ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ Конец одной традиции

Однажды за завтраком Захаров доверительно сказал Манюшке:

— Ты знаешь, что отмочил твой землячок? Отнял крап у ребенка из третьей роты. Давненько в нашем гвардейском взводе не наблюдалось таких подвигов. Поговори, Марий, с Бутузовым, пусть вернет, и дело закроем по-тихому, как ничего и не было.

Когда поднялись в класс, Манюшка отозвала Бориса к окну.

— Слышь, герой парковых аллей, ты чего это маленьких обижаешь?

Борис посмотрел на нее недоумевающе, пожал плечами и даже потряс головой: мол, не было и быть не могло со мной такого.

— Зачем крап отнял у ратника?

— А-а, — Бутузов отмахнулся: было бы о чем толковать. — В моем «капуста» почернела. Чем только не драил — и мелом, и оседолом, и углем — не блестит и точка!

— Ты думаешь, у него она заблестит?

У Бориса была одна особенность, которая еще с залесских времен раздражала Манюшку: он не прислушивался к интонациям собеседника и уязвить его тонкими ироническими намеками или ехидными вопросами было невозможно. Вот и сейчас он рассмеялся с непосредственностью ребенка, обрадованного звоном разбитой дорогой посудины.

— Меня это уже не касается. Хочет — блестит, не хочет — как хочет.

— Слышь, Боря, отдай крап, — сдерживаясь, приглушенно сказала Манюшка.

— Да ты что! Я ж сказал: не блестит.

— Отдай, а то хуже будет!

— Не может быть и речи.

— Ну, тогда пеняй на себя.

— Что, поставишь на собрании? Не выйдет, спецы меня поддержат.

Оставалось только с досадой махнуть рукой. Досада была на себя: не умею с людьми разговаривать, все в лоб требую: сделай то, сделай другое. А кто я для них такая?

— Ладно, не нервничай, — сказал Захаров, когда она доложила о своей неудаче. — Для этого франта важно только одно — отражение физиономии в козырьке собственной фуражки. С ним надо по-другому. Зови Игоря на совет — что-нибудь придумаем.

На большой перемене Козин подошел к вешалке, снял фуражку Бутузова и, любовно вертя ее перед глазами, заохал:

— Клянусь кораном, этот крап повергает меня в священный трепет! Сколько тепла излучает он, как горит, переливаясь неземным светом! Кто владелец этого чуда? Ты, убогий раб Аллаха? — кивнул он покрасневшему и тревожно улыбающемуся Борису. — Но разве достоин ты, недостойный, разве дорос, чтобы этот пламень озарял твою дурацкую вывеску? Нет, нечестивый! — Игорь снял крап и сунул его в карман. — Этот смарагд только тогда будет на своем месте, когда озарит вдохновенное чело достойного.

Он вышел. Ребята сочли это за шутку и беззлобно подсмеивались над Борисом, которому, однако, все это казалось совсем не смешным, и он чувствовал себя весьма неуютно.

Игорь появился в классе после звонка. Потрясая ассигнацией, заявил:

— На этой сделке я заработал много таньга. Клиент пытался всучить мне государственную цену, но ведь я бизнесмен, а не филиал военторга.

— Ты что, толкнул крап? — недоверчиво спросил Синилов.

— Разве я похож на обманщика, о двуцветная ошибка природы?

Манюшка украдкой взглянула на Бориса. У того лицо было малиновым, ткни пальцем — кровь брызнет.

Сначала все были изумлены, потом начали возмущаться.

— Эх, жисть наша поломатая! — сказал Захаров, лукаво блестя глазами. — Я вижу, все жаждут собрания. Будет вам собрание. После ужина.

Собрание началось еще за ужином. Капитан Тугоруков подозрительно посматривал на столы четвертого взвода и даже изгнал из столовой двоих, особенно громко выражавших свои оскорбленные чувства.

Председательствовал Гермис. Он, как и все, был возмущен самим поступком и удивлен тем, что совершил его Игорь, борец против спецовских пережитков. Когда Толик Захаров предложил заслушать Бутузова, председатель пожал плечами.

— Почему Бутузова?

— И Козина заслушаем, но сперва пусть выступит пострадавший, — сказала Манюшка. — Интересно, как он оценивает. И, может, сам скажет, почему Игорь именно с ним так обошелся.

— Ну, ладно. — Гермис начал догадываться, что ребята что-то затеяли. — Давай, Бутузов.

Тот огрызнулся с места:

— А чего это я? Все видели. Что неясно?

— Разрешите вопрос потерпевшему, — подняла руку Манюшка. — Бутузов, как ты относишься к поступку Козина?

Борис отвернулся.

— Выходит, не Козина, а меня судить надумали. Я не буду отвечать на вопросы Домановой.

— Тогда я задам вопрос, — сказал Захаров. — Бутузов, как ты относишься к поступку Козина?

Борис отвернулся и от него. Промолчал.

— Что за комедия! — возмутился Славичевский. — Давайте или к делу, или по домам. А то двоек завтра нахватаем.

— К делу, — сказал Гермис. — Бутузов, отвечай на вопрос.

— Чего тут отвечать? — Борис с неохотой встал. — Каждому ясно: поступок гадский — спец у спеца…

— Еще вопрос. — Захаров смотрел неумолимо. — Почему тогда ты сам совершил гадский поступок?

Борис поник.

— Мы ж Козина разбираем, — робко напомнил он.

— А ты невинный, аки агнец?

— Ребята, чего они ко мне привязались, — возмущенно обратился Бутузов к собранию. — Я снял… даже не снял, а обменял крап. У ратника. Ну и что? У нас же отнимали. И они будут.

— Вот оно что! — воскликнул Гермис. — Ну, и как? Приятно быть потерпевшим?

— Братцы, ну что вы спектакль затеяли? — скривился Славичевский. — Дело выеденного яйца не стоит. Надо было сразу загнуть Бутузову салазки и заставить разменяться.

— Салазки — это не воспитание, — сказала Манюшка. — А вот если обидел человека, так сам полезай в его шкуру. Надольше запомнится.

— Княгиня, вы слишком высокого мнения об этом смерде. — Барон дернул подбородком в сторону затаившегося за спинами Бутузова. — Если он проучился в четвертом гвардейском три года и ничему не научился, так разве его переделает эта ваша единственная воспитательная мера?

— Значит, — вмешался Мотко, — треба додаты ще одну… салазки. — Он повернулся к Манюшке. — Салазки, Марий, може, и не воспитание, а — больно, в другой раз не захочешь.

Слушая, как ребята песочат Бутузова, Манюшка вспомнила, как они яростно защищали свои спецовские традиции чуть больше года тому назад, после ее драки со спецом первой роты. Кажется, было это совсем недавно и ничего особенного не произошло с тех пор — текла себе жизнь и текла, а вот поди ж ты — как выросли ребятишки за это время. Не все, конечно, но большинство — это точно. Да ведь что — если внимательно приглядеться к тому же Трошу — он же и внешне повзрослел, а душа, а взгляды — они тоже не остались на прежней отметке. Ей стало так, будто получила неожиданный подарок от них — даже глаза повлажнели. Вот мы какие стали. Четвертый взвод.