КАРЛ РОЗЕ

Это было в предвоенные годы в Харькове.

…Часы пробили двенадцать, когда Петер возвратился домой. Мать еще не спала. Никогда раньше он, не предупредив ее, так долго не задерживался.

— Что случилось? — взволнованно спросила мать, заметив угнетенное состояние сына.

Петер молча снял пальто, не торопясь повесил его на вешалку и только тогда вместо ответа раздраженно спросил:

— Где мой отец? Я больше так не могу. Я должен знать, кто он, куда и зачем так таинственно уехал? Мне не дают покоя, мучают разные предположения. Кое-кто намекает, будто отец мой бежал в Германию. Скажи, это правда? Не хочу, чтобы его считали таким же, как отец Рауля Болдмана, попавшего в тюрьму за грязные связи!

Мать побледнела, ее губы нервно вздрагивали. Затем вдруг, словно стряхнув с себя огромную тяжесть, глухо ответила:

— Петер, ты уже взрослый и должен знать всю правду. Открою тебе семейную тайну. Я долго ее хранила. Карл Розе не родной твой отец… И ты не немец. Кровь Петра Соколенко течет в твоих жилах. Он погиб еще до твоего рождения. Познакомились мы с ним при необычных обстоятельствах. В то время я работала домашней работницей в семье Карла Розе. Во время войны с Германией в 1914 году Розе получил тяжелое ранение и попал в плен, а после освобождения, женившись на богатой вдове, остался в Харькове. Устроился работать на завод.

Помню, будто это случилось вчера… Жаркое лето 1917-го. На рассвете я вышла во двор, чтобы набрать из колодца воды, и вдруг увидела, как в пристройку, где хранились дрова, забежал парень. В это время на улице раздались пронзительные свистки, мимо ворот пробежали полицейские. «Что вы здесь делаете?» — спросила я парня. Он грустно усмехнулся: «Ищу свое счастье. Может, ты и есть мое счастье? Или несчастье? Что молчишь? Иди, зови полицию. Скажи, что тот, кого они ищут, прячется в твоем хозяйстве». — «Я здесь не хозяйка — работница». — «А кто же твой хозяин?» — «Карл Розе». — «Это не тот ли хромой немец, что работает на паровозном?» — «Да, он». — «Вот как! Посчастливилось, значит. Карл Августович, кажется, порядочный человек…» Так мы и познакомились, — продолжала мать. — Потом встречались часто. Помогала я Петру: прятала листовки, разносила их… А после революции — Октябрьской — мы стали мужем и женой. Но и года не прожили вместе. Отца твоего назначили комиссаром отряда красноармейцев, и он ушел воевать с деникинцами. Назад не вернулся… Ты родился уже после его смерти. В то время в городе как раз хозяйничали белогвардейцы. Объявился прежний владелец дома, где мы занимали квартиру, и меня как жену красного комиссара выгнали на улицу. Хорошо хоть не отдали в руки тех извергов. Они нещадно расправлялись с семьями комиссаров, да и со всеми, кто был сторонником или хотя бы сочувствовал Советской власти. Не особенно рассчитывая на помощь, я обратилась к своим прежним хозяевам. Розе и дали нам пристанище. Я снова стала их домработницей. У них своих детей не было, и они сразу полюбили тебя. А хозяйка, годами старше своего мужа, даже называла тебя своим внуком. Очень радовалась и умилялась, когда ты начинал ходить. Она умерла от тифа… Через некоторое время Розе предложил мне быть его женой и усыновить тебя… Так Карл Розе стал твоим отцом. Мы тогда с ним условились: ты не должен знать, что он тебе не родной. А чтобы сохранить это в тайне, переехали жить в другой район города. Розе любил тебя, как собственного сына. Об этом ты и сам теперь можешь судить. Он, как и твой родной отец, — рабочий, человек очень добрый и порядочный. И, насколько мне известно, никогда не делал ничего плохого против своей рабочей власти. Где он сейчас, чем занимается, не знаю. А как быть с тобой, надо посоветоваться с одним человеком…

— Кто этот человек? — с настороженностью спросил Петер.

— Работает… в ГПУ, — нерешительно промолвила мать.

Слегка ошеломленный ее словами, Петер вспомнил, как когда-то давно к отцу приходил серьезный, рассудительный, с волевым лицом молодой мужчина, который потом, несколько позже, разговаривал и с ним на заводе как представитель ГПУ.

— Мама, я знаю, с кем ты собираешься советоваться. Мне хотелось бы поговорить с ним самому.

— Что ж, ты уже взрослый и имеешь на это право. Прости, сынок. Я не могла раньше… — Она обняла Петера за плечи, припала головой к груди…

Сын понял, что в их жизнь вошло что-то новое, очень серьезное, но тревоги в сердце не было…

На следующий день Петер встретился с сотрудником государственного политического управления Тараненко. Уже по тому, как тот разговаривал с ним, по его доброжелательным советам и предостережениям он сделал вывод: названый отец — нужный и преданный Советской власти человек.

В конце беседы Тараненко неожиданно спросил:

— Вы знаете Пауля Болдмана?

Петер утвердительно кивнул:

— Очень хорошо. Мы с ним семь лет учились в немецкой школе, потом вместе работали на заводе и даже внешне похожи.

— Что вы можете о нем сказать?

— В школе он учился хорошо. А вот на заводе работал без особого энтузиазма и не любил, когда ему делали замечания. Близких друзей у него не было, держался всегда отчужденно, замкнуто. Лучше, чем к другим, относился ко мне. Вероятно, это было вызвано нашим давним знакомством. Иногда приглашал послушать радиопередачи из Берлина. А однажды сказал, что хотел бы уехать на родину своего отца.

— А вы хотели бы встретиться со своим отцом?

От столь неожиданного вопроса Петер растерялся:

— Конечно… Хотел бы… Тем более теперь, когда мать и вы открыли мне тайну. А как это сделать?

Тараненко положил руку на плечо Петера.

— Обо всем поговорим позже. А пока о нашей сегодняшней беседе не следует распространяться.

Петер хотел заверить, что он все понимает и никому… однако Тараненко понимающе поднял брови — мол, знаю, верю, убежден.