Глава девятая

Ночью Сазонов проснулся от какого-то легкого покачивания, Ощущение было такое, как перед выходом в открытое море, и потому вызывало смутное беспокойство. Сазонов полежал немного, прислушиваясь: в казарме стояла сонная тишина. Из канцелярии доносилось похрапывание. Сазонов невольно улыбнулся. Вот дает Мантусов! Каково-то командиру спать рядом! Такое «музыкальное сопровождение» кого хочешь разбудит. Впрочем, командир молод: нервы у него крепкие. Сазонов в его годы мог спать под орудийную пальбу. Да и сынов, бывало, не добудишься, особенно младшего. Семибратов чем-то похож на него. Нет, не внешне. Внешне этот поплотнее будет. И выше. Да и в плечах, пожалуй, пошире. А вот волосы такие же — темные, жесткие. Лейтенант их под фуражку прячет, а они не слушаются. И манера говорить у них похожая. Сын так же внимательно слушал собеседника и, если был несогласен, хмурил широкие брови и поджимал по-мальчишески пухлые губы. Когда его зря задевали, он смотрел в упор и отвечал резко и откровенно, нисколько не заботясь о том, какое впечатление произведут его слова. Семибратов точно такой же. Если он считает себя правым, не уступит ни за что и говорит тогда жестко, решительно, отметая все сомнения и возражения. Вчера, когда они заспорили, он именно так и сказал: «Порядки у нас воинские, определенные уставом. И нечего тут мудрить! Положен трехсменный пост, о чем еще разговор?»

Речь зашла о том, чтобы уменьшить наряд во взводе. После смерти японского офицера уже прошло полторы недели. На острове стало спокойно, и Сазонов предложил сделать посты двухсменными, выставляя их только ночью. Днем-то зачем? Все имущество у них и так перед глазами, присмотрят.

«По-граждански рассуждаешь, Трофим Игнатьевич», — сказал Семибратов.

«Нет, командир, по-человечески, — возразил задетый Сазонов. — Людям отдых нужен».

Семибратов поджал губы и посмотрел на него в упор.

«Выходит, ты, комиссар, — настоящий человек, о бойцах заботишься, а я формалист, мне эта забота ни к чему?»

Сазонов не хотел обижать Семибратова.

«Прости, ежели что не так сказал, — уступил он. — Но ты меня не понял».

Семибратов неожиданно улыбнулся. Эта привычка у него появилась недавно. Хмурится-хмурится, скажет резко, а потом, очевидно, поймет, что лучше объяснить спокойно, чем приказывать, и сразу подобреет, улыбнется, заговорит мягко.

«Не нужно извиняться, Трофим Игнатьевич. Мы с тобой должны говорить напрямик. И если я буду неправ, поверь, постараюсь признать это. Но сейчас не могу. Так, как ты, рассуждают многие во взводе. Думают, что суть только в охране имущества. А все гораздо сложнее. Как тебе это объяснить?..»

Он очень хотел, чтобы его поняли. И Сазонов уловил мысль командира. Человек военный привыкает к определенному образу жизни, создает для себя какие-то незыблемые правила. И если их нарушить, то он может подумать: значит, это необязательно. А потому необязательно и многое другое.

«А ведь он прав, — думал Сазонов, уже засыпая, — даже очень прав. Кроме того, нужно вести постоянное наблюдение за океаном, за воздухом. Вдруг корабль, самолет… Нет, трехсменный пост, конечно, нужен…»

Беспокойство, овладевшее Сазоновым, исчезло. Померещились ему эти подземные толчки. Не стоит об этом зря болтать, чтобы люди не волновались.

Утром, когда они выбежали на физзарядку, Сазонов пристально посмотрел на океан. Он рокотал приглушенно, точно сдерживая себя, накапливал ярость. Так рокочет гром, когда гроза еще только приближается. Молний не видно, они где-то за горизонтом, но раскаты грома звучат уже протяжно и недобро. Мелкие, подвижные, как мехи гармоники, волны катились по заливу и часто-часто били в скалы. Пена на гребнях сплеталась в причудливую вязь, шипя, набегала на песок.

После завтрака Семибратов распорядился снимать с шестов провяленную рыбу и сносить в грот, где размещался у них продовольственный склад.

— На всю зиму хватит! — радовался Семенычев. — Запасец, як у моего батьки. Он дюже запасливым человеком был. Гвоздик ли, подковка на дороге лежит — не пройдет мимо, в карман сунет. И чего тильки в его карманах не було…

— Ты в него, дед, пошел, — заметил Пономарев, работавший с ним в паре. — Тебе бы завхозом быть. Глядишь, и себе чего-нибудь перепало бы. Верно?

Семенычев посмотрел на Пономарева и не ответил, продолжая складывать вяленую рыбу. Ставший свидетелем этой сценки, Семибратов глянул на казака. Лицо того было хмурым, усы сердито топорщились.

«А ведь он не любит Пономарева», — подумал Семибратов. Ему припомнился один разговор с Семенычевым. Напрямик тот, правда, ему ничего не сказал, но дал понять: «У нас в станице ось як говорят, командир: коли ты добрый казак, лиха про себя не таи, на миру бедовать лучше, а коли таишь да про запас камень держишь за пазухой — добра не жди…» Семибратов постеснялся его расспрашивать, но сейчас до него вдруг дошло, на что намекал старый казак. Пономарев скрытен. И это уже само по себе неприятно. Когда человек что-то таит, поди узнай, что у него на уме… Впрочем, он, может, зря так думает. Разные обстоятельства бывают у людей. Под их воздействием формируется характер. Хмурый человек не обязательно злой. Но даже в самом плохом человеке всегда есть что-то доброе. Надо только это доброе разглядеть.

Семибратов проверил укладку рыбы и вышел из грота. Решил еще проверить, как подвигается заготовка дров, которой заведовал Шумейкин. Потом, конечно, проведать Ясуду. Его очень беспокоило состояние раненого. Японец не приходил в сознание. Ему было худо, несмотря на все усилия Комкова. Тот почти не отходил от него. Молодец он все-таки, Яшка Комков! Вот уж кто ничего не таит в душе… Помнится, еще вначале Семибратов сказал ему: «Вы приглядывайте за этим японцем. Как бы беды не натворил». Комков засмеялся. «Что вы, товарищ младший лейтенант! Он же нашенский, старая просоленная рыбацкая камбала! Вы гляньте на его руки. Все ж в мозолях…?

Часовой у казармы приветствовал командира. Это был Рахим Касумов. Семибратов козырнул в ответ. Он любил, когда четко исполнялись воинские ритуалы. Как-то они поспорили с Сазоновым по этому поводу, и Семибратов объяснил ему свою точку зрения. Воинское подразделение, где бы ни находилось и в какие бы условия ни попало, должно жить по строгим армейским законам. Только тогда будут и дисциплина и порядок, только тогда люди смогут выстоять в любой беде.

Семибратов поправил пистолет на поясе и полез вверх по склону. Но в этот момент его остановил громкий крик часового:

— Гляди! Гляди!..

Занятые работой десантники не смотрели на океан, но Касумов стоял на посту и не мог не заметить странного явления.

Вода медленно отступала от берега, обнажая мшистые, скользкие рифы. Между камнями судорожно билась очутившаяся вдруг на суше рыба. Тут же виднелись диковинные морские звезды, губки, ракушки, даже кальмар… Там, где еще минуту назад пенился прибой, теперь было почти сухо. Лишь мутные лужи, оставшиеся в выемках между рифами, напоминали о том, что тут было дно океана.

— Мама родная, куда ж это море-океан двинулось! — воскликнул появившийся на пороге казармы Комков. Он удивленно смотрел вперед, машинально поправляя на голове грязную повязку. Рана его уже почти зажила.

Из-за скалы выскочил Галута. Квадратное лицо его было серым, в глазах застыл испуг.

— Цунами! — крикнул он. — Спасайся, братишки! Скорей на скалы!

Только тут Семибратов понял, что им грозит. Цунами! Он читал об этом. Гигантская морская волна. Результат землетрясения в океане. Сокрушает все на своем пути. Что же будет? В следующую секунду он уже овладел собой и громко скомандовал:

— Тревога! Всем укрыться на скалах!

Десантники бросились к скалам. Подсаживая друг друга, люди лезли по почти отвесной стене, обдирая в кровь руки и ноги. Важно было одно: скорее! Скорее наверх!

Никто не обратил внимания на Комкова, который вместо того, чтобы бежать к скале, вдруг нырнул в казарму и лишь через минуту появился на пороге. На плечах у него был Ясуда. Яшка бежал тяжело, споткнулся, чуть не упал, но на помощь ему бросился Мантусов, потом Галута. Втроем они подхватили Ясуду и быстро полезли по крутым уступам.

Семибратов карабкался вместе со всеми по скалам, подбадривая бойцов. Он добрался почти до верха, но вдруг остановился: «А как же оружие?»

— Назад! — крикнул он. Голос сорвался. — Взять автоматы!

Сазонов еле успел схватить его сзади за ремень.

— С ума сошел, командир! Гляди!

Из-за далекого горизонта поднялся океан. Встал на дыбы. Высокой мутной стеной пошел на берег.

Тишина. Страшная, звенящая тишина…

Водяной вал рос на глазах, ширился, надвигался. Чем ближе к земле, тем выше, темней, пенистей.

Волна достигла берега. И тогда раздался грохот. Не шум, не гул, а именно грохот, в котором потонули все другие звуки. Вода стремительно перекатилась через гранитные валуны у линии прибоя, пробежала по песку и накрыла казарму. Потом как-то вздыбилась и с огромной силой ударила в скалы. Вверх взлетели каскады брызг. Дрогнула, загудела земля.

Волна отхлынула через мгновение. Берег вокруг оказался пустым. На нем не было даже камней, но казарма еще стояла. Скособочившись, без крыши, без двери, без крыльца, она смотрела в океан пустыми глазницами окон.

— Может, там еще что-нибудь осталось! — с надеждой воскликнул Мантусов. Он было бросился вниз, но на его пути встал Галута.

— Нельзя! Возвратная волна!

Мантусов попытался отстранить его, но Семибратов положил ему сзади руку на плечо.

— Отставить! — устало сказал он. — Поздно.

На горизонте снова вспух океан. На миг застыл, будто не решаясь двинуться дальше. Жалобно заскулил Топтун.

Волна снова медленно прошлась по берегу. Еще раз основательно тряхнула скалы. Недовольно ворча, так же неторопливо отступила. Ровный, без единой морщинки песок лежал там, где еще совсем недавно стояла казарма, подальше торчали огромные гранитные валуны, а между ними виднелась чудом застрявшая шлюпка…