6

Володя явился к Сережке Лускареву среди ночи и сообщил, что готов ехать поступать в училище. Обрадованный Сергей нарушил свой «железный» режим, и они проболтали до рассвета.

Через несколько дней они вдвоем отправились в военкомат, где год назад получали приписные свидетельства, и, смущаясь, объявили о своем желании. Их смущения никто не заметил. Нужные бумаги были оформлены быстро и деловито.

Радужного настроения друзей не испортила даже беседа с мужчиной неопределенных лет, которого они встретили в военкомате. Мужчина был одет в офицерскую форму, но вместо погон темнели полоски невыцветшей ткани.

— Напрасно, напрасно, птенчики, радуетесь, — горько усмехаясь, сказал он. — Ничего, лет двадцать хрип погнете по частям, поскучнеете! Узнаете, чего они, погоны, стоят! А там, может, и вас в соответствии с законом о новом и значительном… Вот тогда головку поломаете: ни квартиры, ни профессии!

Друзья с рассеянной вежливостью выслушали его.

— Неудачник, — шепнул Сергей, и Володя кивнул, соглашаясь с ним.

На следующий день они уезжали. Их провожала Людмила Михайловна, мать Сережи. Володин отец работал во вторую смену и потому не пришел. Медленно подкатил поезд. Из-за спин равнодушных проводниц в черных форменных беретах выглядывали пассажиры.

— Стоянка пять минут, — объявил диктор.

Пассажиры кинулись к киоскам. Людмила Михайловна расцеловала обоих мальчиков и прослезилась.

— Что ты, мама? — смущенно сказал Сергей, потирая стриженую голову. — Все ведь в порядке. И неудобно, люди кругом. Перестань, пожалуйста! Вон он, наш вагон!

Володя подхватил два легких чемоданчика и вдруг остановился. Из высоких вокзальных дверей, сторонясь спешащих и припадая на больную ногу больше, чем обычно, вышла Анюта. К груди она прижимала какой-то сверток.

— Гляди, Серега, Нюрочка пришла, — сказал Володя, толкая друга локтем. — Эй, Анюта, — крикнул он, — сюда!

— Анюта, мы тута! — в рифму поддакнул Сергей.

Анюта вытянула шею, увидела друзей, расцвела и неуклюже заспешила к ним. Людмила Михайловна смахнула со щеки слезинку и покосилась на большие вокзальные часы. Володя и Сергей переглянулись.

— Ой, мальчишки, — сказала Анюта, задыхаясь от смущения и быстрой ходьбы, — я так спешила, боялась опоздать! Счастливого вам пути! Ни пуха ни пера!

— К черту, — неуверенно ответил Володя. — Я тебе книжку не вернул, Беляева. Извини! Знаешь, где я живу? К отцу зайди, он отдаст.

— Господи, какие пустяки! — отмахнулась Анюта.

— Сама-то ты куда, Аня? — спросил Сергей. — В Москву? В университет?

— Да, на биологический, — ответила она. — Тоже скоро поеду: там экзамены раньше, чем везде.

Она оглядела друзей, решая, кому отдать сверток, и протянула его Володе. Он взял чемоданы в одну руку и сунул сверток под мышку.

На вокзальных часах дрогнула стрелка.

— Мальчики, опоздаете! — заторопила друзей Людмила Михайловна. — Мальчики, заходите в вагон!

Когда Володя и Сергей вошли в тамбур, она вдруг засуетилась, все оглядываясь на неумолимые часы, и стала совать в карман сыну сложенные в квадратик деньги.

— Никак к ним привыкнуть не могу, — шептала она трясущимися губами, — маленькие, вроде ненастоящие…

Сергей покраснел.

— Что ты, мама? — отталкивая ее руки, сказал он. — Мы же куда едем? Там государственное обеспечение…

Проводница, услышав слово «государственное», оглядела друзей, но тут же потеряла к ним всякий интерес.

Вагон дрогнул и тихо поплыл вперед. Проводница втащила в тамбур замешкавшегося пассажира и, ворча, с силой захлопнула вагонную дверь, заперла ее трехгранным ключом. Друзья, мешая друг другу, приникли к пыльным стеклам. Анюта махала рукой. Людмила Михайловна подносила к глазам платочек.

пропел Сергей, стараясь казаться веселым.

Володя развернул сверток, который всучила ему Анюта, и улыбнулся: два металлических футляра с выдавленными на крышках богатырями лежали в нем и два почтовых набора. В каждом записка: «Не забывайте наши адреса».

— Ничего себе презент для некурящих, — сказал Володя, подергав портсигарные резинки. — Гляди, Серега! Что она, нас с Аликом Окладниковым спутала?

— Да-а, — рассеянно ответил Сергей. — Пойдем поспим. Приедем в три часа ночи. Надо силы беречь, форму…

Матрацев в общем вагоне не полагалось, а те, что были, проводница раздала пассажирам с детьми. Она по-прежнему ворчала на каждого.

Володя и Сергей растянулись на верхних полках. Закинув за голову руки, Володя думал о будущем: рев моторов и свист пурги, тяжелые унты из волчьего меха, планшет с картой, бьющий сзади по бедру, в наушниках — слова команд, а где-то далеко внизу — дома, как спичечные коробки, и желтые прямоугольники полей…

В училище все оказалось не таким, как это представлялось в дороге, не было ни планшетов, ни унт.

Поступающих ожидало две комиссии — мандатная и медицинская, — а потом экзамены. Ребята, приехавшие поступать повторно, — а их было несколько человек, — распускали слухи о придирчивости и дотошности комиссий и о сверхсвирепых экзаменаторах. Володя понимал, что этими преувеличениями они хотели оправдать свои прошлогодние неудачи, но робость все равно потихоньку овладевала им. Сергей бодрился и, помня о своей роли опекуна, старался, как мог, передать часть своей чуточку наигранной бодрости другу.

— Крепись, Морковка, — говорил он, хлопая Володю по спине. — Надо сделать так, чтобы мы попали в одно отделение и спали рядом. Четыре года вместе, представляешь? А потом попросимся в одну часть. Так можно, я знаю!

И пел, подмигивая, как заговорщик:

Послужить в одном полку им, однако, не довелось.

Все произошло быстро и нелепо.

В тот день выносила свои приговоры медицинская комиссия. Непривычно и странно было видеть врачей, одетых в военную форму, которая виднелась из-под халатов. В медицинской комиссии была всего одна женщина. Она каждый день приходила в новом платье. Шепотом сообщали, что она доцент и «светило».

Володя, признанный здоровым и годным, сидел на своей кровати. Кровати стояли в спортивном зале — одинаковые, впритык к друг другу. Сидеть на них запрещалось, но дело уже было под вечер, и Володя запретом пренебрег. «Мы же еще не военные, — рассудил он, — а столов все равно нет».

Он написал отцу коротенькое письмо и заклеил конверт, взяв его из почтового набора, подаренного Анютой. Конверты из набора были длиннее обычных и праздничнее — с яркими большими марками. Они больше подходили для длинных, с лирикой, любовных посланий, чем для коротеньких вестей: «Прошел комиссию, все в порядке», — и Володя задумался, не написать ли Оле.

От размышлений его оторвал Сергей. Он тихо проскользнул в двойные двери спортзала, стукнул кулаком по гимнастическому «козлу», обитому новой кожей, который стоял у дверей, и, глядя вверх, на подтянутые к самому потолку желтые кольца, прошел к своей кровати.

— Ну как, Серега? — спросил Володя. — А я тут письма пишу. Смотри, Анютин конверт, — симпатичный, правда?

Сергей не ответил и плюхнулся на кровать, лицом в тощую подушку. Володя вскочил и наклонился над ним:

— Что случилось, Серега?

— Ничего, — глухо ответил тот. — Ничего, — повторил он и внезапно сел на кровати. — Плевать я хотел на вашу авиацию, вот что! А больше ничего! Ничего особенного! Подумаешь! Все равно вас ракетами заменят, не радуйтесь!

— Да кто радуется, чудак? — растерянно спросил Володя.

Сергей закрыл глаза кулаками и заплакал. Плечи его затряслись. Что-то тонко, как зубная боль, задребезжало под кроватью. Володя едва удержался, чтобы не заглянуть туда, хотя знал, что ничего нет, не должно быть.

«Забраковали Серегу, — подумал он. — Не пропустили. Меня вот пропустили, а его нет. Но ведь неправильно! Несправедливо! Он мечтал, а я… я сбоку припека». В том, что он давно свыкся с мыслью стать летчиком, что не представляет теперь своего будущего иначе, Володя в эту минуту постеснялся признаться даже самому себе.

— Хочешь, я тоже откажусь поступать? — спросил он. — Вот пойду завтра и скажу, что раздумал. Отпустят, обязаны отпустить! И вместе поедем домой.

Сережкиного ответа он ждал со страхом, не зная, что станет делать, если Сергей вдруг скажет: «Правильно, откажись», — но Сергей, отворачиваясь, пробурчал:

— Не надо жертв, обойдусь как-нибудь! И пойди погуляй, что ли. Хочу один побыть, извини!

Володя послушно вышел. «Пойду на почту», — решил он, но вспомнил, что забыл письмо на подушке.