ПРИЗРАЧНЫЙ КОРАБЛЬ

дин посылает своих валькирий выбирать убитых, — сказал викинг Сигурд своему племяннику Гурту. — Я ухожу и могу не вернуться; ты знаешь мою волю — смотри, Гурт, исполни ее.

Руки Сигурда лежали на головах двух девятилетних детей. Он поцеловал детей и прыгнул в свой ял; два воина доставили его на лежащий неподалеку на воде драккар. Когда прямоугольный парус вздулся на ветру и длинная галера, сверкая позолоченным рангоутом и пурпурным флагом, двинулась вниз по фьорду, Сигурд, стоявший на корме, поднял взгляд от рулевого весла и помахал рукой. Его богатое вооружение блестело в лучах заходящего солнца. Он стоял, нависая над всеми, громадный, с длинной волнистой бородой древних ассирийских царей; в красновато-коричневом потоке волос блестели тут и там серебряные нити.

Сигурд взмахнул рукой — восемьдесят его гребцов запели морскую песню, — и они скрылись из глаз за утесом, выйдя из залива.

Залив находился в дальнем длинного извилистого фьорда. От берега полого поднимался зеленый склон; на вершине начинался лес, а на пол пути к лесу стоял приземистый, привольно раскинувшийся бург или господский дом владений викинга. Гурт направился к нему, держа детей за руки. Он шел так быстро, что буквально тащил детей за собой; его хватка причиняла им боль. Ликование плясало в его сердце и мрачных глазах. Наконец-то он стал хозяином — возможно, навсегда, потому что Один уже отрядил своих валькирий, а викинг Сигурд был всего лишь смертным.

В те времена большинство мужчин были воинами, но Гурт воином не был; об этом говорило его лицо — пухлое, смуглое, как у норманнов, изборожденное глубокими морщинами, безволосое, с бегающими темными глазами и сломанным носом. Он заметно сутулился. Когда Гурт стоял рядом с Сигурдом, его голова еле доставала викингу до плеча.

Поздним вечером он пировал в низком, широком зале; вокруг, на скамьях, развалились оставшиеся люди Сигурда, прихлебывая из рогов мед. Дым от длинных очагов у стола поднимался к открытым люкам крыши. Гурт, задумавшись, сидел во главе стола, поглаживая пальцами чеканную чашу. Затем он вскочил, не совсем твердо держась на ногах, и наступила тишина.

— Люди, — сказал он, — теперь я ваш предводитель; если имеется средь вас трэлл, или карл[20], или воин, оспаривающий это, пусть скажет. Клянусь поясом Тора…

Он хитро огляделся, но никто не пошевелился.

— Сигурд, — продолжал он, — ушел викингом в Бритланд. Кто знает, когда он вернется? Меж тем, у нас недостаток всего: зерна, тканей, золота. Сигурд гулял по морям, бражничал и терпел всякого лодыря — лишь бы тот был храбр и ловок в битве. Я стою за то, чтобы вести и преумножать хозяйство. Не будет праздности на наших землях, покуда я здесь владыка! Да трудится каждый трэлл в поте лица; и пусть каждый приносит свою долю с земли или моря. Тот, кто станет уклоняться, узнает мой гнев. Выпьем за это!

Воцарилась тишина. Злоба и болезненная тревога исказили лицо Гурта. Но люди, один за другим, медленно поднялись и выпили.

Когда за столом кое-где начал раздаваться храп, Гурт выскользнул во двор. Светильник Фригги, низко висевший на западе, тускло горел в небесах. Гурт пересек двор и, пройдя три коридора, постучал в дверь. Старая Гунхильда, вала[21] бурга, впустила его в комнату. Он сел рядом, глядя ей в лицо.

— Вала, — спросил он, — ты заглянула для меня в будущее?

Старуха, кутаясь в шаль, многозначительно кивнула. Она была одета в белое. Заходящая луна, обрамленная пышными облаками, светила на них через окно.

— И что будет править моей жизнью, вала: добросердечие Фрейи или злокозненность Локи?

Гурт напряженно стискивал мягкие руки. Глаза на его морщинистом и строгом старообразном лице смотрели с мучительным ожиданием.

— Локи или Фрейя? — отозвалась Гунхильда, глядя куда-то вдаль. — И тот, и другая, если хочешь знать.

— А! расскажи мне.

— Ты покоришь живых.

Его глаза загорелись.

— Но остерегайся мертвых.

— Как это? Мертвых, говоришь?

Вала указала согнутым пальцем в угол, где на двух кроватях спали дети. Волосы девочки, Герды, тяжелым золотым ковром рассыпались по покрывалу. Хрольф, сын Сигурда, подложил под голову руку с сжатым кулаком.

— Если им будет причинено зло, — сказала Гунхильда, — Всеотец[22] этого так не оставит, говорю тебе.

Маленькая Герда была сиротой, дочерью соседнего ярла, близкого друга Сигурда. Ярл, умирая, поручил ее заботам Сигурда вместе со своими землями и бургом. Последний наказ викинга гласил, что дети должны вступить в брак, как только достигнут чего-то подобного зрелости. Сигурд давно лелеял этот замысел, и предчувствие того, что новое плавание может стать одним из бесконечных путешествий, которые предпринимали отважные люди по зову Одина, придало его словам характер сурового приказания.

— Если им будет причинено зло… — повторила Гунхильда.

— Но послушай, вала, — заговорил Гурт, разводя руками, — я не причиню им зла! Зло, говоришь? Если отец мальчика не вернется, мы через несколько лет отправим Хрольфа викингом: пусть изведает пути моря. Славна, как мы все знаем, смерть в битве. Что же касается девочки, то через семь или восемь весен она подрастет: то-то будет девица на выданье! Зло, вала? Почему бы мне самому не…

— Что?

— Ну… не жениться на ней?

Гунхильда спокойно покосилась на хитрое маслянистое лицо.

— И тем самым прибрать к рукам все богатства умершего ярла, Гурт?

Он негромко рассмеялся.

— Есть ли что-либо понятней желания заполучить и преумножить?

— И все же, Гурт, — сказала вала, предостерегающе погрозив ему пальцем, — обуздай свою жажду богатства! ибо, если я правильно читаю знаки… но тьфу! Герда ни за что не выйдет за тебя. У тебя в волосах уже проглядывает седина.

— Когда… когда Сигурд вернется?

— Ты хочешь спросить, — сказала она с горечью, — вернется ли он вообще?

— Положим.

— Этого я не могу тебе сказать. Даже мне не все открыто. Но я знаю, что он из тех великих и храбрых воинов, которые возвращаются домой, хотя весь мир им противостоит. И я говорю тебе, Гурт, твори свою волю и процветай; но остерегайся причинить зло этим детям.

Гурт встал. Серость утра смешивалась с темнотой. Он преклонил колено и вышел.

Спустя девять лет Сигурда больше никто не ждал. Викинги уходили в плавание раз в год, и все понимали, что кости героя, не возвращавшегося девять лет, давно белеют, должно быть, на каком-нибудь берегу или перекатываются в морских волнах вместе с приливами и отливами.

Меж тем, Гурт «покорил живых». Воины не любили его, но послушно складывали к ногам Гурта трофеи своих походов. Этот худощавый, смуглый человек приобрел над ними железную власть. Его боялись.

Дитлев, берсерк, ярился как йотун[23] и менее других страшился духов-охранителей бурга; однажды он вернулся из похода к побережью Тронхейма и счел себя обделенным при разделе добычи. Глубокой ночью Дитлев покинул бург и бежал, нагрузив коня украденным.

Берсерк — огромное тело, оканчивающееся крохотной бородатой головкой — достиг мест, где мог больше не опасаться преследователей, и тут-то, выступив из лесной тьмы, на тропе вырос Гурт. Дитлев не подозревал, что Гурт, как и он, был охвачен леденящим страхом, хотя рядом затаились, готовые прийти на помощь, шестеро трэллов. Меч поник в руке звероподобного берсерка перед этими бдительными глазами и всеведущим мозгом. Он покорно вернулся домой вместе с Гуртом и с той ночи превратился в жалкого пса, ждущего одобрительного взгляда хозяина. Так, одного за другим, кого силой, кого обманом, Гурт подчинил всех своей воле.

Лишь одного не удавалось покорить никакой хитростью. В семнадцать лет юному Хрольфу велено было идти в викинг[24]. Умирая от желания отправиться в поход, он отказался. Дитлев, поймав взгляд Гурта, потащил юношу к заливу. Только когда норвежское побережье превратилось в узкую полосу над горизонтом, его освободили. Хрольф тотчас прыгнул с кормы в море. О своем возвращении он возвестил поджогом сарая на утесах — сторожевой башенки часовых, чьей обязанностью было оповещать о внезапном приближении врага, разводя огни на высотах. Гурт уже считал, что в его владения вторглись, а Хрольф сушил свою ало-желтую одежду викинга у горящей сторожки.