Графиня скакала на белом коне
«ПОДЗЕМЕЛЬЯ ЗДЕСЬ ЕСТЬ! — сказали жители небольшого поселка в Калининградской области членам штаба экспедиции „СМ“ по поискам Янтарной комнаты и других культурных и исторических ценностей. Так это или нет, ответ должна дать расшифровка записи, которая была сделана нами на месте предполагаемого подземного тайника прибором „Хонз“. Собственно говоря, и невооруженному глазу наличие здесь каких-то подземелий кажется очевидным. Развалины старинного, монументального, с башнями здания расположены на холме. Прежнее, изначальное предназначение этого здания не вызывает сомнений в существовании под ним по крайней мере обширных подвалов, а может, и подземных ходов, ведущих на несколько десятков метров в разные стороны».
«Весьма почтенная графиня Дёнхофф! По возвращении из России, где моим хозяином был Юлиан Семенов, писатель… Режим работы был напряженным: разговор протяженностью в 80 часов! Сначала шел разговор о Янтарной комнате, и вот, к моему удивлению, выяснилось, что русская сторона основывает свои исследования на показаниях бывшего владельца ресторана „Блютгерихт“ в орденском замке господина Фейерабенда, которые были дополнены показаниями Эриха Коха (данные польских журналистов). Фейерабенд сообщал, что ОБЪЕКТ 4–5 апреля 1945 года, т. е. за ПЯТЬ ДНЕЙ до капитуляции, еще находился во дворе замка, где лично Кох кричал и бесновался, требуя немедленной отправки комнаты и прочих ценностей в замок ЛОХШТЕДТ. И когда выяснилось, что туда пути уже нет, за ТРИ ДНЯ до капитуляции лично отдал распоряжение захоронить ОБЪЕКТ на территории ПИВЗАВОДОВ ПОНАРТ…»
…Сегодня у меня и моих товарищей, тех, кому небезразлична древняя история нашего города, кантовский день. Кант, философия — и Янтарная комната? Какая тут связь? Но мы ведь ищем не только Янтарную комнату. Вокруг нее возникло столько легенд, шума, публицистики и литературы, что кажется, будто дороже ее и нет ничего на свете! Но разве это так? Вот этот самый домик лесничего Вобзера — ах, если бы нам удалось доказать, что это именно тот дом, в котором часто бывал, да что бывал — работал Иммануил Кант, разве это стало бы менее сенсационной находкой, чем если бы вдруг была обнаружена «Бернштайнциммер»?
Звонок. Гляжу на часы. Это, наверно, Ольга Феодосьевна.
— Привет, Оля. Да, все помню, через час выезжаю, а потом мы отправимся на графские развалины. Полковник нас будет ждать там. Что? Профессора заберем у магазина «Уют». Стихи? Слушаю.
«Графиня скакала на белом коне, оранжевый шарф развевался, — слышу я в телефонную трубку. — Стучали копыта по мягкой земле, туман по полям расстилался»… Ну, до встречи.
Да, до встречи. Еще есть время. Я открываю папку с документами, на обложке которой написано: «КАНТ». Вот его портрет, подарок графини Марион Дёнхофф, которая действительно когда-то по вечерам объезжала свои обширные владения в долине реки Прегель на белой, с длинной гривой лошадке… Подвигаю портрет к свету: маленький, хлипкий человечек с тонкими нервными чертами лица и обширным лбом мыслителя изображен на плотном, желтоватом листе бумаги. Внизу готическая вязь букв, философское кредо понимания сути всеобщности окружающего мира, составной частицей которого является каждый мыслящий человек: «ДВЕ ВЕЩИ НАПОЛНЯЮТ ДУШУ ВСЕГДА НОВЫМ И ВСЕ БОЛЕЕ СИЛЬНЫМ УДИВЛЕНИЕМ И БЛАГОГОВЕНИЕМ, ЧЕМ ЧАЩЕ И ПРОДОЛЖИТЕЛЬНЕЕ МЫ РАЗМЫШЛЯЕМ О НИХ, — ЭТО ЗВЕЗДНОЕ НЕБО НАДО МНОЙ И МОРАЛЬНЫЙ ЗАКОН ВО МНЕ».
«Нравственный закон во мне…» Как нам всем не хватает этого, в каждом из нас, нравственного закона, нравственности, совестливости, душевности. «Души нет!» — учили меня в школе. «Душа есть», — убеждала меня бабушка. «Чему вы его учите?» — возмущался мой отец. Бабушка, сурово сжав губы, прижимала меня к себе, я ее очень любил, но я не мог не верить и школьным учителям, отцу, сестре Женьке, которая как-то на моих глазах плюнула на икону. «Вот видишь? Бабушка твоя говорит, что если я оскорблю бога, то провалюсь на этом месте!» Она топнула ногой в пол. «Гляди, провалилась, да? Значит, нет никакого бога, нет!»
«Бога нет, души нет… Душу отняли, а чем заполнили образовавшуюся пустоту? Так нас воспитывали, так мы воспитывались, с верой не в бога, а в „великие стройки“, „сияющие вершины“, в недалекое светлое будущее, в котором будет жить „наше поколение“, но что можно построить без души? Какое общество построили?
„…Унд дас моралише гезетц ин мир…“ Иммануил Кант родился в Кенигсберге 22 апреля 1724 года четвертым по счету ребенком в семье, где суровый, молчаливый шорник Иоган и его общительная, любящая детей жена Анна Регина сумели создать атмосферу дружбы и уважения. „Моя мать была любвеобильной, полной чувств, благочестивой и справедливой женщиной и нежной матерью, являющейся примером для своих детей, — вспоминал Кант. — Я никогда не забуду своей матери, так как она посеяла и взрастила во мне первые зерна добра, она открыла мое сердце впечатлениям природы, она разбудила и расширила мой разум, а ее уроки имели постоянное и священное влияние на всю мою жизнь“».
Мальчик рос слабеньким, хилым, что несколько тревожило отца Иогана: чтобы стать шорником, надо быть очень сильным человеком! Да и второй сын не отличался особой физической крепостью, больше тянулся к книгам, а из дочерей какие помощницы в его деле? Учился Иммануил в латинской коллегии (гимназии) Фридриха, окончив ее, поступил в 1740 году в «Альбертину», Кенигсбергский университет. Слабое здоровье, рассеянность и огромная жажда знаний, чтения, жажда книг — таким был Кант в юные свои годы. И невероятная дисциплинированность, регламентация жизни, от которой он не отступался никогда; удивительная гармония труда, отдыха и небольших, но таких важных душе радостей. Природа, общение с ней, попытка и умение проникнуть в ее суть, в понимание ее сложной, трудной жизни. Деревьев, трав, птиц… Смерть доброй матушки, скромный, позволяющий едва сводить концы с концами достаток и учеба, учеба, учеба. Вот и университет позади, бедственное положение семьи не позволяет продолжать учебу, вот и первый оплачиваемый труд: домашний учитель в местечке под Гумбинненом. В марте 1746 года умирает и старый шорник. Ах, эта бедность! Денег не было даже на то, чтобы похоронить Иогана Канта должным образом! Денег не было и на то, чтобы издать свой первый труд «Мысли об истинной оценке живых сил». Издание этой работы финансировал дядя Иммануила Канта, сапожник Рихтер.
Но дух, какой силы дух был заложен в этом щуплом теле, в этом человечке ростом едва выше полутора метров! Бедняк со звучным званием «магистр», новатор, создавший поразившие современных ему ученых — да и не только современных — сочинения, скудно питающийся, живущий в убогой комнатушке в мансарде ратуши профессор логики и права Кенигсбергского университета, автор трех выдающихся «критик», создавших ученому мировую славу — «Критики чистого разума», увидевшей свет в Риге в 1781 году, «Критики практического разума» (1788 год) и «Критики способности суждения» (1790 год).
Одинокий педант лишь в шестидесятилетием возрасте наконец-то обзаводится своим жильем на Принцессенштрассе, куда обычно приглашал лишь шестерых гостей к своему столу, так как в доме для гостей было всего шесть стульев и шесть обеденных приборов. И — книги, сочинения, лекции, лекции. Лекции, от четырех до шести ежегодных, рассчитанных на многие часы курсов. Логика, метафизика, математика, педагогика, философская антропология, физическая география, минералогия, астрономия, баллистика и теология. Лекции и беседы. Лекции — споры, дискуссии! Лекции, которые студенты не пропускали никогда, в которых была такая ясная логика, такое точное, доступное повествование, что, казалось, самые сложные вещи становились понятными. Я читаю не для гениев, говорил Кант, а для тех, кто стоит посредине и хочет овладеть своей будущей профессией… Одиночество. Прогулки по одному и тому же маршруту, который в городе получил название «философская тропа», летние выезды за город к другу, лесничему Вобзеру, в тихий и лесистый район Модиттен, где среди куп деревьев виднеется медный шпиль древней кирхи, звон колоколов которой время от времени отвлекал от пера и бумаги. Умер Иммануил Кант в возрасте восьмидесяти лет, в 1804 году, 12 февраля, и был похоронен с королевскими почестями у стены Кафедрального собора, где в 1924 году, в дни празднования двухсотлетия со дня рождения гения, по проекту известного архитектора Фридриха Ларса был сооружен саркофаг под портиком на двенадцати столбах розового порфира…
Однако пора! Выкатываю машину из гаража. Живу на окраине, возле канала Ландграбен; кстати, в документах Георга Штайна как-то мелькнуло это название: канал Ландграбен, поле Ландграбен, район Ландграбен, тоже что-то связанное с поиском Янтарной комнаты. Мои две маленькие собаки, таксы, носятся, лают, думают, что я их возьму с собой. Ну-ка, быстро домой!
— Надо писать во все инстанции! — говорит Ольга Феодосьевна, лишь только садится в машину. — Я уже подготовила письмо. Думаю, что многие ученые университета подпишутся под ним.
— Ты о домике? Я уже написал. В облисполком, горисполком.
— Нет, я о памятнике Канту, конечно, мы ищем его, но найдем ли? И надо писать, просить, ведь надо, чтобы в городе был памятник ему. Знаете, давайте проедемся на Принцессенштрассе?
Давайте проедемся. Сворачиваю направо, налево, вот тут он и жил, бродил в размышлениях, весь будто иссушенный своими мыслями. Выходил в точно определенное время, ни минутой раньше, ни минутой позже, все было точно рассчитано, все рационально («не делать ничего нецелесообразного» — кредо ученого), да, он был невероятно точен. Говорят, когда он появлялся возле красных готических стен Кафедрального собора, по нему проверяли главные башенные часы. Он никогда никуда не опаздывал, хотя нет, один раз в жизни он все же опоздал: в Кафедральный собор, на свое торжество соединения в супружестве! Так ли это? Или придумано? Опасаясь потерять независимость, он жил спокойной холостяцкой жизнью, опекаемый своей сестрой, пока друзья не уговорили Канта жениться. После долгих размышлений он согласился, тем более что молодая женщина, с которой его познакомили, понравилась ему. «Буду ровно в двенадцать, — сказал он невесте. — Прямо с лекции. Ждите меня в соборе». И заговорился! Спор возник. Истину надо было выявить! И он выявлял, отмахнувшись от напоминания о своем сегодняшнем, таком торжественном, дне. Не дождавшись, невеста выбежала из собора, и лошади, звонко цокая по брусчатке, унесли карету прочь.