Изменить стиль страницы

Глава тринадцатая ДЕНЬ БЕЗ УЛЫБОК

Оказывается, случилась поломка в машине.

— Серьезная? — спросил Смолин у Крепышина, осведомленного во всех судовых событиях.

Тот значительно округлил рот:

— Не то слово! Еще какая! Это же машина! Наши жизни в море зависят прежде всего от шестеренок и коленчатых валов. Такой нынче век.

За ужином Клифф Марч, который тоже интересовался на «Онеге» решительно всем, дал Смолину исчерпывающую информацию. По его мнению, ничего страшного не произошло. Просто треснул ведущий вал механизма, регулирующего шаг гребного винта. При обычной погоде не столь уж опасно, при шторме хуже, при сильном шторме — не выгребешь против ветра. Но зачем исходить из худшего? Худшее надо учитывать, но действовать так, будто даже это еще не самый край и настоящие парни всегда найдут выход из положения.

Это была жизненная философия стопроцентного американца, которого с детства приучают в любой обстановке ради собственного благополучия быть готовым бросить вызов обстоятельствам.

«Настоящие парни» с «Онеги» искали выход. Вместо вышедшего из строя решили поставить запасной вал, правда, некачественный, бывший в употреблении. Нужен, конечно, другой, более надежный. Все это Клиффу Марчу объяснил Кулагин. По просьбе старпома Марч по радио передал в США в какую-то знакомую ему фирму заказ на новый вал. Так что в Норфолке теперь «Онегу» будет ждать не только конденсатор для спаркера, но также и вал для винта.

— Все о’кэй! — Марч сделал небрежный жест рукой, который означал, что дело пустяковое и над ним не стоит ломать голову. — Озадачиваться нужно другим…

— Чем именно?

Клифф уставился задумчивым взглядом в стол, потом, как бы нехотя, разъяснил:

— Не люблю политическую трескотню. Всегда от нее сторонился. А теперь приходится с трескотней считаться. И она тревожит меня в данную минуту больше, чем вал в генераторе.

— Что-нибудь еще случилось?

— Еще. Слушал радио. Вчера в Нью-Йорке совершено нападение на представительство вашего Аэрофлота. Взорвана бомба. Двое ранены. — Он поднял внимательные и печальные глаза на Смолина. — Видишь, Кост, уже взрываются на нашем фронте бомбы. Пока маленькие.

— С малого все и начинается.

— Значит, надо быть готовыми ко всему?

— Не знаю… Похоже на то.

Они помолчали. Неожиданно Клифф весело сообщил:

— А я сегодня выразил официальный протест. — В голосе его прозвучала гордость.

— Протест? Кому же? — удивился Смолин.

— Джентльмену с голубыми глазами, мистеру Мосину. Я сразу понял, что он у вас главный политический босс. Разве не так?

Смолин замялся. Подтвердить? Не секрет же! За версту видно, кто есть Мосин. Но тогда Клифф задаст следующий вопрос, зачем он?

— Конечно, босс, — обронил неохотно. — Раз уж первый помощник капитана.

Марч кивнул:

— Вполне приятный человек. Так хорошо улыбается. Но честно говоря, Кост, он для меня — еще одна загадка на «Онеге». Не могу понять, что делает на судне. Я никогда его не видел на мостике на вахте. Просто ходит по палубам или сидит в каюте. У всех на борту столько работы, а он вроде бы не у дел. Как пассажир. За что же тогда деньги получает? — Американец бросил быстрый взгляд на собеседника и прижал руку к сердцу. — Пожалуйста, Кост, извини мое любопытство. Я вовсе не собираюсь что-то выпытывать. Не говори, если не хочешь. Или… не можешь…

Вот именно, лучше об этом не говорить. Да и что скажешь? Смолин и сам не очень-то понимает оправданность существования на борту первого помощника. Стенные газеты к праздникам, вечера отдыха, составление списков на увольнение на берет… Но ведь это может делать любой из командного состава в качестве дополнительной служебной или общественной обязанности. Надо ли возить по всей планете человека, который в экипаже самый незанятый? На «Онеге» еще можно как-то оправдать присутствие помполита — коллектив большой. Здесь первый помощник вроде культурника-массовика. Но ведь Мосин в этой роли ходил и на танкерах. А там два десятка душ — весь экипаж. Зачем им массовик? Гонять с трибуны сквозняки? Бдеть неусыпно? Не дорого ли такое бдение обходится государству? Ведь помполитов во флоте — тысячи. А что касается политического влияния в коллективе — есть на борту коммунисты, есть их партийный секретарь, есть просто советские люди, которые тоже заслуживают доверия. Оказывается, заслуживают, да не очень. И вот на всякий случай к ним в пригляд — специального освобожденного от всех судовых дел комиссара. Чтоб бдел за всех!

Обо всем этом Смолин думал не раз, удивляясь все новым и новым странностям, с которыми сталкивался на борту «Онеги». Но не обсуждать же все это с американцем Клиффом Марчем. Как говорится, собственные болячки самим и врачевать.

— Ну и что за протест ты выразил, Клифф, первому помощнику?

— По поводу невнимания к нам. Мы привезли вам в подарок столько фильмов не для того, чтобы их держали под замком. Это наш вклад в культурное общение, — он усмехнулся, — в разрядку. А их почему-то не показывают. Я спросил мистера Мосина: почему? Это же, извините, невежливо — даже не взглянуть на подарок, у нас в Америке так не принято. И еще раз уверил вашего политического босса, что в фильмах нет никакой политики. «А секс?» И в этом тоже его успокоил: секс в пределах дозволенного для девиц младшего курса колледжа.

В зарослях бороды Клиффа невидимо задрожал смех.

— Так вот, завтра начинается неделя американских фильмов на борту «Онеги». Вашему Чайкину поручено приготовить красочную афишу. — Клифф бодро тряхнул головой: — Культурный обмен помогает взаимопониманию! Кажется, так пишут в газетах. Ты, Кост, получаешь шанс познакомиться с образчиком американской поточной кинопродукции, которая приучает американца ни о чем не думать. Первым будут крутить «С тобой навсегда» — за многообещающее название.

— Ты уже видел?

— Шутник ты, Кост. Неужели полагаешь, будто у доктора Марча есть время на чепуху? Но на этот раз взгляну вместе с тобой. Должно быть, про любовь. Обыкновенная любовная интрижка в американском духе. Пустячок! Но почему бы нам, Кост, не передохнуть на пустячке? Почему бы не забыть на время все чудовищные глобальные проблемы, от которых раскалывается голова?

— Ты прав, Клифф. Не будь пустячков, мы бы с тобой, пожалуй, сошли с ума от собственных мыслей. Помнишь, ибсеновский Пер Гюнт в отчаянье заклинал: «Мысли мои, оставьте меня!»

— Так вот, пускай нас и оставят мысли хотя бы на полтора часа. И да здравствует бессмыслица!

— Да здравствует! — весело поддержал Смолин.

Вернувшись после ужина в каюту, Смолин никак не мог заставить себя сесть за работу, угнетала непривычная тишина на судне, в которой особенно отчетливо слышались шаги, — люди беспрерывно слонялись по палубам, ловили новости из машинного отделения. А может быть, Клифф прав — поломка в машине пустяк, куда страшнее то, что ломается тысячелетиями создаваемый механизм человеческого общежития? Но как может противостоять этому и он, Смолин, и Клифф Марч, и каждая отдельно взятая человеческая личность?

С этой разоружающей мыслью Смолин завалился на койку и вперил взор в белый пластиковый потолок каюты.

…И мне кажется, что любовь моя к тебе

Напоминает крушение мира,

Изабэль! Изабэль! Изабэль!.. —

послышался мягкий баритон Шарля Азнавура.

Это Моряткин опять поставил свою любимую ленту, и Смолину подумалось, что в этом тревожном неуютном мире, где на берегу взрываются бомбы, а в океане гибнут корабли, человек как никогда нуждается в единственном, ничем не заменимом душевном прибежище — любви. И можно только позавидовать тем, у кого это прибежище есть…

Ночью Смолин проснулся от дрожания койки. Затуманенное сном сознание яркой вспышкой осветила мысль: машина работает! За иллюминатором привычно плескались волны. Значит, «Онега» идет прежним курсом.

По палубам ходил Кулагин вместе со вторым помощником Рудневым и боцманом Гулыгой. Острый нос старпома был сердито нацелен вперед, рыжие волосы, казалось, пылали пламенем, а рыжие зрачки тлели затаенным гневом. Старпом осматривал плавсредства и был ими недоволен. Вместе с сопровождающими подходил к спасательным шлюпкам, даже забрался в одну из них, поднял на ней защитный брезент, что-то под ним высматривал; потом хмурая троица обратила свое внимание на площадку, где крепились похожие на бочки пластмассовые кожухи, в которых содержались надувные резиновые плоты. В случае беды «бочки» автоматически выкидывались за борт, от удара о воду должны сами собой разделяться на две части, как скорлупки ореха, высвобождая содержимое, а это самое содержимое автоматически превращалось в туго надутое воздухом «плавсредство», способное спасти жизнь сразу десятерым. Старпом приказал вскрыть одну из «бочек», из нее был извлечен сложенный плот и распластан на палубе. Плот рассматривали, ощупывали, пытались надуть, но безрезультатно — не сработал баллон со сжатым воздухом. В это время на палубе неожиданно появился Клод Матье. Как всегда, он слонялся по судну со своим неизменным фотоаппаратом. Увидев разложенный на палубе плот и рядом застывших в задумчивости людей, молча постоял, наблюдая, что к чему. Потом поднял фотоаппарат и невозмутимо щелкнул затвором — вроде бы так, на всякий случай, просто рядовая сценка на русском судне! Подошел поближе и снова прицелился. Он не видел, как напряглись в сдерживаемом гневе губы Кулагина, — сейчас старпом пошлет канадца с его фотоаппаратом подальше.

— Мистер Матье! — пришел на выручку Смолин, наблюдавший эту сцену. — Я давно хотел вас спросить, какого типа ваша фотокамера?

— О, коллега! Это совершенно новая модель «Эльмо»! Оригинальное решение затвора… — Канадец был польщен.

Продолжая задавать вопросы, Смолин увлек фотолюбителя к противоположному борту. Здесь работали геологи во главе с Мамедовым — готовили к предстоящему запуску автомат для подводных телесъемок.