— Тогда почему ты просто не объяснил, что случилось с Агатой? Не сказал, что это несчастный случай?

— Да, да, я не мог. Мне правда очень жаль, что для других всё так вышло. Только я не могу.

— Ты про Руби? — я подтянула поближе сумку. — И Эрика.

— Как я сказал, мне жаль, но иногда случается всякое. Иногда приходится чем–то жертвовать.

— Или стать жертвой, — тихо сказала я.

Он остановился передо мной.

— Да, или стать жертвой, — он потёр рукой шею. — Знаешь, как тяжело и как долго пришлось работать, чтобы создать это место, — он обвёл рукой комнату, но я понимала, что он говорит о лагере, не о пространстве, где мы сейчас были, — ты знаешь?

— Вероятно, нет.

— Не знаешь. Так много детей в нём нуждается. А я постоянно сталкивался с людьми, встающими у меня на пути.

Я кивнула.

— Это место должно изменять жизнь. Должно спасать, — он вытащил из–за стола хромированный стул и оседлал его. — Так что оно стоит того. Потребности большинства перевешивают нужды меньшинства.

Аристотель.

— Ты считаешь, всё либо чёрное, либо белое? — спросила я.

Он усмехнулся. Смех разнёсся по полупустой комнате.

— Ты из тех, кто видит оттенки серого, да, Кэтлин?

Длинные сильные пальцы выстукивали по спинке стула ритм, который слышал лишь он. В горле у меня вдруг пересохло.

— Не всегда, но часто.

— Вот что с этим миром не так — слишком много серых теней, недостаточно белого или чёрного. Недостаточно абсолюта, — он пожал плечами, перекинул через стул ногу и встал. — Я должен был сделать то, что требовалось большинству. Мне жаль Агату и Руби. Я сожалею об Эрике. Знаешь, мне даже тебя немного жаль.

Он нагнулся, поднял меня за локоть, так сильно вывернув за спину руку, что я взвизгнула от боли, пронзившей её от локтя и до плеча.

— Джастин, что ты делаешь? — спросила я, пока он тащил меня в кухню.

— Что должен.

В полу на кухне был люк. Раньше я его не замечала. Не отпуская моей руки, он нагнулся и поднял крышку. Вниз, в темноту, вела грубо сколоченная деревянная лестница. У меня волосы на затылке зашевелились, и комната поплыла перед глазами. Мне никогда не нравились тёмные и тесные помещения.

Джастин похлопал по карманам моей куртки и достал мобильник.

— Прости, не могу оставить его тебе. — Он бросил телефон на пол и наступил на него сапогом. Потом подтолкнул меня к первой ступеньке.

— Пожалуйста… пожалуйста, не запирай меня там, — запиналась я. — Я… я помогу тебе с полицией. Помогу с Руби. Я… я не люблю замкнутые пространства. Пожалуйста, не надо!

Он разглядывал моё лицо со смесью жалости и презрения.

— Не надо было тебе лезть в это дело. Совсем не надо. Так много детей нуждаются в помощи. — Он вздохнул. — Я не могу позволить тебе всё разрушить, — он отпустил мою руку и толкнул меня вниз.

Я скатилась по лестнице, инстинктивно прижимая к себе сумку с Оуэном. Над головой захлопнулась крышка люка. Я не могла дышать. Я уцепилась за лестницу и остановилась примерно на трети — насколько можно судить. Наверняка не скажешь, поскольку слишком темно. Мою грудь сдавило, дыхание перехватило. Мне не хватало воздуха. В ушах вдруг зашумело, словно я оказалась под водопадом.

Оуэн в сумке извернулся и высунул голову. Он положил её мне на грудь, прямо на колотящееся сердце. Я просунула руку в сумку, к его тёплой шерсти. Голова кота была рядом с моей, и постепенно я смогла спокойно дышать. Это маленький тесный подвал, но я в нём не одна. Со мной Оуэн. Он свирепый и верный, и ещё у него есть когти. Я по прошлому опыту знала — если что, Оуэн может дать сдачи.

— Надо отсюда выбраться, — сказала я. — Я попробую, может, сумею открыть тот люк.

Шаг за шагом, я на ощупь поднялась по ступенькам, прижимая Оуэна одной рукой. За пару ступеней до верха я остановилась, дотянулась до люка.

— Так, придётся вынуть тебя из сумки, — сказала я.

Оуэн живо выбрался, и я вспомнила про фонарь.

— У нас же есть свет, — я выудила фонарь из сумки, придержала кота, а сумку оставила висеть на краю лестницы. И включила фонарь.

Оуэн смотрел на меня жёлтыми глазами.

— Мы отсюда выберемся, — сказала я. Он тихонько мяукнул. — Я сейчас посажу тебя на ступеньку, чтобы освободить руки и открыть люк.

Я опустила его на ступеньку ниже, сняла куртку, встала покрепче на деревянную лестницу и со всей силой упёрлась головой в люк. Мышцы шеи и плеч напряглись, на лбу выступил пот.

Люк не шелохнулся.

Я отпустила руки, повесила голову и перевела дух. И пробормотала несколько слов. А потом глубоко вздохнула и попыталась снова. Я оперлась на край лестницы так, что ступенька врезалась в спину, и толкала изо всех сил.

Люк не поддавался. Скорее всего, Джастин как–то запер его или закрыл на задвижку. Я поднялась ещё на ступеньку и направила вверх фонарь. Люк был сделан из прочной фанеры и полностью перекрывал отверстие. Так нам не выбраться.

Моё горло вдруг сжалось, в глазах потемнело. Джастин не просто запер меня в подвале. Он оставил меня умирать. Я оперлась на колени, обхватила руками голову. Я не собиралась умирать неизвестно где, в сыром тёмном подвале. Как и Оуэн. Я вдруг вспомнила про бумаги, которые удалось вытащить из конверта. Они по–прежнему оставались у меня за поясом. И они для Гарри единственный шанс найти свою дочь.

— Ладно, котик, — сказала я. — Мы придумаем ещё что–нибудь.

Я взглянула на лестницу под ногами. Оуэн исчез. На ступеньках внизу его тоже не было.

— Оуэн, иди сюда, — позвала я.

Глаза ещё не совсем привыкли к темноте, я различала только ступеньки, ведущие вниз, к грязному полу. Я не видела кота. Вообще–то, в поле зрения вообще ничто не двигалось — это было и плохо, и хорошо одновременно.

— Оуэн, — опять окликнула я, подавшись вперёд. И на этот раз получила в ответ тихое «мяу».

— Иди сюда.

Он опять мяукнул. Значит, придётся пойти и забрать его. Я спустилась на пару ступенек, стараясь не смотреть на балки пола совсем низко над головой, но по коже ползли мурашки. В подвале стояла сладковатая вонь гнилья, как будто что–то начало разлагаться. Я старалась думать о чём–то вроде испорченных яблок или картошки с чёрной плесенью и мягкими белыми пятнами. И не представлять ничего другого, что могло здесь гнить.

Я спустилась до самого дна. Грязный пол казался холодным даже в толстых носках.

— Оуэн, ты где?

Он мяукнул где–то у дальней стены.

— И надо же тебе было туда залезть, — сказала я, пробираясь по холодному полу. — Что ты тут делаешь? Нашёл способ выбраться?

Я все время говорила, потому что не хотела случайно что–нибудь услышать, и кроме того, пока я говорю, я не кричу. Это само по себе уже не плохо. Я старалась смотреть только туда, откуда доносилось мяуканье. Если не думать обо всех этих ящиках и кучах хлама, они и пугать не будут.

Оуэн сидел на старом пружинном матрасе, должно быть, с какой–то кровати.

— Так ты хотел, чтобы я это увидела? Почему?

Он потянул лапой железную пружину. Я почувствовала, как по коже головы ползут мурашки от страха. Я сделала пару глубоких вдохов.

— Я перетащу его поближе к лестнице. Если думаешь, что нам это надо, то я не против.

Пружинный каркас оказался не таким уж тяжёлым, я без труда подтянула его к подножию лестницы, где чувствовала себя более безопасно — относительно, конечно. Я опустилась на вторую ступеньку, вытерла о штаны руки. А потом увидела в бетонной стене надо мной оконце, маленькое, грязное и почти полностью заколоченное. Через него в подвал проникало немного дневного света. Я едва не подпрыгнула от неожиданности.

Я подхватила Оуэна и прижала к себе, пожалуй, чересчур крепко, так что он недовольно пискнул.

— Ой, извини. Но там же окно. Мы сможем выбраться.

Я поднялась вверх по лестнице и подобрала оставленный там фонарик и куртку — становилось холодно. Я направила свет на окно. Маленький кусочек стекла, который я могла разглядеть, был покрыт чёрной коркой грязи. Поверх рамы прибиты посеревшие от старости доски.

Встав на цыпочки, я ухватила верх доски. Я тянула изо всех сил, но она только чуть шаталась. Я попробовала оторвать нижнюю доску, но она тоже была приколочена крепко. Правая нога скользнула, я потеряла равновесие, ударилась о ступеньки и опустилась на пол. На глаза навернулись слёзы. Я обхватила себя за ноги, раскачиваясь туда–сюда в попытке успокоиться.