Любопытны наблюдения над некоторыми внешними особенностями дел отдельных декабристов.

В деле Якубовича важно обратить внимание на почерк. Якубович был темпераментным южанином, великолепным оратором, умевшим увлекать, убеждать. А вот его показания бессвязны, запутанны.

Сличаешь почерк его различных письменных показаний, и кажется, что их писали разные люди. И поэтому можно установить зависимость изменений почерка от изменения настроения Якубовича. На допросе в декабре Якубович писал: «Если нужна для примера жертва, то добровольно обрекаю себя». В начале 1826 года произошел перелом, и 9 января он уже говорит иное: «Чистосердечием и раскаянием я имею только надежду облегчить мою участь». И он дал все требуемые от него показания. Все эти изменения настроения Якубовича отразились на его почерке.

В конце каждого дела есть скрепа. Кажется, не все ли равно, кто «скрепил» дело? Нет, не все равно.

Возьмем дело А. С. Грибоедова. У Оболенского есть письмо с ясным намеком на участие Грибоедова в тайном обществе. Дела Оболенского и Грибоедова скреплены одним лицом — Ивановским, другом Грибоедова. Может быть, ему Грибоедов и обязан тем, что письму Оболенского не дали хода и Грибоедов к суду не был привлечен.

Как много может установить исследователь-публикатор, обращаясь к внешним признакам документов!

Говоря о следственных делах декабристов, трудно удержаться от рассказа о замечательном исследователе истории движения дворян-революционеров, нашем советском академике Николае Михайловиче Дружинине.

Николай Михайлович на редкость разносторонний ученый-историк. И блестящие работы о декабристах и капитальнейший труд о государственных крестьянах — это только начало перечня трудов Николая Михайловича, список же их очень длинный.

Если до сего времени мы говорили о поисках и находках, методах выявления подделок, экспертизе архивных документов, то, рассказывая о творчестве академика Н. М. Дружинина, прежде всего обратимся к его источниковедческому проникновению, к блестящей критике исторического источника по его содержанию.

А ведь источниковедческий анализ архивных документов — это важнейший этап той работы над ними, которая обязательна и для архивиста, выявляющего, описывающего, публикующего документ, и для историка-исследователя, изучающего на основании этих документов факты, явления, закономерности общественного бытия людей.

Академик Дружинин заинтересовался важнейшим программным документом Северного общества декабристов, так называемой «Конституцией», написанной Никитой Муравьевым.

Перед арестом, предчувствуя надвигающуюся беду, Муравьев порвал свою «Конституцию». Ее не оказалось и в следственных делах декабристов, когда с ними стали уже в начале XX века знакомиться исследователи. Но вот один из них, Довнар-Запольский, в книге «Мемуары декабристов» публикует текст «Конституции» Муравьева. Оказалось, что она хранилась отдельно от следственных дел. Историки ринулись к этому документу. И очень скоро выяснили, что перед ними текст «Конституции», написанной Муравьевым по памяти уже в тюрьме. Не очень удивились они известной умеренности требований, которые выразил Муравьев в этом варианте «Конституции». Тут и конституционная монархия и безземельное освобождение крестьян, высокий имущественный избирательный ценз и почти нет никакого разрешения национального вопроса. Ужели под таким документом могли подписаться пламенный Рылеев, радикально настроенный Александр Бестужев, горячий Каховский?

Нет, не похоже. Наверное, Муравьев сознательно изменил текст «Конституции», да и нельзя забывать, что писалась она в тюрьме, по памяти. Судить об истинных намерениях и социально-политических взглядах членов Северного общества декабристов по этому тексту — значит неизбежно впасть в ошибку, невольно наделить их идеями, которых революционеры-дворяне не проповедовали.

Нужно было искать другой список, не тюремный. Но где искать?

В 1904 году от сотрудников рукописного отдела Румянцевского музея стало известно, что музею пожертвован портфель, в котором хранились бумаги замечательного декабриста, друга Пушкина — Пущина. Стало известно, что вечером 14 декабря 1825 года, когда уже и в Петербурге и в Москве шли аресты участников разгромленного восстания, на квартиру Пущина заехал поэт П. А. Вяземский. Пущин ожидал полицию. Ни на минуту не сомневаясь в том, что он будет арестован, Пущин передал Вяземскому запертый портфель с бумагами. И вовремя. На следующий день его арестовали. Следствие, суд, ссылка, Сибирь — 31 год Пущин провел в изгнании и только в 1856 году, после смерти Николая I, по «высочайшей амнистии» он, наконец, смог вернуться домой. Вяземский свято хранил портфель, хранил запертым, не притронувшись к бумагам, находящимся в нем.

А среди бумаг оказался текст «Конституции» Муравьева и записка с критическими высказываниями по поводу этого документа!

Текст «Конституции» переписан чьей-то рукой, но не Муравьевым. На полях чернильные и карандашные пометки, замечания. Но кто их делал? Когда они сделаны и вообще когда написана эта «пущинская», как ее стали именовать, копия «Конституции», насколько она отличается от тюремной?

На все эти очень важные вопросы ответить можно было лишь частично, ведь жандармские архивы оставались почти недоступными, как только самодержавие подавило первую русскую революцию 1905–1907 годов.

На все эти вопросы ответил академик Дружинин, как только после Октября открылись секретные архивы царских опричников.

Дружинин прежде всего выяснил, чьим почерком переписана «Конституция». Почерк оказался характерным, и принадлежал он Рылееву. Но зачем Рылееву понадобилось делать копию этого документа? На этот вопрос частично дали ответ пометки на тексте. Они, как показал палеографический анализ, принадлежали Бестужеву и Торсону, оба они были офицерами русского военного флота. Рылеев же готовил восстание в Балтийском флоте, вынашивал план захвата Кронштадта. Для них, для балтийских военных моряков, и переписал он программный документ Северного общества.

Но самое большое количество пометок на полях «Конституции» сделал барон Штейнгель. Он во многом был не согласен с Муравьевым. Штейнгель, пожалуй, был более последовательным сторонником идеи конституционной монархии, нежели Никита Муравьев. Он требовал самого строгого ограничения прав императора, сохраняя монарха только как символ, но не наделяя его никакими полномочиями. Вся власть — народным представителям. Не соглашался Штейнгель и на имущественный избирательный ценз, о котором также говорится в этом варианте «Конституции».

Чернильные пометки сделал Николай Бестужев, поклонник английской парламентарной системы; читал этот текст и сделал незначительные замечания к нему и друг Пущина губернский секретарь Кашкин.

А вот дополнительную записку к «Конституции» составил Торсон.

Но как этот список оказался у Пущина? Теперь на этот вопрос ответить нетрудно.

Северное общество ориентировалось на расширение движения в Москве. Его сторонники были в первопрестольной, и для того, чтобы соорганизоваться, создать там тайное общество, в Москву ездил Пущин. Ему-то и вручили список, и этот список так и остался в его бумагах.

Но, помимо тюремного списка, пущинского, относящегося к 1824 году, был и еще один, так называемый «Трубецкой». Его назвали по имени незадачливого «диктатора» восстания князя Сергея Трубецкого. Он относится к 1822 году.

Академик Дружинин сравнил все три списка и выявил эволюцию взглядов членов Северного общества — декабристов, нарастание радикальных революционных настроений в их среде и в связи с этим изменение и программы. Это относится к различию текстов «Конституции» 1822 и 1824 годов. А тюремный список носит явные следы регресса, хотя в нем и учтены критические замечания, сделанные на полях редакции текста 1824 года.

Анализ, критика документа по содержанию, проведенные академиком Н. М. Дружининым над текстами «Конституции», являются образцом источниковедческого анализа. И по сей день на методах, выработанных Николаем Михайловичем, учится подрастающее поколение историков-исследователей.