, так согрей мне руки. Они у меня совсем окоченели. И как это я играть буду!

Гуля принялась растирать холодные пальцы Мирры.

А между тем огромный зал постепенно наполнился людьми. Вразнобой заговорили скрипки, флейты и контрабас в оркестре. Распорядители оправили красную скатерть на столе. А потом вдруг всё стихло. Занавес задрожал, раздвинулся, и началась торжественная часть вечера.

Гуля и Мирра стояли за кулисами. Слова со сцены доносились сюда как-то по-иному: хоть и ближе, а глуше. Аплодисменты поднимались снизу, как морской шум.

Уверенные, твёрдые голоса ораторов успокоили Гулю. Она крепко сжала Миррину руку и шепнула ей:

– Всё будет хорошо. Увидишь!

Она уже волновалась теперь больше за Мирру, такую маленькую в этом огромном зале, чем за себя.

В перерыве Гуля мимоходом на минуту подбежала к зеркалу. Из глубины стекла на неё смотрела почти взрослая белокурая девушка в чёрном шёлковом платье с белым кружевным воротничком. Лицо чуть широковатое, с круглым и твёрдым подбородком, с губами спокойными и нежными, с повелительными, пристально глядящими глазами.

«Нет, я и в самом деле не провалюсь!» – подумала она.

А на сцену уже выкатили рояль, подняли блестящую крышку, и в ней, будто в чёрном зеркале, заиграли огоньки люстры.

Мирра побледнела и посмотрела на Гулю, как утопающая.

– Мендельсон! – торжественно воскликнул на эстраде комсомолец Миша, словно вызывая сюда самого Мендельсона. – «Рондо каприччиозо»!

Вместо Мендельсона на эстраду робко вышла худенькая девочка с чёрными косами, уложенными вокруг головы, в синем бархатном платье.

– Ученица Киевской консерватории Мирра Гарбель! – представил её публике Миша и ушёл за кулисы с таким видом, как будто самое важное дело уже сделано.

Мирра сидела перед роялем и смотрела на клавиши.

«Почему она не начинает? – подумала Гуля со страхом. – Неужели всё забыла от волнения?»

Но в эту самую минуту Мирра качнулась на своём стуле, решительно подняла руки и опустила их на клавиши.

В зале раздались первые робкие и тихие звуки.

«Кажется, вначале и нужно так тихо», – подумала Гуля, успокаиваясь, и сердито посмотрела на какого-то толстого человека в первых рядах, который так некстати закашлялся.

Мирра играла всё увереннее. В каждом звуке чувствовалось, что она овладела собой, инструментом, слушателями.

Рядом с Гулей за кулисами стояли двое: мужчина с актёрской внешностью и красивая немолодая женщина.

– Поздравляю вас, – сказал мужчина шёпотом, – она настоящая, почти законченная артистка.

Гуля догадалась, что пышноволосая седеющая женщина – Миррин профессор.

«Ну-ка, ну-ка, что они ещё скажут?» Гуля придвинулась к ним поближе.

– Чудесное дарование, – шёпотом говорила своему соседу женщина-профессор, – свежее, тонкое. И так умеет работать!..

Гуля с особенным умилением смотрела теперь на свою подругу, которая так мало рассказывала ей о своих удачах и так высоко ценила каждую удачу Гули.

«Милая моя девочка! – думала она. – Как хорошо, как просто держится она на эстраде! Можно подумать, что она уже сто раз выступала здесь, в Оперном театре… А как волновалась! Настоящий талант всегда скромен».

Гуля не успела сказать всё это Мирре. Чуть только отшумели аплодисменты и счастливо возбуждённая Мирра показалась за кулисами, с эстрады прозвенел весёлый голос Миши:

– Владимир Маяковский, «Хорошо», прочтёт Гуля Королёва.

– А если плохо прочтёт? – шепнула ему на бегу Гуля и, не чуя под собой ног, выбежала на эстраду.

– Ишь ты! Ещё острит! – сказал ей вслед Миша.

А на высокой, просторной сцене уже звучали те самые слова, которые каждый день слышала за последнюю неделю Фрося:

Я

земной шар

чуть не весь

обошел, —

и жизнь

хороша,

и жить

хорошо!

Слушатели как-то сразу поверили и Маяковскому и Гуле. Такими убедительными казались в устах этой сильной, стройной девушки простые, звонкие слова:

и жизнь

хороша,

и жить

хорошо!

Гуля чувствовала, что все понимают её, согласны с ней, невольно повторяют про себя те строчки стихов, которые она бросает со сцены. И голос её от этого становился всё шире, сильней, богаче:

Лет до ста

расти

нам

без старости.

Год от года

расти

нашей бодрости.

Славьте,

молот

и стих,

землю молодости!

Гуля кончила.

– Вот это аплодисменты! – сказала ей Мирра, встречая её за кулисами. – Ты только послушай, как тебе хлопают.

– Это не мне, это Маяковскому, – сказала Гуля. – А вот когда хлопали тебе, так уж это было тебе!

– А может быть, Мендельсону?

– Ну, и Мендельсону отчасти! – засмеялась Гуля.

И обе они с лёгкой душой побежали в зал смотреть, как другие участники концерта будут переживать тревоги, которые только что пережили они сами.