Пушкин уже 25 июня написал Бенкендорфу письмо, в котором, ссылаясь на семейные дела, требующие «присутствия то в Москве, то в провинции», просил «исходатайствовать» ему разрешение «оставить службу» (Акад., XV, № 958). Однако выйти в отставку ему не удалось. Конфликт с правительством, возникший вследствие этого письма, был улажен с помощью Жуковского (о записях в дневника Жуковского, связанных с «делом об отставке», см.: Иезуитова Р. В. Пушкин и «Дневник» В. А. Жуковского 1834 г. — П. Исслед. и мат., т. X, с. 226—241). Ход событий представляется в следующем виде. На просьбу Пушкина Бенкендорф ответил сухим письмом, в котором сообщал, что царь никого не хочет удерживать на службе против воли, но что после отставки Пушкину будет закрыт вход в архивы (см.: Акад., XV, № 965). Это делало невозможным продолжение исторических занятий Пушкина, в частности работы над «Историей Петра». Но ещё до получения ответа Бенкендорфа Пушкин отказался от своего намерения (см. его письма к Бенкендорфу от 3 июля и к Жуковскому от 4 июля: Акад., XV, № 968, 969; Письма последних лет, № 47, 48), так как был предупреждён Жуковским об опасности ссоры с правительством. Жуковский узнал о просьбе поэта от царя, который, видимо, выразил ему своё недовольство отставкой Пушкина. 2 июля Жуковский писал поэту: «Государь опять говорил со мною о тебе». Николай сказал Жуковскому, что он Пушкина «не удерживает», но в случае отставки «всё между ними кончено», добавив при этом, что Пушкин, «может, однако, ещё возвратить письмо своё» (Акад., XV, № 966). Получив письмо Жуковского 2 или 3 июля, Пушкин 3 июля написал Бенкендорфу письмо с просьбой остановить отставку и уже после этого получил ответ Бенкендорфа на своё прошение об отставке, посланный 30 июня (см.: Акад., XV, № 965), а также новое письмо от встревоженногоЖуковского, от 3 июля (см.: Акад., XV, № 969). Жуковский предупреждал Пушкина, что он может «повредить себе на целую жизнь», и убеждал поэта написать Николаю I. Пушкин написал 4 июля второе письмо, но, вопреки совету Жуковского, не самому царю, а снова Бенкендорфу (см.: Акад., XV, № 971), и это письмо Бенкендорф переправил вместе с первым Жуковскому, который снова выразил своё недовольство Пушкину (письмо от 6 июля: Акад., XV, № 973). Он нашёл, что в письме «есть кое-что живое, но его нельзя употребить в дело», ибо в нём Пушкин не пишет ничего о том, хочет ли «оставаться в службе или нет». Первое же письмо поэта, от 3 июля (Жуковский называет его «последним»), в котором он просил, «чтобы всё осталось по-старому», по мнению Жуковского, «так сухо, что оно может показаться государю новой неприличностью». Жуковский искренне верил в доброе отношение царя к Пушкину, просьбу об отставке он рассматривал как проявление горячности поэта, а его стремление к независимости считал неблагодарностью. Вместе с тем Жуковский хорошо понимал, в какое тяжёлое положение поставил бы себя Пушкин своей отставкой, которая не только не дала бы ему независимости, но ещё более усилила подозрительность и надзор III отделения (именно на него Жуковский, идеализируя царя, возлагал всю ответственность за притеснения, тяготившие поэта).

Результатом увещеваний Жуковского явилось последнее письмо Пушкина к Бенкендорфу, от 6 июля (см.: Акад., XV, № 975). Однако вопрос о «прощении» был решён Бенкендорфом и Николаем I уже раньше, после первой просьбы Пушкина остановить отставку — в письме от 3 июля. Это письмо цитирует Бенкендорф в недатированной докладной записке царю, которую, основываясь на упоминаниях писем Пушкина к Бенкендорфу от 3 июля и к Жуковскому от 4 июля, можно датировать 5 июля. В ней шеф жандармов писал: «Письмо Пушкина ко мне и другое, от него Жуковскому. Так как он сознаётся в том, что просто сделал глупость, и предпочитает казаться лучше непоследовательным, нежели неблагодарным, так как я ещё не сообщал о его отставке ни князю Волконскому, ни графу Нессельроде, то я предполагаю, что Вашему Величеству благоугодно будет смотреть на его первое письмо (от 25 июня) как будто его вовсе не было. Перед нами мерило человека; лучше чтобы он был на службе, нежели предоставлен себе!!». Резолюция Николая гласит: «Я ему прощаю, но позовите его, чтобы ещё раз объяснить ему всю бессмысленность его поведения и чем всё это может кончиться; то, что может быть простительно двадцатилетнему безумцу, не может применяться к человеку тридцати пяти лет, мужу и отцу семейства» (Стар. и нов. СПб., 1903, кн. 6, с. 10—11; подлинник по-французски). Через три недели поэт записал в дневнике: «Прошедший месяц был бурен. Чуть было не поссорился я со двором, — но всё перемололось. Однако это мне не пройдёт» (Акад., XII, с. 331). [Возврат к примечаниям [352], [392], [396] и [446]]