28

Камов вернулся овеянный африканскими ветрами, прокаленный солнцем. Волосы у него выгорели, он стал почти блондином, на лице, темном от загара и въевшейся в кожу пыли саванны, молодо поблескивали тоже посветлевшие глаза. Вернулся счастливым: столько повидал!

— Почти все подтвердилось! — радостно сообщил Антонову, не вдаваясь в подробности. — Теперь еще один бросок в Ратаул, и поставлю последнюю точку.

Узнав, что Ольга переболела малярией и поэтому не улетела в Москву в намеченный ею срок, Камов немедленно приехал ее навестить.

Ольга уже давно шла на поправку, но после тяжелого приступа тропической малярии, давшей осложнение на легкие, была слаба, худа, угнетена пережитым, на воздух выходила только вечерами после заката, поднимаясь на крышу дома, где стояли шезлонги. Ильин, врач посольства, советовал не обременять неокрепший организм тяжелым и долгим перелетом через весь континент, отдышаться после болезни, лететь минимум через месяц. Но Ольга этот срок решительно отвергла, заказала билет на 27 декабря, на последний рейс этого года, хотела новогоднюю ночь провести вместе с матерью и Аленкой.

— Все-таки Африка меня доконала, — пожаловалась она Камову. — Так и знала, что здоровой отсюда не выберусь. У нас с Африкой взаимная неприязнь. Только ей легче сделать мне гадость, чем наоборот. — Ольга грустно улыбнулась.

Кажется, это была первая ее улыбка за последние недели. Она почти все время молчала, часто раздражалась, временами приближалась к зеркалу, висевшему на стене в холле, бросала в него настороженный, почти пугливый взгляд и тут же в ужасе отходила:

— Ну и видик! Краше в гроб кладут.

Однажды с досадой обронила:

— И какой меня черт попутал приехать в эту Африку?

— Черт этот — я, — невесело откликнулся Антонов. — Уж извини!

Все эти недели он ухаживал за больной как мог. Ездил за сто километров от Дагосы, в горный район, и привез оттуда целый ящик арбузов, какого-то особого сорта — арбузы Ольга особенно любила: на базаре по немыслимым ценам покупал кур — больной нужны были для восстановления сил крепкие бульоны. Он делал для нее все, что мог.

Ольга спокойно воспринимала заботы мужа, даже, казалось, их не замечала, поглощенная своими мыслями. Они не ссорились, отношения между ними, как всегда, были спокойные, ровные, а в сущности никакие — просто существуют рядом два человека, относящихся друг к другу с уважением и добротой, но не больше. И хотя не произошло никаких решительных объяснений, им обоим было ясно, что мосты уже сожжены. Малярия стала той самой последней соломинкой, которая переломила хребет верблюду.

Камов огорчился болезнью Ольги и в то же время, приехав ее навестить, не мог скрыть радости, что она еще в Африке, под одной крышей с мужем. Он переживал разлад в семье Антонова и временами робко пытался вставить в разговор хотя бы словечко, которое могло супругов сблизить. Чаще всего это слово было в пользу Африки.

— Хватит мне Африки! — выпалила как-то Ольга с раздражением. — Ненавижу!

Всегда сдержанный и благодушный, Камов вдруг обиделся.

— Да что вы говорите, Ольга Андреевна! Бог с вами! — произнес он тихо, но в тоне впервые прозвучала враждебность. — Как вы, такая умная, образованная, тонкая, можете судить об этой земле столь поверхностно, легкомысленно, простите, как чеховская Душечка. Вам, к сожалению, этот мир не принес радости, больше того, он наказал вас болезнью, но это вовсе не значит, что он плох, неприемлем, враждебен. Просто, как вы сами сказали, не сошлись с ним характерами.

Он сделал паузу и, не глядя на Ольгу, добавил жестко:

— Как я понимаю, не только с Африкой.

Все трое долго молчали. Лицо Ольги было неподвижным, как маска, глаза поблекли. Непривычно резкая прямота Камова, должно быть, задела ее.

— Вы правы, Алексей Илларионович, — произнесла она сухо. — Это называется несовпадением!

Но Камов, почувствовав, что дал лишку, уже шел на мировую.

— Вы меня, пожалуйста, простите, Ольга Андреевна, — сказал мягко. — Это я взвился, потому что, как Одиссей, вернулся из странствия «пространством и временем полный». В Африке я ведь совсем недавно, а она уже успела взять меня за живое, эта знойная, влажная, комариная земля со своим копотно-черным курчавым, галдежным народом. Понимаете, она мне нравится, и, когда уеду отсюда, Африка долго-долго будет мне сниться. И не кошмарами зноя, не комариными волдырями или вонючей водой из лужи, которую я вынужден был пить в саванне. Трудности тоже не забудутся. Но не в них суть. Мне всегда будет помниться напоенный солнцем золотистый воздух здешнего неба, запах магнолии, чад уличных харчевен, черная, лоснящаяся от пота физиономия случайного прохожего, который вдруг ни с того ни с сего улыбнется тебе во весь свой губастый рот. И нет у меня к этой земле сострадания или жалости, она много пережила, но она не нищая, не убогая, не нуждается в снисхождении, а тем более не заслуживает высокомерия. У меня к этой земле лишь уважение и беспредельное любопытство. Поверьте, Ольга Андреевна, здесь так много неожиданного, что порой мне кажется, что я золотым ключиком открыл заветную дверцу, которая ведет в таинственный мир, где живут Буратино и папа Карло.

Лицо Ольги просветлело, и это ободрило Камова.

— Хотите, расскажу кое-что из необычного, встреченного за эти недели? Хотите?

— Расскажите! — Ольга, подобрав под себя ноги, поуютнее устроилась в кресле.

— Полтора месяца назад, как вы помните, я выехал из Дагосы на север. И знаете, что меня, тертого, видавшего виды человека, потрясло — именно потрясло — уже на третий день нашего пути? В одной деревушке асибийцы обратились ко мне как к специалисту-геологу за консультацией. Произошла у них странная история. Через эту деревушку прокладывали шоссейную дорогу. Линия дороги, прочерченная на карте, уперлась на окраине деревушки в большущий, по грудь человеку, камень-валун. Обыкновенный валун, продолговатый, похожий на картофелину-великаншу. Дорожники решили его убрать, но старики деревни запротестовали: не делайте этого, камень заколдованный, накажет каждого, кто потревожит его покой, с дедовских времен известно, что на счету этого камня не одна человеческая жизнь. Дорожники посмеялись: стариковская болтовня! Подошел трактор, набросили на валун стальную петлю. Трактор тянул-тянул — камень ни с места. И тут не выдержал трос, лопнул и своим концом саданул по спине тракториста, тот свалился замертво. На другой день за рычаги машины сел мулат-прораб, который не верил в волшебство. Трос не оборвался, но камень не сдвинулся с места, устоял даже тогда, когда на помощь первому пригнали второй трактор. А ночью прораб умер в конвульсиях от какой-то странной скоротечной болезни. Тогда решили камень взорвать. Прислали солдат — саперов, те заложили довольно мощный заряд, рванули, но валун устоял, только чуть покрошился по краям и дал трещины. А на другой день после взрыва сержант-сапер и солдат-взрывник, купаясь в неглубокой тамошней реке, почти одновременно утонули. И тогда дорожники сдались. Камень оставили в покое, и теперь шоссейная дорога делает перед деревней странный бросок в сторону, огибая зловещий валун.

Камов сунул пальцы в нагрудный кармашек своей рубашки, извлек спичечный коробок, открыл его и выложил на ладонь кусочек зеленоватого камня.

— Я отковырял от валуна вот это — для пробы. Специально захватил, чтобы вам показать. — Он протянул камушек Ольге. — Взгляните!

Ольга вдруг отпрянула, словно ей протягивали змею, нервно засмеялась:

— Нет, нет! Не надо! Я не хочу его трогать!

Камов расхохотался:

— Ага! Вот вам и Африка! Проняла все-таки!

Он дал посмотреть камушек Антонову, потом, аккуратно завернув в бумажку, положил его в коробок и спрятал на груди.

— В Москве подвергнем анализу. Вроде бы нефрит, но как он в этой зоне очутился? Ледник принести не мог, не было там ледников. И на метеорит непохож. Такое впечатление, что камушек этот заброшен в саванну из других, далеких-далеких краев.

— А все эти ужасные смерти не фантазия? — спросил Антонов.

— Вовсе нет. Я намеренно задержался в деревне, расспрашивал местных жителей. Меня водили на кладбище и показали четыре свежие могилы — дорожников и солдат. Вся деревня дрожит от страха. А после того, как я отбил от валуна кусочек, от меня стали шарахаться, как от прокаженного.

— Станешь шарахаться, если такое… — ужаснулась Ольга. Она смотрела на Камова с затаенной опаской. — И вы не боитесь?

— Чего?

— Что этот валун вас… покарает?

Камов улыбнулся:

— Знаете, сколько легенд связано с камнями! Если в них верить, то надо сидеть дома, а не заниматься геологией. — Он похлопал пальцами по нагрудному кармашку, в котором лежал коробок. — Кроме того, как мне там сообщили, камень наказывает своих обидчиков сразу, а не откладывает месть на будущее.

— Ну хорошо, а чем ты все это можешь объяснить? — спросил Антонов.

Камов пожал плечами:

— Не знаю. Конечно, здесь нет ничего сверхъестественного. И думаю — хотя это еще надо проверить — сам камень ни при чем. Скорее феномен необыкновенного психологического давления на людей, которое приводит к роковым последствиям, а может быть, и роковое стечение обстоятельств, И все же в этом есть нечто необычное и даже загадочное. Я как-то прочитал у Честертона: «Самое странное в чудесах то, что они случаются».

— И они случились! — заметила Ольга. — Люди погибли.

— Что касается людей, Ольга Андреевна, это уже по вашей части. Вы биолог…

Разговор всех увлек. Ольга оживилась, в глазах вспыхнули искорки любопытства. Она задавала Камову все новые и новые вопросы, азартно спорила. Наблюдая за Ольгой, Антонов радовался и в то же время испытывал чувство обиды. Оказывается, и для нее в Африке есть что-то интересное. Камов уже не в первый раз увлекает ее своими рассказами. А он, Антонов, не увлек. Ни разу не попытался этого сделать, смирившись с тем, что Ольге приходилось с утра до вечера сидеть одной в пустом, раскаленном под солнцем доме. Другие жены терпят, свыкаются. Среди жен посольских сотрудников самые неожиданные профессии — юрист, театральный гример, линотипистка, диктор радио… Всем им пришлось свою профессию, может быть, любимую, принести в жертву обстоятельствам — раз уж вышла замуж за дипломата, приходится забыть о ней на годы, а вполне возможно, что и навсегда. Где в Дагосе приложить свой опыт, к примеру, диспетчеру железнодорожной сортировочной станции? Или биологу, который занимается фундаментальными исследованиями проблемы борьбы с раком? Диспетчер смирился — с утра садится в саду посольства в беседку и с бывшим театральным гримером или юристом обсуждает маленькие новости маленькой советской колонии. Биолог смириться не хочет. Биолог уезжает домой. Двадцать седьмого декабря…