Глава 63

Томас тихонько постучал в дверь комнаты мальчиков, но ответа не получил. Он просунул голову в комнату, желая убедиться, что с Дуэйном все в порядке.

Дуэйн спал.

Удовлетворённый, он пошёл в музыкальную комнату, закрыл за собой дверь и взял свою электрогитару. На музыкальном центре он включил расширенную версию "Вьючного животного" "Роллинг Стоунс". Он убавил громкость, играя на гитаре и подпевая Мику Джаггеру.

Он был не особо ярым поклонником "Стоунс", но у них было несколько коронных песен, без которых он не мог жить. "Заведи меня" всегда помогала ему чувствовать себя лучше, когда ему было плохо. "Эмоциональное спасение" было странной маленькой песенкой, от которой он чувствовал себя невероятно сексуальным. Она называлась музыкой для секса. Для неё он поработал над своими навыками игры на пианино. "Скучаю по тебе" попадало в ту же категорию.

"Вьючное животное", с другой стороны, было мятежной коронной песней, когда жизнь добивала его. Музыка, чтобы посылать всех к чёрту. Чтобы все отвалили. Отвяли. Это был саундтрек для тех случаев, когда отношения с Рэнди становились сложными, или когда его отец цеплялся к нему. В ней содержалось обещание свободы, освобождения, безразличия. Пока пел о симпатичных девушках, он думал о симпатичных парнях и их раздражающем, эгоистичном поведении. Симпатичных парней вроде Рэнди, которые зарабатывали на внешности и трастовых фондах.

Ему нравилось рассказывать людям историю о том, как он однажды помочился рядом с Миком Джаггером в грязном туалете в гримёрке в Сан-Франциско. "Ужасные Мэри" были на разогреве в шоу "Роллинг Стоунс" – они поддерживали их недавний выпуск "Заведи меня". "Ужасные Мэри" катались на высокой волне силы их первого и единственного сингла, "Потерянный в грусти".

– Я был просто мальчишкой, которому нечем было заняться, – говорил Мик, пока они стояли перед писсуарами, с членами в руках, цитируя "Потерянного в грусти".

– Который искал любви в таких, как ты, – ответил Томас, произнося следующую строчку.

Они оба рассмеялись.

В ту ночь Томас был под таким кайфом, что даже не был уверен, что разговор был, но его товарищи по группе сказали, что был.

Потираясь локтями с Миком Джаггером и испытывая кайф – слишком большой кайф для простодушного ребёнка из деревенского Миссисипи.

Единственная причина, по которой "Ужасные Мэри" первоначально получили контракт на запись, это то, что Томас, которому в то время было семнадцать, позволил директору звукозаписывающей компании трахнуть его. Ему сказали, что так всё работает. Нюхни кокса, глотни метаквалона, спусти штаны, и всё будет сделано. Он продал бы душу Сатане за контракт на запись, поэтому чувствовал, что отделался довольно легко, хотя пару дней после этого ходил довольно странно.

После хорошей разминки со "Стоунс", он выключил музыкальный центр, сел за свой синтезатор и начал играть "Потерянного в грусти", которая сначала была песней для гитары. Он знал каждый аккорд, каждую ноту, каждый нюанс и развил чёткий аккомпанемент на пианино.

Тихо, про себя, он запел:

Я был просто мальчиком, которому нечем было заняться,

Который искал любви в таких, как ты.

Но я был дураком,

Очарованным твоими красивыми зелёными глазами.

Я никогда не мог отличить правду от лжи.

Но как я пытался...

Томас кивнул. Действительно, он пытался. Но ему никогда так не везло в любви, или в жизни, или в чём-либо другом. У него всегда было чувство, что его ожидает больше, приготовлено больше, но он не мог найти это, не мог добраться до этого, никогда не было подходящего времени и места, звёзды никогда не сходились должным образом.

Так он был проклят. Обречён жить жизнью тихого недовольства. Всегда тянулся, но никогда не приближался достаточно близко, чтобы получить желаемое.

Единственное, что когда-либо казалось правильным – совершенно и по-настоящему правильным – это Джереми. Будто они были созданы друг для друга. Будто они дополняли друг друга. Откуда ему было знать, что мальчик без рук и с жестокой матерью был единственным во вселенной, кто заставит его почувствовать себя целым? Настоящим человеком?

Кружки кофе и тёмные кафе,

Потерянный в своей личной дымке.

Я помню тебя таким...

Иногда ему казалось, что вся его жизнь была заключена в словах этой песни, которую он написал, когда ему было пятнадцать, что он на самом деле "потерянный в грусти". Или просто потерянный. Как так часто говорил его отец. Потерянный во всех смыслах, которые имели значение. Неправильный. Не в ладах с Богом. Сорвался и парит и... потерян.

Я мог бы быть поэтом, я мог бы быть священником.

Я мог бы быть тем, кого, наконец, освободили.

Из этой греховной жизни

Но все то, что я мог бы сделать ...

И все же я остался, потому что тебе нужен был кто–то.

А теперь....

Годы позади потеряны в грусти.

И еще слишком много всего осталось сделать.

И мы не исключение из правил...

В конце песни он долгое время сидел на стуле перед синтезатором, глядя на клавиши.

У него был талант... но недостаточно. У него был драйв... но недостаточно. Он мог бы построить карьеру на музыке, но не хотел этого достаточно сильно. На самом деле никогда, за всю свою жизнь, ничего не хотел достаточно сильно. Слишком много лет просто выживал. Когда появился Джереми, он впервые почувствовал, что на самом деле живёт. Он включал в себя всё. Абсолютно преданный. Поэтому он совершил прыжок веры, спрыгнул с обрыва.

Он сыграл начальные аккорды песни, которую написал об одном из своих друзей, который умер от наркотиков.

В конце концов, он один,

Человек без друзей.

Песня без слов.

Утонувший в боли,

С иголкой такой острой,

Что она колет до сердца

И забирает его прочь,

В более яркий день.

И холодный ветер больше не дует.

И он легко идёт на старых пальцах.

И свобода больше, чем просто слово,

Пока не наступает тьма,

И не взывает демон...

Была ли это песня о Поле, о друге, который умер от передозировки героина, когда им обоим было по двадцать, или эта песня была о нём самом? Он был удивлён этим, тем, что слова, которые он предположительно писал о других, на самом деле были о нём. Он садился и читал что-то, что написал годы назад, и понимал, что говорил сам с собой о себе, отмечал свои собственные промахи, собственные провалы и недостатки.

Когда он приближался к проигрышу – длинной импровизации, полной джазовой стилистики в ля-миноре – дверь в музыкальную комнату открылась.

Томас остановился.

– Я услышал, как ты играешь, – сказал, Дуэйн, стоя в дверном проёме.

– Прости. Я старался быть тихим, но иногда меня уносит.

– Всё нормально. Звучит неплохо.

Томас посмотрел на Дуэйна, который сейчас казался отдохнувшим, менее обеспокоенным.

– Ты голоден? – спросил он.

– Я не хотел прерывать тебя. Просто хотел послушать.

– Ты играешь?

– Нет, – сказал Дуэйн. – Но всегда хотел. Ты играл ту песню "Ужасных Мэри". Моему папе она нравится.

– Ты знаешь "Ужасных Мэри"? – недоверчиво спросил Томас.

– У моего папы есть все эти пластинки – некоторые из них были аж из шестидесятых. Боб Дилан. "Благодарные мертвецы". Элвис, конечно же. "Роллинг Стоунс". Принц – "Пурпурный дождь". Когда Принц умер, я думал, он родит. Он днями только об этом и говорил и продолжал включать "Пурпурный дождь". Даже моя мама говорила об этом. Полагаю, Принц нормальный.

– Подожди, – сказал Томас, сбитый с толку. Он встал со стула. – Ты знаешь "Ужасных Мэри"?

– Я их не знаю, но знаю эту песню. Ты сыграл её довольно неплохо.

– Позволь мне показать тебе кое-что, – сказал Томас, направляя Дуэйна в столовую и останавливаясь перед стеной, увешанной фотографиями в рамках.

– Знакомо выглядит? – спросил он, указывая на фото себя, с гитарой в руке, стоящего перед микрофоном. Это была фотография с обложки единственного альбома "Ужасных Мэри".

– Кто это? – спросил мальчик.

– Это я, – сказал Томас.

– Ты играл в группе?

– Это моя фотография, сделанная на одном из наших шоу. Я был фронт-меном "Ужасных Мэри".

Мальчик внимательно посмотрел на фотографию, потом повернулся к Томасу.

– Это ты? – удивлённо произнес он.

– Я написал эту песню.

– Ты?

– Да. Я.

– Не гони, – сказал Дуэйн.