Глава 17

Отряд умчался. Один из охранников подскочил и, приняв меня у Зодара, подсадил на мою Ладу. Устроилась удобнее, посмотрела на Зодара и покраснела опять — я разодрала на нем рубашку до пояса и измяла до состояния полной негодности. Неудачный фасон. Вот если бы она была с пуговицами, то те просто отлетели бы — потом можно было бы пришить.

Мы не спеша ехали по лесу, я — посередине. На душе было тяжело — сегодня я поняла, что люблю одного и поверила в любовь второго. Да, сейчас я верила, что Дар меня любит, хотя и не понимала его. Я не сожалела о нем — жалела. Было тяжело от того, что он страдает, я не хотела этого. Скорей бы он переболел мной. И что они, правда, нашли во мне — мала, худа, вредна. Марашка…Как я благодарна ей за тот разговор. Скажу сейчас и расцелую, мамой буду звать.

Тропа вынырнула из леса, расширилась. Мы ехали вдоль полей, окружающих город. Зодар подождал меня, всматривался. Тяжелый осадок от встречи с Даром не проходил. Я потянулась к нему, дальше мы ехали рядом. Он держал мою руку, тоже думал о чем-то, скорее всего, тоже о брате. Я сегодня узнала о своем женихе много, очень много. Верный друг, умеющий сочувствовать человек, бережный, любящий, стерегущий сегодня меня от самой себя. Теплое, пьянящее чувство поднималось в душе. Какая-то спокойная, переполняющая меня всю радость затопила изнутри, плескалась в глазах нежностью. Я обнимала его взглядом, тянулась заглянуть в глаза. Он встретил мой взгляд, подался вперед, прикрыл веки, замер. Опять смотрел — с каким-то радостным недоверием и странным отчаяньем, светился весь, улыбка появлялась и исчезала на его лице. Я не могла на него насмотреться, оторваться. Я любила, действительно любила. А он знал теперь это — увидел, понял.

На конюшне я спросила: — Подождешь меня — я переоденусь в платье? Пойдем к маме.

Мы шли к покоям Марашки. Я успела быстро помыться, вычесать волосы при помощи служки. Надела самое красивое платье, которое нашла наспех. Ей понравится, что я одета красиво.

Зодар стукнул в дверь, распахнул ее. Мы вошли. Марашка сидела в кресле у окна, наверное, высматривала сына. Он позвал ее:

— Мамка, я привел тебе дочку. Я беру жену себе, посмотри — кого.

Он смотрел на меня, любуясь, а у меня холодело сердце. Что он увидел в эти секунды на моем лице? Рывком кинулся к матери, упал на колени возле кресла. Я подошла, ноги, как гири, и увидела неживое лицо, отпавшую нижнюю челюсть. Умерла… не узнала. Не стала ждать смерти последнего сына — просто не смогла. Если бы я вчера дала хоть маленькую надежду…

Сын держал ее руки, смотрел, молчал. Я давилась слезами, не выдержала — разрыдалась:

— Это я виновата-а… Если бы я ей пообещала вчера, она не боялась бы жить, ждать… А я…я сказала, что не могу обещать ничего, что только зла не держу-у… она бы жила, радовалась… — трясло меня от рыданий.

Меня обняли родные руки. Прижали, гладили по голове.

— Солнышко, это она тебе рассказала? Не Натан?

— Д-да, она. Ночью… она слышала-а…Она меня ненавидела, наверное.

— Тогда хорошо, тогда не переживай. Просто ей пришла пора уйти. Она ушла спокойная, знала, что у нас все будет хорошо. Поверь мне, не плачь. Она знала, что делала, когда решила рассказать тебе. Глупенькая, она любила тебя. Как дочку жалела.

Я спокоен теперь. И она тоже — там. Собирайся иди. Я телегу спрошу — заберем ее с собой, в селе по дороге похороним, накроем тризну всему селу. Я знаю там людей, много раз бывал. Только наш обряд отложим, Наташа. Две недели маму поминать и оплакивать нужно. Плакать не будем — она ушла счастливая, а жалеть, что она не с нами всю жизнь буду. Просто нельзя раньше, не положено.

— Да я что? Я сейчас уже и подождать могу. — Стало неловко, вспомнила, что я творила, когда не могла ждать. — Только, Зодар, нельзя так. Ты-то должен понимать. Вот он там под землей напьется, протрезвеет, выползет и узнает, что нет той, что мать ему заменила. Он любит ее. А ты хочешь, чтобы он даже не попрощался? Он же не простит себе, что прогнал не только нас, а и ее. Это слишком! Я боюсь за него. Родной мой, дай знать ему, что она умерла. Не совсем же он идиот — кидаться на тебя на похоронах.

— Солнышко мое, ты иди сейчас к себе. Я все сделаю, сам пойду. Не переживай за него — он сильный, очень сильный. Ты подожди у себя. Я зайду и расскажу потом. Сюда людей позову, чтоб прибрали, готовили. Иди, я минуту побуду с ней.

Я ушла. Сидела у себя и ждала. Принесли поесть, но я не стала — не хотелось. Только отпила потом глоток какого-то компота. Сидела опять, ждала. Дверь громко грохнула о стену, я подскочила в кресле. Сидела и смотрела, как ко мне бегут Зодар с Даром. Вдвоем хватали меня, ощупывали, в два голоса выкрикивали:

— Что ты? Как? Как ты себя чувствуешь? Ты ела? Ничего не болит? Пей, пей это! Быстро пей. В моечную иди. Да пей же. Брат, тащи ее. Я за лекарем. Вливай, сколько влезет и пальцы в горло. Наташа, я сейчас приду, слушай его. Тодор умирает, пробовал твою еду. Нет, не умирает, не бойся — плохо ему. Ты как?

Я давилась водой, от больших глотков болел пищевод, появился жар в желудке, кольнуло, взрезало ножом. Схватилась за живот, согнулась, опускаясь. Заскулила от боли. Темнело в глазах.

— Нет. Не-ет… — страшно прохрипел Зодар.

— Уйди. Нужно будет — отдам, сколько примет. Успею. Время, брат, время — беги. Лекарь будет нужен мне.

— Наташа, Наташа, — тряс меня Дар. Сдавил челюсти, разжал рот и сунул в горло пальцы. Меня вывернуло прямо на его колени водой и желчью, чем-то синим. — Хорошо, хорошо, теперь снова пей, смотри на меня! Пей, я сказал!

Я сидела на полу, пыталась глотнуть — горло сжало, не проходило, вода лилась на шею. Дар отбросил кувшин. Взял мое лицо в руки.

— Наташа, открой глаза. Открой, сказал! Сам убью дуру, смотри на меня, не жмурься! Я сейчас отдам тебе свою жизнь, бери сколько нужно. Ты не убьешь меня, не бойся. Я видел — ты не ела. Выпила только, но немного, да? Да?!

Я кивнула, ожидая прихода нового спазма. Смотрела ему в глаза со страхом.

— Не бойся. Тебе нужно мало. Когда перестанет болеть — закроешь глаза. Не забудь. Постарайся не отключиться сейчас, глаза не закрывай — но остановись вовремя, тогда выживем оба. Ты поняла? Умница. Я все сделаю сам. Бери, уже бери, Наташа!

Его глаза приблизились, закрыли все вокруг. Он припал к моему рту. Вдохнул воздух из моих легких. Его совсем не стало. Странно пусто и тихо было в груди — сердце не билось, замерло. Остановилась вся жизнь во мне. Я смотрела ему в глаза. Он выдохнул в меня, задышал. Сердце стукнуло, заметалось, как бешеное, быстро-быстро застучало, выровнялось. Боль уходила, я зажмурилась. Он отпустил, привалился к креслу. Меня поднимал на руки Зодар, лекарь лил что-то в рот Дару, сжимал голову, потом бил его в грудь. Я с ужасом смотрела на это. Зодар нес меня в спальню, а я тянулась из-за его плеча увидеть, понять — живой или нет?

— Выживет, не бойся. Потом я и братья поможем, поделимся. Я увезу тебя, как только с ним станет ясно. Спрячу в лесу. Он найдет — кто. Ты полежи тут, я пойду, ему нужна помощь. Отпусти, ты что? Это не опасно, не бойся.

— Ага, он тоже говорил, что не опасно, а теперь лежит.

— Солнышко — время. Жди.

Я лежала на кровати. Вся превратилась в слух. Ловила голос Зодара. Слышала. Успокаивалась. Он молчал — я деревенела от страха. Опять говорит. Молчит… Да что же это такое? Сползла с кровати, двинулась к двери.

Смотрела, держась за лутку — Дар лежит, Зодар привалился к креслу, сидит на полу, что-то говорит лекарю. К Дару склонился Натан, припал ко рту. Дар дернулся, шевельнулся. К нему кинулся лекарь. Зодар поддерживает Натана, чтоб не упал, опускает к себе на пол. Лежат двое. Смотрела, молча плакала… Да, нужно делать отсюда ноги. Похоже, что они таки до меня доберутся, но перед этим угробят кучу народу. Как там тот мальчик, я не могу вспомнить его имя, не могу… Донеслись слова, я прислушалась: — Она умерла почти, сердце стало. Поэтому много взяла. Что-то новое, знать бы — что? Действует на сердце почти напрямую. Несколько спазмов желудка и все. Яд же и всосаться толком не успел, как так?

— Это я у тебя должен спросить — как так? Очнулся?