«В конце октября 1942 года работы были завершены. Вспыхнули огни великолепных люстр, распахнулись отреставрированные, привезенные из Царского Села двери, и в Янтарную комнату вошли самые первые, самые почетные для доктора Роде посетители: имперский комиссар Восточной Пруссии и Украины Эрих Кох, обер-бургомистр Кенигсберга доктор Вилль, владелец заводов и представитель местных и общегерманских промышленных кругов и тоже „доктор“ Дзюбба, новый, сменивший фон Лееба, командующий группой армий „Норд“ Георг Кюхлер, у которого оказались „срочные дела“ в Кенигсберге, и другие крупные партийные, государственные, военные и иные чины. Был приглашен и Розенберг, но приехать не смог: дела, дела, дорогой партайгеноссе, как сообщил он Коху из своего „остляндского“ штаба, и то, забот у Розенберга было много. Выполняя приказ Гитлера о „подборе“ наиболее выдающихся произведений и ценностей Курляндии для будущего „Музея всех народов“ в Линце, Розенберг активно „прочищал“ запасники и тайные склады музеев и дворцов Курляндии, рейхскомиссариата „Остлянд“, объединившего в себе „генеральбецирки“ „Эстлянд, Леттлянд, Литауен и Мемелланд“. Собственно говоря, Розенберг уже успокоился. Понял, что не получит теперь никогда Янтарную комнату, ибо этот „коричневый князь“ Кох входил во все большее уважение у Гитлера, все укреплял свое влияние в рейхе, но и бог с ней, с комнатой: Розенберг обнаружил в своем рейхскомиссариате такие сокровища, упрятанные пока, в „стеклянные ящики“ монастыря-крепости под Псковом, перед которыми весь этот янтарь, наклеенный на доски, был сущим пустяком, касалось ли это художественной или чисто материальной ценности „Бернштайнциммер“»…

В тот один из самых торжественных для доктора Роде дней Кох, Вилль, Дзюбба пожимали ему руку, дружески хлопали по плечу и в восхищении оглядывали все это — сверкающее, источающее золотистый свет и, кажется остро, вкусно пахнущее лесом, солоноватое, теплое. Крупный государственный чиновник, прибывший из Берлина, доктор Валледштедт торжественно провозгласил, что отныне и навсегда Янтарная комната передается правительством в ведение Кенигсбергского магистрата, а господин обер-бургомистр Кенигсберга известил, что «Бернштайнциммер» отныне и навсегда передается в управление музеев и парков города, которым ведает уважаемый, известнейший в Европе знаток «золотого камня» господин доктор Альфред Роде. Спустя некоторое время в художественном журнале «Пантеон» доктор Роде, уведомляя об открытии в замке Янтарной комнаты для посещения всеми, кто пожелает увидеть чудо, написал: «Янтарная комната вернулась в прямом и переносном смысле на свою родину, в пределы Великой Германии. Несомненно, что этот шедевр янтарного чуда никогда, ни при каких обстоятельствах не вернется в Россию, ибо подобное сравнимо лишь с одним: разрушением всего того, что мы именуем Великой Германией». И все же! Все же фюрер хотел видеть Янтарную комнату в своем милом, тихом городе Линце. «Врачи сообщили фюреру, что пребывание его в „Бернштайнциммер“ будет способствовать улучшению его здоровья, — пояснил прибывший в Кенигсберг Поссе, директор Дрезденской национальной галереи, личный представитель фюрера по отысканию и добыванию картин и прочих ценностей как для „Музея всех народов“, так и лично для фюрера. — Вам, Роде, будут даны указания. И не рассчитывайте на Коха. Фюрер с ним договорится. Сейчас изготовляются специальные ящики для перевозки янтаря в Линц. Они не горят, не тонут, им не страшна вода…» Роде не мог найти себе места: Янтарная комната ускользала из рук, но бог милостив — по возвращении из Кенигсберга в Дрезден, не успев даже сообщить о результатах своей поездки в Ригу, Мемель и Кенигсберг, Поссе, такой еще крепкий и здоровый на вид человек, умер. И Янтарная комната, кажется, как обещал государственный чиновник Валледштедт, осталась в Кенигсберге «отныне — и навсегда»!

Документы, документы. Письма, запросы, обращения. «Уважаемый господин!..», «Уважаемая госпожа…», «Уважаемые господа!» Как мог успеть один человек столько написать? Письма и запросы, в которых по три, пять и больше страниц. Что происходило с фермой этого неутомимого на поиск Георга Штайна? Кто успевал следить за овощами и фруктами, за цветами? То, что Георг Штайн был садоводом и земледельцем, подтверждают рекламные проспекты заводов и магазинов сельскохозяйственной техники, фирм, производящих удобрения, продающих и скупающих семена, пестрые глянцевые листки и толстые журналы, видимо, случайно оказавшиеся среди всех этих бумаг, от которых исходит дух золота и крови, дух опасности, потому что там, где золото, бриллианты, где матово сияют тяжелые серебряные чаши, сверкают гранями бриллианты, там всегда и опасность. Ах, эта ферма, сад! Ах, этот янтарь, очарование Большой, Замечательной Тайны! Можно себе представить, как, работая в своем саду, Штайн все время размышлял, прикидывал, соображал: где же еще искать? Что случилось с «золотом Балтики»? Этот доктор Роде… Как он мог отправить Янтарную комнату в дальний путь, не сопровождая ее в пути? Нет-нет, он ее никуда не отправил… Он был привязан к ней. Духовно. Морально. И — грозным приказом Коха: «За Янтарную комнату отвечаете жизнью! Запомните это Роде!» Доктор Альфред Роде знал, что «коричневый князь» шутить не любит. Человеку, на совести которого сотни тысяч убитых славян, «ненемцев», и «немцев, которые перестали быть немцами», ничего не стоило прикончить его, только произнести одно слово «Роде» и скрестить два пальца правой руки — старый, неизвестно где и когда подхваченный Кохом жест приговора к смерти сицилийской мафии.

Можно себе представить, как время от времени этот немолодой, очень усталый человек, прочтя письмо с очередной угрозой, Георг Штайн, который для многих в Западной Германии за его сотрудничество с «Советами» в поисках янтаря уже перестал быть немцем, листал журнал с изображением цветов, читал его, а сам думал, думал, думал… Осталась комната в Кенигсберге или нет? Так. Во-первых, она была смонтирована в замке не вся. Где те ящики, в которых лежали янтарные панели, которым не нашлось места в замке? Остались в подвалах? Вывезены вместе с ценностями Кенигсбергского университета в Геттинген? Убыли в ящиках, которые вскоре, как говорил Ханс Поссе, прибыли в Кенигсберг? Переложены в них? В емкости, которые не горят и не тонут? Значит, Янтарную комнату предполагали отправить морем? Отправили? На «Густлове»? «Гойе», «Лее», «Генерале Штойбене»? На крейсере «Эмден» вместе с бронзовыми саркофагами великого Гинденбурга и его супруги?

Однако вернемся в Кенигсберг сорок второго, в замок, к Роде и его сокровищам. «В сорок втором году Роде показывал мне Янтарную комнату, — спустя двадцать пять лет рассказывал профессор Берлинского университета имени Гумбольдта доктор Герхард Штраус, бывший ответственный сотрудник музейного ведомства Альфреда Роде. — Мы с ним были давно и хорошо знакомы, это был до фанатизма влюбленный в янтарь человек. Вначале он мне показывал „Бернштайнциммер“ тайком, лишь сами панели, которые еще не были смонтированы, потом я увидел уже всю комнату в помещениях южного крыла замка. Это действительно было какое-то чудо! Я был поражен, потрясен и очень озабочен. Пораженным я чувствовал себя перед лицом условий, при которых я оказался в Янтарной комнате. Я вдруг почувствовал и себя соучастником грабежа, хотя абсолютно никакого отношения к этому не имел, но все же!.. Мое смущение еще больше возросло после того, как Роде показал мне и другие ценности, „арестованные“ в Советском Союзе и доставленные в Кенигсберг из Киева и Одессы…

И вот что меня еще поразило: некая таинственность, с какой показывал мне все это Роде. Что он скрывал? Что знал, чем томился? В какой-то полутемной комнатке замка, понизив голос, буквально шепча мне в ухо, Роде сообщил мне о том, что Кох оставил за собой полное право распоряжаться теми произведениями искусства, которые попали в Кенигсберг. Он, Кох, и никто другой! Позже мне многое стало ясно: награбленные ценности были превращены не только в средство личной наживы, но и в своеобразный объект политики, политической, международной спекуляции. И Кох, и его единомышленники намеревались превратить все эти награбленные сокровища в объект политической торговли, используя все это для достижения своих целей, угрожая в противном случае просто уничтожить все то, что столетиями создавалось великими людьми человечества… Осмотрев комнату, я посоветовал Роде демонтировать ее и, уложив в ящики, отправить в подвал. Мало ли что случится? Предположим, массированный налет на город английской или советской авиации? Неужели можно допустить, чтобы это чудо погибло? „Погибнет? Если погибнет, то только со мной, — сказал Роде. И, помедлив, добавил: — Я просил Коха разрешить это сделать, но гауляйтер обвинил меня в трусости, паникерстве и запретил убирать Янтарную комнату в подвалы замка…“»

…Документы, бумаги, черные, с цепкими, когтистыми лапами, глазастые и свирепые орлы. «Секретно!», «Совершенно секретно!», «ЛИЧНО!» «Немедленно, срочно вывезти…», «…отправить тотчас при получении этого документа, с первым же транспортом…», «…в целях сохранения», «…в интересах родины и партии…» Энергичный, неистовый в своем поиске сокровищ личный порученец фюрера Ханс Поссе умер, но идея создания «Музея народов» — «Операция Линц» — конечно же осуществлялась, и, пожалуй, с еще большей энергией.

«Дорогой партайгеноссе Гиммлер! В качестве специальных сотрудников, в чьи функции по распоряжению фюрера входит определение особой ценности произведений искусств, поступающих в Германию, определены следующие лица: 1) по картинам и мелкой пластике — профессор доктор Фосс (Дрезден, Государственная картинная галерея); 2) оружие художественного исполнения — профессор доктор Рупрехт (Вена, Ноебург); 3) по монетам и медалям — директор доктор Дворшак (Вена, Художественно-исторический музей); 4) по книгам и рукописям — доктор Фридрих Вольффхарт (Грундльнзее-Обер-Донау). За последние месяцы органами безопасности были непосредственно изъяты и использованы находившиеся в Штасмарке различные художественные собрания, что абсолютно недопустимо. Исходя из этого, прошу вас самым настоятельным образом выполнять указанные предписания о всех собраниях подобного типа, немедленно докладывать перечисленным выше указанным фюрером сотрудникам… Хайль Гитлер! Ваш — Борман».