V Мечты

Владивостокские старожилы помнят, что много лет тому назад, около участка, занятого ныне Русско-Азиатским банком, стояла почтовая станция. Одна сторона станционной усадьбы выходила на Ланинскую улицу, шедшую от Алеутской улицы к берегу бухты. На этой улице вросла в землю низенькая, невзрачная фанза. Немного ниже стояла старая, одноэтажная бревенчатая казарма, выстроенная матросами с фрегата «Светлана» (давшего свое название единственной когда-то во всем городе улице). Впоследствии над этой казармой надстроили второй этаж и превратили ее в школу. Тут же, на самом берегу, стояло построенное капитаном Унтербергером[8] земляное укрепление, цель которого была обстреливать оба конца бухты Золотой Рог.

Весь этот район был сплошь занят китайским базаром. Китайские лавчонки — маленькие, грязные, кое-как сколоченные из ящиков или из старого барочного леса, покрывали всю площадь, занятую ныне садом и складами.

Вот эта-то близость центра китайского муравейника и давала жизнь старой фанзе на Ланинской улице, около которой по вечерам всегда толпился народ, потому что в этой фанзе была банковка самая лучшая, самая большая и самая «честная» в районе базара.

Содержал эту банковку Цзю Лин-вэнь. Он делал недурные дела: кроме игорного «предприятия», которому он посвящал вечера, предприимчивый Цзю вел еще довольно значительную торговлю женьшенем, пантами, мускусными мешочками кабарги, оленьими хвостами, желчью, костями и когтями тигра и тому подобными продуктами охоты (потому что добывание женьшеня — это тоже своего рода охота, иной раз потруднее, чем охота на тигра).

Так как весь этот товар шел, главным образом, с северо-востока, со стороны Сучана, то Цзю Лин-вэнь был знаком чуть ли не со всеми зверовщиками и охотниками северного побережья.

В числе его близких знакомых был и некий Ван Сяо-и, семидесятилетний старик, у которого на реке Да-у-хэ была довольно большая фанза. Ван тридцать лет жил на Да-у-хэ, скопил порядочно деньжат и теперь, чувствуя, что смерть уже не за горами, решил ликвидировать свои дела и вернуться на родину, в Дэн-чжоу, где в уезде Хуан-сянь, близ местечка Хуан-чжэн-ци, находилась его родная деревенька Ма-цзя-цзы…

Родных детей у него не было, но он когда-то усыновил своего племянника, и род его, таким образом, не прекратится. Но он знал, что его приемный сын живет очень бедно и не мог бы как следует похоронить его, старика…

Да, не мог бы племянник, если ему в этом не поможет он, старый Ван… Ведь порядочный гроб в Дэн-чжоу стоит не меньше ста лян серебра! А во что обойдется поминальный обед, бумажные лошади и коровы, которые нужно сжечь на могиле и все прочее, чему полагается быть на приличных похоронах? «Нет, нужно ему помочь; да поскорее, а то еще умрешь здесь вдруг невзначай, пожалуй, еще и гроб с моим прахом не отправят в родную землю, и придется здесь гнить на чужбине!»

Старик распродал все, что у него было: и скот, и фанзу, и распаханную землю, и запасы зерна, и весь инвентарь, не продал он только табак последнего урожая: очень уж хороший табак уродился у него в этом году, и он решил везти его во Владивосток, где на табак всегда стояла хорошая цена.

Написал старик с оказией письмо своему приемному сыну, чтобы тот ждал его приезда, а сам погрузил свой табак в устье Да-у-хэ на джонку, зашил свертки кредиток в одежду и отплыл в Хай-шэнь-вай (буквально — «трепанговая бухта», так китайцы называют Владивосток).

Крепился старик, виду не показывал, как ему было тяжело, когда он в последний раз обходил фанзу, конюшню и сараи, выстроенные собственными его руками, и которых он больше никогда не увидит… Но когда джонка прошла мимо двух островов, лежащих против устья реки, и обогнула мыс Хитрово, у старого Вана точно что-то оторвалось от сердца, и спазмы сдавили горло. Но старик, как истый китаец, привыкший с детства не выказывать своих чувств, ничем не выказывал своего горя и, чтобы заглушить его, стал высчитывать, какой капитал привезет он сыну.

У него зашито в одежде 800 рублей, да с сотню лежит на груди в кошельке для расхода. Табаку у него, по самый скромной расценке, рублей на 700. Следовательно, он привезет в Ма-цзя-цзу не менее полутора тысяч рублей… Это такой капитал, который сразу поставит на ноги хозяйство сына, даст возможность прикупить порядочный кусок земли, и еще останется довольно, чтобы купить хороший гроб и справить отличные похороны…

Мысли старика приняли другое направление и он успокоился, погруженный в планы устройства воздушных замков в милом его сердцу Шань-дуне.

Через два дня джонка вошла в Золотой Рог, и Ван Сяо-и остановился у своего друга Цзю Лин-вэня, с которым он давно был знаком.

Когда Цзю узнал, что его старый приятель продал фанзу и ликвидировал все свои дела на Да-у-хэ, он сообразил, что у старика должна быть с собой порядочная сумма денег. Кроме того, груз табаку также представлял собой целый капитал…

И Цзю решил во что бы то ни стало «облегчить» старика. С этой целью он хорошенько угостил его, подпоил, а затем повел посмотреть, как в его заведении играют в «я-хуй» (банковку).

Видя, как крупные суммы переходят из рук в руки, старик взволновался. Конечно, он много раз в течение своей долгой жизни видел, как играют, и сам в дни молодости игрывал не раз, но теперь, имея в руках крупную сумму и занятый денежными расчетами, он как-то сильнее, острее и болезненнее воспринимал все, что касалось денег.

Цзю внимательно наблюдал за стариком и отлично понимал, что с ним делается.

— Попробуйте счастье, лао-гэ (старший брат), — сказал он.

— Ну, я не умею, — отговаривался старик, хотя ему страшно хотелось поставить несколько рублей на эти бесстрастные, но обладавшие каким-то мистическим смыслом, загадочные, живые существа — цифры на игорной скатерти, несущие одним счастье и богатство, а другим — горе и разорение…

— Ничего, — подбадривал его Цзю, — я помогу!

Старику казалось неудобным отказываться дольше от любезного предложения хозяина, да и хмель ударил ему в голову; обычная осторожность и прижимистость крестьянина покинули его — он поставил небольшую ставку на диагональную черту между цифрами 1 и 2.

Он выиграл столько же, сколько и поставил.

— Поздравляю, поздравляю, — говорил Цзю, — видите, у вас есть счастье!

Старик снова поставил на «ординар» и снова выиграл сумму, равную ставке.

— Ставьте тройную, ставьте тройную, — уговаривал Цзю.

Необычайное волнение, жадность к деньгам, выпитое вино, прирожденный, долго подавляемый азарт, наконец, сделали свое дело; старик стал беспорядочно бросать ставки одну за другою на разные цифры, проигрывал и выигрывал…

Только поздно ночью оторвался он от стола и то только потому, что пора было закрывать бао-цзюй. Он был в крупном проигрыше.

Как пласт, свалился он на кан в комнате своего «друга» и, вопреки многолетнему обыкновению, проснулся на другой день не с рассветом, а проспал до полудня.

Встал он с сильной головной болью и еще большей тоской; он помнил, что проигрался вчера; сколько — он не знал, но что-то очень много…

Цзю Лин-вэнь отлично видел, что делается с Ваном, и старался его ободрить.

— Успокойтесь, г. Ван! Разве можно терять присутствие духа при самом малом испытании судьбы? Поверьте, никогда счастье не приходит сразу, одной волной; вы только не отступайте, а боритесь — и наверное выиграете!

— Нет, нет, — возражал Ван, — с меня довольно; я не умею играть, да и судьба против меня!

Но когда за обедом Цзю снова подпоил старика, Ван успокоился и ему показалось, что мир не так уж плох, как он думал раньше. Почему бы, в самом деле, ему не попробовать вечером вернуть потерянное?

И он с нетерпением стал дожидаться вечера.

Кончился долгий, томительный день. Потянулись ночные тени, а вместе с ними и к фанзе Цзю Лин-вэня потянулись несчастные, проигравшиеся прежде — чтобы вернуть свой проигрыш; счастливые, выигравшие раньше — чтобы увеличить свой выигрыш; носильщики, возчики, грузчики — чтобы найти забвение после трудового дня; повара — чтобы поставить ставку на украденные сегодня от господского стола деньги; наконец, людские шакалы — рыцари ночи и большой дороги, словом, весь этот темный люд, профессии которого иногда определить не было возможности.