10

Ночь побаловала ясной погодой, а с утра в фиорде снова начал накапливаться туман. Он появлялся неведомо откуда, словно просачивался из глубин моря или горных недр, где дремал и отлеживался до этого. Небо опять заплывало свинцовой одутловатостью отяжелевших туч.

На суда неожиданно был передан прогноз погоды: туман обещали до конца суток. Но Лухманова взбудоражил сам факт передачи метеосводки: на стоянке она никому не нужна, и потому погодой не интересовались уже много недель. Быть может, это — начало?.. Видимо, в подобных предположениях он оказался не одинок: вскоре кое-где над трубами пароходов заклубились дымы — там разжигали топки котлов. И Лухманов, подбодренный этими дымами, приказал Птахову и Синицыну окончательно подготовить, на всякий случай, теплоход к выходу в море. Он видел, с какой радостью засуетились на палубах моряки.

Рейдовый катер стал обходить суда и забирать капитанов задолго до начала совещания. Когда он подвалил к трапу «Кузбасса», в него спустились Лухманов, Митчелл и Савва Иванович. К ним тотчас же протиснулся Гривс, пожал приветливо руки, улыбчиво высказал предположение, что советские моряки, по всему видать, вскоре окажутся дома. Он улыбался и Митчеллу, словно тот тоже был моряком советским, поскольку служил на «Кузбассе».

— В Мурманске я напрошусь к вам в дом, мистер Лухманов, — смеялся американец. — Вы угостите меня бесподобным русским блюдом: пель-ме-ни!

Неподалеку от причала их обогнал нарядный катер-лимузин с крейсера «Лондон». На его коротенькой мачте развевался маленький адмиральский флаг.

Совещание происходило в зале недостроенного здания христианской ассоциации молодых людей. Это здание возводили английские морские пехотинцы в распадке между сопками, в самом углу Хвал-фиорда, где как-то незаметно вырос небольшой поселок. Сперва появились стандартные металлические бараки, потом вокруг них начали громоздиться различные служебные постройки.

Внутри помещения было сыро и мрачно. Всюду виднелись следы недоделок: затеки краски, непригнанные полы, временная электропроводка. Пахло камнем и свежеоструганным деревом. За окнами внезапно хлынул проливной дождь, и это еще больше усилило ощущение мрачности.

Удивляло обилие военно-морских чинов, английских и американских офицеров самых различных званий — от лейтенантов до капитанов первого ранга. Присутствовали и несколько адмиралов. Офицеры переговаривались вполголоса, держались стороной, не смешиваясь с торговыми моряками, и Лухманов заметил, что Митчелл с трудом подавил в себе желание присоединиться к ним. Быть может, он различил среди офицеров знакомых.

Только английские и советские моряки были по форме одеты, американцы же, в отличие от Гривса, явились кто в чем: в куртках, в свитерах, просто в рубашках. Все слонялись из угла в угол, безбожно дымили трубками и сигаретами, и зал вскоре стал походить на сарай — грязный, задымленный, душный. За окнами, под дождем, прохаживались часовые — солдаты морской пехоты, и это, пожалуй, было единственным, что напоминало о важности происходящего.

С английской точностью совещание началось ровно в тринадцать. Первым выступил коммодор конвоя офицер резерва британского флота.

— Джентльмены! — произнес он негромко, несколько смущаясь непривычной роли оратора. — Переход из портов Америки и Канады в Исландию ваши суда завершили в разное время успешно. На дальнейшем этапе пути мы вверяем свою судьбу флоту Британии. Восточнее острова Медвежий, кроме того, безопасность конвоя будет обеспечивать и советский Северный флот.

Он говорил неторопливо, подчеркивая значимость своего сообщения. Митчелл переводил, главным образом, Савве Ивановичу, так как Лухманов сам улавливал смысл.

— Итак, сегодня суда после долгой вынужденной стоянки в Исландии снова выходят в океан. Первый морской лорд просит от его имени поздравить экипажи с началом операции. Сэр Паунд желает всем нам успеха и верит, выражаясь словами великого Нельсона, что в море каждый исполнит свой долг. А теперь, джентльмены, прошу внимательно выслушать последние указания командира эскорта на переход.

Командир Брум поднялся порывисто. Лицо его выражало уверенность, что в море конвою не грозит никакая опасность. Казалось, он готов был, даже мечтал об этом, встретиться со всем германским флотом. Корабли эскорта покажут, на что способны британские моряки! Враг будет уничтожен либо обращен в бегство! Стоит ли остерегаться противника, если на миноносцах служат такие ребята…

А Лухманов думал о своем. Значит, сегодня? Так скоро? Он ожидал этого, однако сообщение коммодора прозвучало все-таки неожиданно. Лухманов видел озабоченность на лицах многих капитанов: до выхода оставалось, по сути, лишь несколько часов. На всех ли судах готовы к рейсу в такой же степени, как на «Кузбассе»?

— Джентльмены! — между тем промолвил Брум хорошо поставленным командирским голосом. — Тридцать семь транспортов каравана будут следовать в океане девятью кильватерными колоннами. Интервал между ними — три кабельтовых, дистанции между транспортами — два. Схему походного ордера вместе с кодами и условными сигналами каждый из вас получит по окончании конференции. Спасательные суда пойдут концевыми в третьей, пятой и восьмой колоннах. Флаг уважаемого коммодора конвоя, — то ли кивнул, то ли слегка поклонился в сторону председателя совещания, — на головном транспорте пятой. Флаг командира эскорта — на миноносце «Кеппел», которым я имею честь командовать.

Голос его звучал громко, цифры он называл уверенно, не заглядывая в записи, будто все, что касалось конвоя, знал наизусть или отчетливо видел перед глазами. Наверное, Брум полагал, что именно так лучше всего убедить капитанов: операция продумана и рассчитана до мельчайших подробностей, и, следовательно, не остается повода ни для малейших сомнений.

— Кроме кораблей эскорта караван в океане будет сопровождать крейсерская эскадра контр-адмирала Гамильтона в составе четырех крейсеров и флотилии миноносцев, а также два линейных корабля и авианосец под флагом командующего объединенными военно-морскими силами союзников адмирала Тови. Еще ни один конвой, следовавший в Россию, не имел такого боевого прикрытия. С ним не страшны никакие корабли противника, тем более что на пути их возможного следования, как сообщили мне, развернуты девять английских и четыре советские подводные лодки. Сегодня нет среди нас человека, кто сомневался бы в успехе! Впишем же победную страницу в летопись борьбы с нашим общим врагом! С верой в успех мы выходим в море, и да поможет нам бог!

Свое выступление командер Брум заканчивал возвышенно и торжественно, словно был не морским офицером, командовавшим кораблями эскорта, а проповедником Сославшись на бога, он сел, однако тут же поднялся снова, согласившись ответить на вопросы, если таковые у капитанов имеются. Поднялся шум, в общем гуле голосов, грубоватых шуток и смешков потонули и вопросы озабоченных капитанов, и ответы командира эскорта. Да и отвечал на вопросы не он один, в беседу тут же включались какие-то остряки, в словах которых проскальзывали злость и издевки: несмотря на громкие заверения командования конвоя, сомнений и неясностей оставалось немало. На многих судах было ограниченное количество боезапаса, особенно орудийного. Кто-то спросил, можно ли в случае необходимости вскрыть грузы и пополнить боезапас оттуда. И остряки, опережая Брума, заверили, что русские, конечно, не обрадуются, однако лучше доставить им грузы вскрытыми, нежели не доставить совсем. Можно ли снять чехлы с танков, что на палубах, и использовать их орудия против торпедоносцев и подводных лодок? Не только можно, но и нужно, хихикали остряки, тем более что некоторые танки уже невозможно использовать в бою: за время долгой стоянки резина на них попортилась от соленой влаги и едкого океанского воздуха. В этих шутках звучала правдивая горечь… Брум стоял немного растерянный: он привык к строгости военных совещаний, и бедлам выбил его из колеи. Он морщился от реплик, от густого табачного дыма, который окутывал недостроенный зал.

Тишина воцарилась лишь после того, как поднялся контр-адмирал Гамильтон. Адмирал улыбнулся, подчеркивая, что разделяет веселое, а значит, бодрое настроение капитанов. Он сам готов шутить, поскольку уверен в успехе, но жаль, что на это не остается времени. И многозначительной паузой Гамильтон дал понять, что время ценит сейчас превыше всего.

Он повторил о боевой мощи кораблей охранения, заверив, что у конвоя есть шансы дойти до советских портов практически невредимым. Затем со щедростью бывалого, опытного марсофлота, который заслужил свою первую воинскую награду еще в девятьсот пятнадцатом, стал советовать, как отражать налеты вражеской авиации, поскольку та представляет для транспортов наиболее реальную угрозу. Экономно расходовать боезапас, не стрелять по тем самолетам, которые сбросили бомбы или торпеды, ибо такие самолеты уже не опасны. Во время налетов «юнкерсов» внимательно следить за горизонтом, ожидая одновременного нападения торпедоносцев, причем открывать огонь по последним, атакующим с низких высот, надобно осмотрительно и осторожно, чтобы случайно не поразить другие суда конвоя… Слушали контр-адмирала молча: конкретные указания, к которым он перешел от общих заверений и фраз, вернули капитанов к действительности. Невольно думалось о предстоящих встречах с врагом. И Гамильтон, заметив это, решил ободрить моряков:

— Кроме непосредственного эскорта с вами будут крупные корабли ближнего охранения, а также мощные силы дальнего оперативного прикрытия. Возможно, во время перехода вы не увидите большей части этих кораблей, но они постоянно будут готовы оказать вам необходимую поддержку. — И, понизив голос, словно открывал величайший секрет, почти таинственно добавил: — Вы вполне можете оказаться причиной еще одного генерального морского сражения — возможно, подобного Ютландскому.