— Вот это хорошо. Печатайте вот так, — сказал полковник, бегло взглянув на листок, и ушел. Мы уже радовались, что опасность миновала, как полковник появляется снова и с ним трое офицеров. Очевидно, он все же что-то заметил. Вошедшие направились прямо к машине. Хайло поспешно остановил ее и выключил. Офицеры нагнулись над машиной, но в это время накладчик Сергеев стал в ней что-то поправлять.

— Вы скоро кончите? — спрашивают офицеры.

— Сейчас.

Тут набор с громом упал на пол и весь рассыпался.

Все же мы успели напечатать около семисот прокламаций. Распространяли их главным образом на окраинах по предприятиям. Привлеченная нами молодежь по ночам расклеивала листки.

Нам удалось выпустить две прокламации. Вторая была обращена к казакам. В это время Деникин вел атаку против рады. Он требовал единовластия и не признавал никакой казачьей «самостийности». Часть казачьей рады во главе с Калабуховым протестовала против этого. Деникинцы повесили Калабухова на Крепостной площади. По этому поводу мы выпустили прокламацию, которую принялись распространять по кубанским станицам.

В Смоленскую станицу была отправлена с прокламациями Лиза Самойленко. Я воспользовалась тем, что знала многих в Крепостной и Афипской, за Кубанью. Там было много иногородних из бедноты. Мои дядья — все четверо — сражались в отрядах красно-зеленых. Двое были убиты в боях против белых. Третий, Тихон Бондарев, убежал из-под расстрела к партизанам.

Нарядили мы Лизу казачкой-молодичкой. В кошелку наложили ей прокламаций, а сверху сушеной тарани. По железной дороге надо было ехать до станции Афипская. Потом Лиза рассказывала нам, как она пробиралась к партизанам. В поездах шли обыски. Белогвардейские патрули искали дезертиров, спрашивали документы и проверяли, что везут пассажиры. Заглянули к Лизе в кошелку и взяли связку тарани. Видя, что дело плохо, Лиза стала шутить с ними, заговаривать зубы. Она была красивая. Деникинцы принялись заигрывать с ней. Хоть и не нравится, но надо терпеть. Хотели еще взять тарани, однако Лиза запротестовала:

— Что вы делаете? У меня ничего не останется.

Патруль оставил ее в покое, и она благополучно доехала до Афипской. Здесь пересела на подводу и за три рубля добралась до Смоленской. Там она вручила прокламации Тихону Бондареву.

— Передайте Насте, — сказал он ей, — пусть достанут медикаменты. У нас много больных, а лечить нечем.

Хоть и трудно было достать медикаменты, но нам удалось сделать это через знакомого ветеринара.

Медикаменты Лиза тоже отвезла Бондареву. Но прокламации мы больше уже не могли выпускать, так как вместо пьяницы-полковника появился новый хозяин типографии. Тогда мы начали таскать шрифт для подпольной типографии, которую решили устроить. Сделали специальную кассу, вроде чемодана, в которой и переносили шрифты. Воровали шрифт и из других типографий.

Намучились мы с нашей подпольной типографией. Только-только разберем принесенные шрифты, как хозяева выгоняют нас из квартиры. Так было несколько раз. Пришлось перенести нашу типографию за город, на сады, где сейчас село Калинино. Туда я не ходила. Искусственная нога не позволяла делать такие дальние путешествия.

За день я так уставала от работы, что когда приходила домой, то пластом валилась на кровать. У меня на квартире была явка товарищей, хранились паспорта. Приходили подпольщики, часто переодетые офицерами или казаками. Обращались ко мне за всякими справками. В девятнадцатом году начались повальные аресты среди подпольщиков. Был арестован целый ряд товарищей. Я ждала с минуты на минуту, что и меня заберут. Пришлось перейти на нелегальное положение. В типографию я перестала ходить. Ушла со своей квартиры и стала жить у знакомых. В это время арестовали очень многих, в том числе и Лиманского. Лишь небольшая группа товарищей осталась на свободе. Виновником нашего провала был провокатор Абросимов. Появившись в Екатеринодаре, он представился нам, что якобы приехал из Ростова для связи. Как раз после этого и начались аресты. Но мы продолжали свою работу по-прежнему. Решили печатать прокламации в одной кооперативной типографии. Договорились об этом с наборщиком, беспартийным рабочим.

На другой же день после выпуска первой прокламации в типографию явились деникинцы и арестовали всех наборщиков и печатников. Был такой момент. Один из наборщиков забежал в типографию и увидел: все рабочие согнаны в кучу, их караулят солдаты. По типографии ходит полковник, смотрит под станками, заглядывает в набор. (Рабочий, который набирал нашу прокламацию, сразу же понял, в чем дело, и своевременно спрятал набор.) Вошедший в помещение товарищ, увидя, что дело неладно, прикинулся заказчиком и громко спросил:

— Мой заказ готов?

Ему ответили, что нет.

— Ну хорошо, я зайду в другой раз.

Так и ушел. Но дома у него уже сидел стражник, который его и забрал.

Хотя прокламацию не нашли, но заведующий цехом и группа печатников были посажены. Выпустили их на волю только недели за две до прихода красных. В тюрьме наших товарищей все время мучили. При допросах жестоко избивали. У многих товарищей были выбиты зубы. Большинство арестованных рабочих было беспартийные. В это время Екатеринодар переживал полосу жесточайшего белого террора. Расстреливали деникинцы арестованных обычно на «Острове смерти» на песчаной косе, которая вдается в реку Кубань. Почти каждое утро, рано на заре, можно было слышать, как трещит на реке пулемет. Тела убитых сбрасывали в воду.

Наша работа не прекращалась.

Партийный комитет выделял отдельных активных большевиков и прикреплял к заводам для связи с рабочей массой. Основным нашим правилом было всячески вредить врагу. Вот пример. На металлообрабатывающем заводе белогвардейцы попытались изготовлять патроны. Раньше, во время германской войны, здесь выделывались снаряды. Рабочие всеми способами старались сорвать это производство. Во время приготовления состава литья литейщики тайком добавляли туда какой-то порошок, в результате чего состав получался хрупкий, не годный для производства. Администрация установила строгий контроль над всем процессом литья. Тогда рабочие стали говорить, что для выделки патронов требуется латунь. Белогвардейцы достали откуда-то латуни. Что делать? Нельзя же выпускать патроны для белых!

Придумали наши ребята новый маневр. Работают рабочие целый день, а сделают всего-навсего несколько патронов. Пошли тогда разговоры о том, что наши станки слишком примитивные, нужно выписать из-за границы. Таким вот образом мы сорвали литье патронов. Все это было проделано по инициативе самих рабочих.

Вообще немало у белых было хлопот с рабочими. Заняв Екатеринодар, деникинцы снизили на заводах полученную при большевиках двадцатипроцентную надбавку. Рабочие в знак протеста устроили итальянскую забастовку: приходили на работу, болтались по цехам и фактически ничего не делали. Видя, что из снижения ничего не выйдет, белые оставили эту надбавку.

Профсоюзы были разгромлены. Белогвардейцы врывались в помещения, ломали столы и стулья, рвали книги, уничтожали все делопроизводство. Это вызвало перелом даже среди меньшевистски настроенных рабочих.

Трамвайщики при попытке лишить их целого ряда льгот, установленных большевиками, остановили трамвайное движение в городе. Генерал Шкуро вызвал к себе управляющего трамваем. Тот посоветовал ему самому переговорить с рабочими. Вызвал Шкуро к себе группу рабочих и с плетью в руках стал на них кричать:

— Насмерть всех запорю!

Угрожал, ругался, топал ногами. Однако трамвайщики не сдались и добились своего.

Когда белые стали, наконец, отступать, то настоящих боев под самым Екатеринодаром не было. Белые отстреливались только для прикрытия своего отступления. Весть об отступлении Деникина катилась до самого Новороссийска. У нас уже тем временем были подготовлены воззвания к казакам. Мы расклеили их по городу. В воззвании говорилось о том, что «большевики не мстят. Всем, кто добровольно явится, будет помилование, кто захочет — будет отпущен по домам. Не идите с белогвардейцами, не стреляйте, сдавайте оружие».

Когда Красная армия освободила Екатеринодар от деникинских банд, я пошла на партийную работу.