Он поспешил предупредить капитана, что одного пирата оставляет на берегу, так как он, по-видимому, потерял рассудок. Остановили цепи. Четверо вошли в каюту. Пират лежал без сознания — по-видимому, от ушиба. Его связали, отнесли на берег и передали экипажу «Разведчика», как буйного, ничего не сказав о нем.

Матросы вернулись, послышалась команда:

— Поднять якорь!

Снова зашумело, и яхта, неподвижно стоявшая много месяцев, начала легонько покачиваться. Когда подняли якоря, всех удалили с палубы — это было требование капитана — секрет выхода должен был принадлежать лишь ему одному.

Все ушли — и капитан, хранитель тайны путей к острову, остался один на палубе.

Он был горд сознанием своего секрета. Но он ошибался — с каждым поворотом винта, его секрет становился достоянием Аконта.

Тихий ход, и яхта выплыла из пристани-коробки.

Капитан один за всех прощался с остававшимися на берегу.

Яхта обогнула наружную створку коробки и вышла в открытый океан. Было самое опасное место. Капитан весь ушел в работу. Каждая пядь пространства таила гибель и могла увеличить — и сейчас уже многократно — донные богатства океана.

Однако, звериный рев отвлек его внимание. По глади океана, далеко забрасывая руки, кто-то плыл и рычал — и чем дальше уходила яхта, тем настойчивее становилось рычание и тем шире взмахи.

Капитан приложил к глазам бинокль — плыл Икар.

Яхта уже была далеко от берега, и поведение Икара было довольно странным. Капитан не мог не видеть и не понимать, что вернуться на берег Икару будет не под силу, что он рискует утонуть.

Как быть? Он позвонил Максу. Минута молчания.

— Взять его на палубу? На яхте уже лишние люди — да к тому же он слишком экспансивен. Он подумает и позвонит.

Яхта продолжала свой путь. Рев Икара ослабевал, взмахи становились медленнее, но он продолжал плыть.

В бинокль видна была борьба со стихией. Макс не звонил.

Внезапно Икар исчез. Капитан машинально отдал команду:

— Стоп!

Яхта остановилась. Все высунулись из кают — но никто не решался без разрешения идти на палубу.

Капитан позвонил Максу:

— Икар исчез под водой. Надо его спасти!

Капитан вызвал на палубу нужное число людей. Была спущена шлюпка. Она обыскала окрестности, поминутно рискуя напороться на подводную скалу, но ничего не нашла.

Опечаленные, решили вернуться — команда любила сильного, стремительного и бесконечно услужливого Икара.

Рулевой заметил очертания лица, торчавшего из воды — над поверхностью были рот и ноздри — остальное было под водой. Когда подъехали ближе, поняли, в чем дело.

Икар, плывя, ударился об скалу и от боли потерял, очевидно, сознание, но удержался на воде благодаря тому, что нога застряла в расщелине.

Нос прыгнул в воду, высвободил ногу. С трудом, рискуя опрокинуть лодку, втащили Икара.

Все это задержало яхту на полчаса. Икара перенесли в лазарет для приведения в чувство — и он оказался, таким образом, на яхте.

Палуба снова была очищена, а в машинном отделении в слуховую трубку послышалась команда:

— Вперед! Тихий ход!

Капитан был один наверху. Все остальные в каютах и на своих постах. Предстоял долгий путь до гавани. Заходить в подорожные порты с подобным грузом было далеко не безопасно. Поэтому решено было плыть без остановки, пока это позволял запас угля.

Как быть с населением яхты? Как быть с экипажем? Как обезопасить себя от возможности бунта с целью захвата сокровищ? Куда пристать? Как поступить с богатствами? Вот вопросы, которые волновали Макса. Аконта, инженера и геолога занимали перспективы нового строительства, создание новых условий, где бы жизнь была радостью, а горе лишь фоном, который оттенял бы эту радость, делая ее еще ярче, еще красочнее. Аконта занимали еще новые члены экипажа.

Их везли на материк. Как их ввести в человеческое общество? Мало того — за Человеком вечная ссылка. Куда девать красавицу и пиратов из поддонного замка? Из семьи Человека, кроме него, было четверо — жена, Лора, Икар и Гоми. Надо найти какой-то общий язык.

Икара привели в сознание, но он был еще настолько слаб, что совершенно не интересовался окружающим.

Он был приятно поражен — это видно было по его лицу — когда увидел над собой лицо доктора, улыбался Аконту и Генриху, часто его навещавшим. Очевидно, где-то в сознании начинала устанавливаться связь, но картина еще была смутной.

Аконт занялся красавицей и пиратом. Ежедневные массаж и гимнастика, проводившиеся доктором, все больше укрепляли их организм и возвращали членам свободную подвижность. Красавица уже делала несколько шагов по своей каюте.

Поселили ее в одной каюте с Орлом и Лорой — это была женская половина. Когда яхта уходила в экспедицию, никто не предполагал, что на обратном пути будет такое разнообразное женское общество.

По разным причинам Аконта больше всего занимало восстановление речи. Красавица забыла очень много слов — и ее надо было учить сызнова. Но вместе с тем хотелось сохранить всю первоначальную сочность провансальского языка и образность выражений, присущих тому периоду. Надо было не обучать вновь, а вызывать в памяти забытые образы.

Несмотря на то, что с момента подъема ее из поддонного замка прошло много недель, в ее взгляде и движениях было очень много пугливости.

Она привыкла к Орлу, ухаживавшей за ней, привыкла к доктору. Но ее большие васильковые глаза настораживались, когда в дверях каюты показывалось новое лицо. Видно было, что новое положение свое она не осознала, а старое забыла.

Эту работу восстановления забытых образов и слов поручили Человеку, знавшему провансальское наречие. В его приветствии она, видимо, уловила что то знакомое, — впервые за все время на ее устах заиграла улыбка.

Человек приступил к занятиям и вел их с той настойчивостью, какая бывает только у людей, прошедших тяжелую школу борьбы за свое существование.

Гораздо труднее было с пиратом. Он был определенно флегматичен. Ни на что не отвечал, ел, пил, что давали, относился равнодушно ко всему окружающему. Он даже не мычал.

Тот, второй, которого оставили на берегу, по временам приходил в экстаз. Аконт заметил, что некоторые звуки выводили его из равновесия. Очевидно, они будили в его голове воспоминания, и мышцы реагировали на них. Так объяснил он, между прочим, случай с гудками. Вероятно, он был большим пиратом, из начальников, — и звук гудка разбудил в нем целую гамму былых переживаний, когда надо было распоряжаться, кому-то приказывать, с кого-то спрашивать.

Аконт решил попробовать идти по этой линии. Он наметил ряд звуков, которые могли встречаться в прошлом этого пирата. Он сконструировал небольшой аппарат, дававший различные звуковые сочетания и поручил Генриху наблюдать, как они действуют на пирата. Это тем легче было сделать, что поселили их в одной каюте.

Наибольшие заботы представляла семья Человека. Как договориться с ними? Как найти тот общий язык, который дал бы возможность этим новым людям усвоить начатки культуры? Аконт принадлежал к тем людям, которые не считали человека чем то высокостоящим, а были уверены, что человечество проходит мимо животного мира не потому, что оно выше его, а потому, что его не понимает. На материке он уже начал работу по составлению собачьего словаря и сейчас решил применить тот же метод к семье Человека. Маленького же Гоми прямо обучать человеческому языку.

Аконт был уверен, что скудость животного языка объясняется тем малым числом предметов, с которыми они сталкиваются в повседневной жизни.

Аконт принес фонограф в каюту, куда поселили Человека с женой. Фонограф должен был записывать беседу Человека с женой и сыном. Перевод этой беседы на французский язык записывал другой фонограф.

Такой же аппарат установили в лазарете, где записывались звуки, произносимые Икаром. Икар чувствовал себя уже хорошо, но ушиб ноги не позволял ему двигаться и, лежа на койке, он напевал какие-то песенки. Когда были получены первые пластинки, Аконт вставил их в граммофон и пустил с сильно замедленным ходом.

Сопоставляя слова и звуки, он начал анализировать звуковой состав речи семьи Человека и составлять словарик.

Быстрее всех с новым положением освоилась собачка из поддонного замка. Это было взлохмаченное существо, полное первобытной энергии. Она была всюду, но привязанность свою изливала красавице. Запах ли платья, или что-то другое, неуловимое, говорило так много простому собачьему сердцу.