Дон Луис остановил кэб около двухэтажного грязноватого дома, обычного здесь полуевропейского типа, вдвинутого между лавками и как две капли воды похожего на сотни других домов, мимо которых они проезжали. Посреди дома был сквозной проход с улицы во двор. Узенькая деревянная лестница, пристроенная к стене дома со стороны двора, вела на висячую веранду второго этажа, огибавшую весь дом с внутренней стороны.

Поднявшись на веранду, дон Луис смело открыл одну из многочисленных выходивших на веранду дверей и ввел Вана в ярко освещенную большую комнату. Середину комнаты занимал большой стол, а по углам стояло еще четыре маленьких стола. Драпри на дверях, ламбрекены на закрытых плотными занавесками окнах, большое зеркало неровного стекла, стоявшее прямо против входа и отразившее вошедших, и несколько картин в аляповатых золоченых рамах, все показалось Вану красивым и богатым, хотя и не новым.

Сказав подошедшему слуге-китайцу несколько слов, которых Ван не понял, Луис извинился и вышел в одну из внутренних дверей. Ван обратился к слуге с вопросом:

— Чжэ-ши на-и-вэй-ди фан-цзы? («Это чей дом?»)

Слуга улыбнулся и ответил:

— Фу-сяо-д (на шанхайском наречии значит: «не понимаю»).

— На-и-та цзе? — продолжал Ван («Какая улица?»).

Слуга опять ответил:

— Фу-сяо-д!

Видя, что все равно от слуги ничего добиться нельзя, Ван прекратил расспросы, внутренне возмущаясь — как это правительство может допускать, чтобы в одном и том же государстве люди говорили на разных языках: в Пекине — на одном, в Шанхае — на другом, в Фу-чжоу — на третьем, в Кантоне — на четвертом… Ведь если он, Ван, попадет на службу не в Северный Китай, так ведь он ничего не будет понимать; придется все дело вести через переводчиков, а работа последних известно ведь какая!

Его размышления были прерваны приходом д. Луиса, которого сопровождала какая-то пожилая, облинявшая и обрюзгшая брюнетка.

— Господин Ван, — обратился к гостю Луис, — вот хозяйка этой гостиницы; отличная комната вам уже приготовлена… Возьми вещи, — приказал он по-китайски слуге. Тот подошел и взял большой саквояж, а маленького Ван не отдал.

— Только прошу, Ван, — обратилась хозяйка к гостю на плохом английском языке, — обедать приходите сюда, в табль-дот!

Ван понял и ответил:

— Да, да, конечно!

— Пойдемте, — предложил Луис, — я вам покажу вашу комнату.

Не выпуская маленького саквояжа из рук, Ван пошел вслед за Луисом по узкому коридору, по обеим сторонам которого были двери без номеров и карточек. Одна из них была открыта, и туда-то Луис ввел гостя.

Комната была небольшая, обычного отельного типа; в одном углу деревянная перегородка, не доходившая до потолка, очевидно, отгораживала спальню.

— А сколько стоит? — спросил Ван.

— О, очень дешево — три с половиной доллара в день на всем готовом, — отвечал Луис.

Вану это показалось дороговато, но, т. к. он в средствах не стеснялся, то он промолчал.

Конечно, Луис не сказал ему, что 3 доллара пойдут хозяйке, а 50 центов — лично ему за «труды».

Луис сделал движение, как бы вынимая часы.

— Ах, я забыл часы дома, — озабоченно произнес он, — скажите, пожалуйста, который теперь час?

— Теперь ровно семь, — отвечал Ван.

— Не забудьте, что через полчаса здесь обедают — вам нужно одеться, — напомнил Луис и стал откланиваться.

Гостиница Вану не понравилась. Он подумывал ее переменить. Ему было немного неловко, даже жутко оставаться одному здесь, в непривычной обстановке и почти без языка; он невольно привык уже полагаться на своего случайного знакомого…

— Господин Лу, — обратился он к молодому человеку, — а может быть, вы здесь пообедаете?

— Я очень благодарю вас, но, право, я не знаю, как быть: у меня уже заплачено за стол вперед в одном доме…

— Пожалуйста, не беспокойтесь, я вас приглашаю!

— Ну да, я понимаю, благодарю вас, но… в таком случае мне все-таки нужно съездить предупредить дома, что я сегодня там обедать не буду. Через полчаса я непременно буду здесь.

Луис ушел, а Ван стал разбирать свой саквояж и приводить себя в порядок к обеду.

Когда Ван умылся и оделся в европейский костюм, с большим трудом справляясь с крахмальным воротничком и галстуком, было уже половина восьмого. Немного встревоженный отсутствием дона Луиса, он вышел в столовую. Два столика были уже заняты. Почти в ту же минуту входная дверь отворилась и вошел дон Луис в том же костюме, в каком был и раньше, но с палевой хризантемой в петлице.

Новые знакомые заняли столик в дальнем углу направо, откуда было хорошо видно всех входящих.

Пришло еще несколько посетителей и заняли места за большим столом. Все они, несмотря на разность возрастов, лиц и костюмов, чем-то напоминали дона Луиса…

Китайцев не было ни одного, кроме Вана.

Подали обед — европейский, но с неуловимым восточным оттенком. Обед Вану понравился.

В разгар обеда отворилась входная дверь и вошла девушка или молодая дама, одетая очень скромно, но с изысканным вкусом, в черное глухое платье; единственное украшение — золотая брошь с крупным бриллиантом — сверкала на груди. Лицо ее отличалось матовой бледностью, но черты лица были так правильны, черные дуги бровей вычерчены так безукоризненно, свежие неподкрашенные губы были так хороши, что ее смело можно было назвать красавицей.

Дон Луис тотчас встал из-за стола, подошел к ней и поцеловал ей руку. Она вскинула на него глаза — огромные, черные, и все лицо ее оживилось очаровательной улыбкой, обнажившей великолепные зубы.

Она села одна за отдельный столик и ей подали обед.

Ван невольно ежеминутно взглядывал на незнакомку. Вот и она подняла глаза, и их взоры встретились… Точно лучи какого-то мягкого света пронизали Вана, и он не мог уже отвести своих глаз от прелестной незнакомки. Еще раз взоры их встретились, и Вану показалось, что ее глаза сразу сделались ласковей, и губы чуть тронулись приветливой полуулыбкой…

Никогда в жизни Ван не испытывал еще того, что чувствовал сейчас: точно тончайшее, нежное, теплое облако шелковой ваты опустилось на его душу и сердце; немножко и больно, и бесконечно приятно, и воздуху не хватает в груди, а голова кружится…

Да, нет сомнения, что незнакомка обратила на него внимание: в третий раз встретились их глаза, и сделались у нее мягкими-мягкими, добрыми, ласковыми и чуть дразнящими…

«Вероятно, она впервые видит здесь пекинца; здешние китайцы ведь все ужасные провинциалы, — подумал Ван, — и оттого она обратила на меня внимание».

— Кто это? — не вытерпел Ван.

— Это… Это одна дама, моя хорошая знакомая!

— Она замужем?

— Нет, она свободна.

— Она часто бывает здесь?

— Не знаю; я вижу ее здесь в первый раз.

Луис, очевидно, не хотел пускаться в подробности, и Ван больше не спрашивал, хотя ему страшно хотелось узнать о ней что-либо подробнее.

Дама кончила обедать раньше их, встала и ушла, бросив в их сторону на прощание улыбку и сделав прощальный знак рукой. Кому? Луису? А может быть, ему, Вану…

После обеда Луис, сделавшийся молчаливым, откланялся. Ван взял с него обещание, что он и завтра придет сюда обедать.

Плохо спалось Вану в этот день. Ослепительная красавица что-то ему говорила, куда-то звала и манила, и убегала от него; он стремился к ней, но его ноги точно к почве прирастали или свинцом наливались и не слушались его. Она опять звала, что-то ему кричала, но он не понимал ее, не мог догнать и жестоко мучился…

Наутро Ван проснулся поздно, с головной болью. Он вспомнил, что ему нужно идти разыскивать приятеля своего отца.

Вынув большую часть денег из саквояжика, он положил их в бумажник и спрятал его во внутренний боковой карман сюртука… «Кто его знает, — думал он, — что здесь за люди? Нужно быть осторожным!»

Он вышел на улицу, сел на рикшу и махнул рукой. Рикша побежал. Ван рассчитывал зайти в какую-либо контору, где его поймут, и разузнать о господине Цзинь — так звали друга отца.

Стоял ясный, холодный, осенний день. Проезжали мимо каких-то бульваров, и осенние, желтые, падающие листья кружились в воздухе. Так же кружились и мысли Вана… Но листья падали на землю и, попадая в какую-нибудь канавку или ложбинку, теряли жизнь и лежали неподвижно; мысли же не прекращали своего бега ни на минуту, не останавливались и не успокаивались, возвращаясь все к одному и тому же — к прекрасной иностранке…