Получалось так: если вы утверждаете, что человек образовался в одном месте, вы рискуете подыграть церкви. Если же вы отстаиваете независимость появления человека в разных местах, вы, может и сами того не желая, склоняетесь к расизму.
В истории остались имена нескольких антропологов XIX века (Мортон, Глиддон, Нотт и другие), снабжавших политиков и дипломатов Америки и других стран доводами и аргументами против отмены рабства. Независимые и оттого неравные ветви рода человеческого очень нравились фашистским философам, немало на эту тему писавшим.
Настоящему честному исследователю — не фальсификатору, не человеконенавистнику — приходится порой очень тяжко. Он не должен исходить из принципа «это полезно и потому правильно». Он должен вслед за Гейне повторять: «Я не согласен на пуды блаженства, если за них надо заплатить хотя бы золотником лжи». Но как быть честному антропологу, если он вдруг обнаружил доводы, которые могут использовать расисты? Как ему быть? Умолчать об этих фактах? Но ведь этика ученого… Особенно трудно приходится потому, что наука о расах еще мало разработана, потому, что мы еще многого тут не знаем. Известно, что некоторые крупные западные антропологи сознательно отошли от разработки расовой проблемы: не желают, хотя бы нечаянно, сыграть на руку расистам, боятся встретить в ходе своих исследований такие доводы, которые при нынешнем состоянии науки трудно истолковать однозначно, а куклуксклановцы, сторонники Фервурда, Яна Смита воспользуются…
Действительно, деятельность некоторых ученых, не робеющих перед расовыми проблемами, не слишком вдохновляет. Крупнейший американский генетик Р. Гейтс и несколько других специалистов занимаются, например, сравнением умственных способностей у представителей разных рас. Для этого белым, негритянским, эскимосским и другим детям задается определенное число вопросов, предлагаются тщательно разработанные тесты, составленные непредвзято, без всякого расистского умысла. Результаты опросов публикуются.
В большинстве случаев белые дети выполняют тесты лучше черных. Отсюда сразу делается вывод примерно такого свойства: «Более высокая цивилизация, более богатые навыки, знания, ситуации, с которыми встречается в течение многих столетий белый человек, в конце концов сделали его более способным. Знания и умение понемногу передались по наследству».
Группы живых существ, получающие более богатую информацию и опыт, в конце концов, вероятно, могут приобрести какие-то дополнительные наследственные качества. Но основной вопрос: сколько времени для этого требуется? Достаточно ли 10–20 веков (40–80 поколений), в течение которых европейская цивилизация обгоняла африканскую, чтобы европеец, «среднестатистический европеец», сделался бы от рождения способнее, чем «среднестатистический негр»? Ведь тысяча, две тысячи лет — это не более чем 2–5 процентов истории человека современного типа. Что мы знаем о жизни разных племен и рас за предшествующие 95–98 процентов? Перекрывают ли успехи, скажем, белой расы крупнейшие достижения древних и средневековых «цветных» цивилизаций? И наоборот. (Не забудем, что расисты попадаются в любой расе.) Может быть, успехи какого-нибудь первобытного азиатского или австралийского племени — скажем, 7–10 тысяч лет назад — более отложились в сознании и способностях потомков этого племени, чем столетия европейской культуры у ее носителей?
Ясно одно: вошедшие «в мозг и кровь» новые навыки столь трудноуловимы за короткий отрезок истории, так нивелированы смешением, взаимообменом разных цивилизаций, что об этом и говорить нечего.
Задача более чем неопределенная и не решается.
А как же тесты? Даже лучшие тесты, по наблюдениям самих же американских специалистов, дело крайне ненадежное. Негритянские дети в Нью-Йорке показывали значительно лучшие результаты, чем в глухих уголках Теннесси. Вывод: дело в социальных, а не расовых условиях. Кто определит, каково влияние бедности, тесной квартиры, семьи в том, что какой-нибудь ребенок ответил хуже другого. О тестах, проводившихся среди алеутов и эскимосов, сообщалось, что их вообще нельзя принимать во внимание: невозможно, например, учесть, как влияет на опрашиваемого тот простой факт, что его помещают в непривычные условия, сажают перед белым человеком, заставляют зачем-то отвечать на странные вопросы, а ответы зачем-то записывают.
Совсем необязательно (хотя и не исключается), чтобы среди ученых, занимающихся такими тестами, были расисты. Но целый ряд серьезных исследователей думает: мы бы не стали заниматься этим и публиковать такие выводы. Из них пока трудно извлечь какую-нибудь существенную пользу, зато куда легче получить изрядную долю вреда.
Молчание, уход от расовой темы, боязнь получить «нехороший» результат, конечно, нельзя приветствовать. Это отказ от борьбы за истину. Но к одной стороне таких отказов все же нельзя не отнестись с уважением: ученые задумываются. Задумываются о результатах, значении своих работ. Задумываться — это, вероятно, максимум требований, которые можно предъявить к современному ученому. Среди специалистов, создававших первую атомную бомбу, были те, кого волновал «проклятый вопрос»: не принесет ли человечеству вреда изобретение такого страшного оружия? Были и люди, полагавшие, что такие размышления только мешают работе.
У последних — своя правда, заключавшаяся в том, что бомбу делать надо: шла война с фашизмом, и еще неясно было, не выступит ли с подобным же оружием Адольф Гитлер. И все-таки высшая правда — за теми, кто беспокоился и переживал. Только «беспокойные люди» приобретают драгоценное свойство — находить максимум правильных ответов.
Очень легко прикрыться формулой: «ученый не может отвечать за результаты своих открытий». Если вслед за этой формулой прекращается размышление, можно сказать, что именно так расцветает ученое самодовольство.
Действительно, мирная химическая реакция может быть использована для изготовления жутких ядовитых газов, а грозная ядерная энергия — содействовать мирному производству.
Действительно, такое великое изобретение, как типографский станок, принесло людям вместе с громадной пользой такое массовое производство лжи, что ущерб, возможно, не уступит атомным разрушениям.
Действительно, от самого ученого не много зависит.
Но именно поэтому он должен больше задумываться. Задумываться, чтобы оставаться Homo sapiens, человеком, чтобы хоть то немногое, что от него зависит, было использовано полностью; чтобы он не стал бессловесным механизмом, производящим открытия.
Тот, кто задумывается и делает, пусть то же самое, что другой делает не задумываясь, все же решительно отличается от этого «другого». Задумывающийся готов к неожиданностям.
Он не сможет всего сделать, но сможет сделать больше, чем полагают сторонники легких мыслей и тяжелых работ…
Снова возвращаемся к расовым проблемам.
Слишком много доводов против расизма, чтобы бояться внезапных выводов науки.
Расизм стал уже не тот: откровенный, грубый, как у гитлеровцев, почти исчез из книг и теорий (Фервурд, Ян Смит, губернатор Уоллес не в счет, да они, кстати, практики, и теориями им увлекаться некогда). Тысячи примеров блестящих успехов людей разных рас достаточно известны. Не менее популярны и примеры того, как отсталые прежде народы делали исторические рывки: отсталая Греция, превзошедшая передовой Египет, или бедуины Аравии, создавшие высочайшую культуру.
Но главный научный довод против расизма заключается в том, что все современное человечество, без сомнения, — один вид. По-видимому, тот самый вид, который сформировался в Средиземноморье и Передней Азии несколько десятков тысяч лет назад.
В свое время крупнейший антрополог Франц Вейденрейх предполагал, что расы появились еще на стадии обезьянолюдей: от синантропов — монголоиды, от питекантропа и яванского неандертальца — австралийцы, от людей Схул и Табун — белые.
Эта теория не подтверждается.
Правда, мы почти не можем ответить на вопрос, не появились ли хотя бы некоторые расовые признаки современного человека еще на неандертальской стадии.
Таким образом, старый спор между моногенистами и полигенистами решается сегодня скорее в пользу одного центра, из которого развился человек современного типа. Под одним центром имеется в виду, конечно, не точка или кружок на карте, а обширный район в несколько миллионов квадратных километров.
Справедливости ради надо сказать, что полигенисты не сложили оружия, их взгляды нельзя считать окончательно отвергнутыми. Они ищут и все время находят доводы в пользу своей теории.
Еще несколько десятилетий назад вопрос о том, составляют ли один биологический вид белые, негры, готтентоты и другие расы, считался неясным. Теперь найдено много доказательств, это подтверждающих. Кроме свидетельств из палестинских пещер, надо помнить о том, какое устойчивое «перспективное» потомство получается при смешении человеческих рас (в то время как у разных животных видов потомство хотя и возможно, но, как правило, неустойчиво и бесперспективно).
Одним из самых блестящих и убедительных доказательств была опубликованная еще в 1927 году работа французского анатома и антрополога Анри Валлуа. (Хотя, защищая единство человеческого вида, Валлуа вполне допускал, что разные расы сложились в разных местах и австралийцы, например, могли произойти от своих питекантропов, а белые — от своих…) Ученый выделил у человека две группы признаков: первая группа, например цвет кожи, форма глаз, может быть объяснена приспособлением большого числа людей к определенной среде, другие же признаки трудно или невозможно объяснить приспособлением.