Завершился второй день конференции. Попрощавшись с коллегами, я вышел за ворота. Стоял теплый летний день. Отказавшись от извозчика, я пошел к гостинице. Там у меня номер – сняли по моей просьбе. В переполненном городе это не просто, но Бурденко хирург-консультант фронта, здесь это величина. Можно было остановиться у Леопольда, но я не захотел. Это Карлович ему друг, а я никто. К тому же врач любопытен. Начнет выспрашивать про Германию, сразу проколюсь. И без того косяков набросал – не собрать.

На улице было оживленно. Спешили по делам прохожие, гуляли няньки с детьми, что узнавалось по одежде – куда более скромной, чем у воспитанников. Катили по булыжной мостовой коляски – кабриолеты или ландо. Не разбираюсь я в этом. В том мире у меня был автомобиль хэтчбек – так звали этот тип кузова. Мне он нравился…

– Валериан Витольдович?..

Девичий голосок. Это кто? Оборачиваюсь. Меня догнала открытая коляска, запряженная парой лошадей. На сиденье – барышня. Кремовое платье в кружевах, такого же цвета шляпка с большими полями, прихваченная лентой под подбородком. Из-под полей на меня смотрели глаза – большие, черные под ресницами-опахалами. Знакомые глаза…

– Здравия желаю, Елизавета Давидовна!

– И вам доброго вечера! – улыбается девушка. Хм! А зубки у нее – мечта стоматолога. Не в смысле выдрать и заменить, а для рекламы кабинета. И остальное хоть куда. Нежный подбородок, тонкие черты лица… Есть в юных семитках какое-то особое очарование. С возрастом оно проходит, но сейчас – смерть мужчинам. Той ночью я ее толком не рассмотрел – не до того было, а вот сейчас дошло.

– Ехала мимо, смотрю, вроде вы идете, – продолжила Полякова. – Случайно получилось.

Так я и поверил! Дочка местного олигарха случайно катается у военного госпиталя. Самое место для прогулок.

– Решилась окликнуть. Я вас не фраппировала[2]?

– Как можно, Елизавета Давидовна? Рад вас видеть.

– Я вас тоже. Не составите компанию?

– С удовольствием.

Забираюсь в коляску.

– Трогай, Фрол!

Ага, это мой крестник. Оправился, значит. Как его голова? Под фуражкой не видно. Здесь все ходят в головных уборах, даже летом. Женщины носят шляпки или платки – в зависимости от положения в обществе. Кучер щелкает кнутом. Лошадки повлекли повозку по мостовой.

– Прочла в газетах, что вы приехали в Минск на какую-то конференцию, где выступили с докладом, – продолжила Полякова.

Теперь понятно. Узнала и решила навестить. Но прямо сказать это нельзя – неприлично. Нравы здесь патриархальные.

– Меня пригласили.

Полякова укоризненно смотрит на меня. В глазах невысказанный вопрос: «Мы, ведь, тоже приглашали?» Пожимаю плечами. Лицо Поляковой грустнеет, но очарования не теряет. В ее возрасте это невозможно.

– Останови, Фрол! Мы погуляем.

Понятно: не хочет говорить при кучере. Коляска замирает у входа в сквер. Деревянная ограда из реек, тенистые деревья. Соскакиваю на мостовую и протягиваю Поляковой руку. Она у меня в перчатке. Я в парадном мундире с орденами – все же Минск приехал. А ордена снимать здесь запрещено: наградили, так носи!

Полякова выпархивает из коляски и берет меня под руку. Так, парочкой, и заходим в сквер. Людей здесь хватает. Военные и гражданские, мужчины и женщины. Многие толпятся у небольшого фонтана, выложенного из камней. На невысоком постаменте – скульптура. Мальчик обнял лебедя, а тот фонтанирует струей из клюва.

Проходим мимо и углубляемся в аллею. Лиза ведет меня уверенно. В укромном уголке (хотя какой он укромный – сквер совсем небольшой) находим незанятую скамейку.

– Присядем?

– Как скажете.

Лиза устраивается на скамье и расправляет складки платья. Занимаю место сбоку. Она смотрит на меня. Черт! Какие у нее глаза!

– Вы получили мое письмо?

– Да.

– А от отца?

– Тоже.

– Но к нам не заехали.

– Не успел.

– А собирались?

М-да… Этой барышне палец в рот не клади.

– К чему этот допрос, Елизавета Давидовна?

– Вы не понимаете! – Глаза ее наливаются влагой. Тонкие пальчики мнут кружевной платочек. – С того вечера я сама не своя. Как вспомню этих разбойников… Вы явились, как ангел с неба и покарали нечестивцев, но затем исчезли. Мы хотели вас отблагодарить.

– Вы это сделали в письме. Ваш отец – тоже.

– Этого недостаточно. Вы заслужили награду.

– У меня есть, – касаюсь пальцами орденов.

– Это не от нас.

– Мне достаточно.

– Не хотите принимать нашу благодарность?

– Ничего особенного я не совершил. Проходил мимо и заметил женщину, которой угрожали ножом. Поступил, как должно офицеру и врачу. За такое не награждают.

Похоже, я ее обидел. Губки задрожали.

– Скажите честно, Валериан Витольдович! Вы не хотите принимать нашу благодарность из-за того, что мы евреи?

М-да…

– Причем здесь это? Врачи не делят людей по вероисповеданию. Когда перед тобой раненый, мысли о другом. Задеты ли важные органы, повреждены ли сосуды, удастся ли остановить кровотечение. А еврей он или, скажем, татарин, не имеет значения.

– Простите! – Она смутилась. – Я неправильно рассудила. Подумала: вы аристократ, а я дочь купца.

– И что?

– Аристократы презирают купцов, особенно из евреев.

– Я бедный аристократ, Елизавета Давыдовна. Состояния нет, на хлеб зарабатываю руками. С чего мне вас презирать? Да и времена изменились. Все эти титулы – чепуха. Важно, что ты представляешь собой – и только.

– Вы говорите, как бундовец!

– А это кто?

– Не знаете?

– Не имел чести.

– Есть такая организация – Бунд[3]. Они хотят изменить государственный строй через революцию. Упразднить монархию, устранить неравенство в обществе, для чего ликвидировать сословия и отобрать заводы и фабрики у богатых.

– Для чего?

– Чтобы отдать их народу.

– Каким образом?

– Не знаю. Они об этом не пишут.

– Потому что сами не знают. Это беда всех революционеров. Разрушить старое они мастера, а вот создать новое мозгов нет. Лучше б делом занялись. Например, получили образование и заняли достойное место, о котором мечтают.

– Евреям это трудно. Существуют квоты в университетах.

– Почему их ввели, знаете?

– Потому что мы другого вероисповедания.

– За это преследуют? У вас нет синагог и молельных домов? Евреям нельзя носить кипу?

Крутит головой.

– Квоты ввели на бесплатные места для отличников. Евреи занимали их, получали образование и уезжали за границу. Ведь там жалованье больше. В результате затраченные на обучение средства вылетали на ветер. Но зачем России готовить специалистов для других стран? За деньги – пожалуйста, там квот не существует. Со мной служит врач-еврей. Отличный специалист и хороший человек, мы с ним дружим. Михаил родился в бедной семье, но сумел окончить университет. Чтобы обойти квоту, принял православие.

– У нас таких считают предателями.

– В Бунде – правоверные евреи?

– Они вообще атеисты.

– А еще горлопаны и бездельники. Почему богат ваш отец? Он, что, грабил людей на дорогах?

– О чем вы?! Папа много трудится.

– В результате добился результата. Государыня пожаловала ему орден и чин. Любой дельный человек в нашем обществе сможет занять подобающее ему место. Главное, не лениться.

– Вы интересный человек, Валериан Витольдович. Не похожи на сверстников, говорите, как мой отец. Но у него годы за плечами, а вы совсем молоды.

Опять прокололся! И с чего меня понесло? Растаял перед красивыми глазами?

– Мне довелось многое повидать.

Кивает. Похоже, я вырос в ее глазах.

– Каким вы видите свое будущее?

Умная девочка! Другая б стала охать и просить рассказать о пережитом. Эта ж сразу к делу. Гены…

– Оно простое. Я врач, и мое призвание оперировать.

Звучит пафосно, но здесь этого не стесняются. В ходу громкие слова и проявление чувств. «Давайте восклицать, друг другом восхищаться. Высокопарных слов не стоит опасаться…»[4]Талантливый поэт еще во времена СССР почувствовал уходящую из общества искренность и призвал вернуть ее. Не услышали. В мое время отчуждение между людьми стало обыденностью. Даже между родственниками, если ты, конечно, не миллионер, а родня рассчитывает на наследство.

– Вам следует поговорить с отцом. Вы ему понравитесь.

Не ошибся: у девочки хватка. Миша прав: у Поляковых на меня планы.