ЖЕНЩИНА С ЯДОМ
Командир вместе с комиссаром и начальником штаба обсуждали план передислокации подразделений, которые оставляли село Калише. Разведке стало известно: не сегодня завтра туда нагрянут каратели.
В землянку заглянул радист-шифровальщик Иван Горецкий.
— Разрешите, товарищ подполковник!
— Давай, что там у тебя!
— Раскодировал шифрограмму. Ту, которую недавно доставили из Банска-Бистрицы.
Морской развернул густо исписанный карандашом небольшой листок. «Сокол» сообщал: «Полиция безопасности послала в отряд с ампулой цианистого калия молодую, красивую женщину. Цель — отравить Морского. Заложником оставили ее мужа, попавшего в плен».
— Этого нам еще не хватало! — сердито бросил командир, передавая листок Григорьеву.
Тот внимательно перечитал сообщение и нахмурился:
— Надо немедленно передать в Центр.
— Стоит ли? Дело касается лично меня. Тем более что нам уже это известно, — возразил Морской.
Комиссар был старше командира, имел большой жизненный и оперативно-чекистский опыт. Внимательно посмотрев на Морского, он твердо сказал:
— Не забывай, что ты советский разведчик, выполняешь за линией фронта важное задание. К тому же подобные методы фашисты могут использовать и в отношении других наших людей, которые действуют во вражеском тылу. Поэтому Центр должен знать, какие именно террористические акты проводят гитлеровцы, их способы. А цианистый калий — яд моментального действия.
— Хорошо, — согласился Морской.
— За несколько минут он написал донесение в Центр, прочел его комиссару, передавая Горецкому, распорядился:
— Срочно закодируй и отправь, — и, когда радист уже выходил из землянки, добавил: — Передай, пусть связной найдет Олевского и направит ко мне.
Вскоре у входа появилась могучая фигура контрразведчика. Снег облепил шапку, покрыл плечи. От ветра, ворвавшегося в землянку, язычок коптилки угрожающе затрепетал.
— Медведь. Осторожнее, погасишь, — проворчал Бобров.
Олевский поспешил захлопнуть дверь. Когда язычок огня выпрямился и в землянке посветлело, он, стряхнув снег, пожаловался на проклятый ветер и подошел к столу.
— Садись, Фомич, — пригласил командир.
Морской чувствовал особую симпатию к этому умному, находчивому и рассудительному чекисту, который стал учителем и наставником многих разведчиков и подрывников отряда. Олевского любили и уважали, но, вероятно, не каждый, даже из ближайших друзей, знал, что длинными ночами этот железный человек, подавляя в себе боль утраты родных, единственной дочурки (их расстреляли фашисты), пишет им горячие, полные нежности письма, хотя хорошо знает, что их нет среди живых…
— Слушай, Сашко, — в тишине землянки слишком громко прозвучали слова Морского, — тебе гестаповцы снова подкинули работенку. И где ты думаешь? Вот здесь, на столе, — показал он на котелок с едой. — Не веришь? Честное слово, не шучу. Вполне серьезно!
Морской рассказал о полученном сообщении. После короткой паузы спросил:
— Что будем делать? Как и где станем искать эту таинственную красавицу? Речь идет не только о моей жизни. Ведь если враг подбросит нам яд в котел, сам знаешь…
Олевский молча посмотрел на присутствующих, не торопясь достал сигарету, закурил. Разгоняя рукой клубы дыма, полушутя ответил:
— Если она на самом деле красавица, то обнаружить ее будет нетрудно. Ведь женщин в отряде мало. Труднее будет найти вещественные доказательства. Жаль, неизвестно, когда эта террористка откомандирована к нам. Если не ошибаюсь, за последние две недели мы женщин в отряд не принимали.
— А когда пришла Клавдия Кардаш? Может, она и есть та красавица? Прикрылась легендой о бегстве от полиции безопасности: мол, не хотела выполнять заданий фашистов по выявлению связей населения с партизанами, — рассуждал вслух Григорьев.
Начальник штаба молча потянулся к своей полевой сумке. Достал тетрадь в черной клеенчатой обложке, отыскал нужную запись и вслух прочел:
— «Кардаш, она же Карташова Клавдия Александровна. Прибыла в отряд восьмого января из Банска-Бистрицы…»
— Почему у нее две фамилии? — спросил Морской.
— Как она объяснила, под фамилией Кардаш после освобождения из тюрьмы проживала на полицейской конспиративной квартире, — ответил Олевский. — Проверка в Банска-Бистрице подтвердила это. Не исключено, что гитлеровцы имели намерение использовать Карташову… Но, товарищи, мы не можем, не имеем права безосновательно подозревать всех людей, даже если среди них и затаился враг! Что касается Карташовой, то ее поведение в отряде, участие в боевых операциях, ненависть к врагу и проявленная смелость не дают оснований сомневаться, что она рассказала правду…
— Ну что ж, пожелаем Александру Фомичу скорее разоблачить эту гестаповскую сволочь, — закончил командир и возвратился к обсуждению плана передислокации отряда.
Все четверо склонились над лежащей на столе картой.
А незадолго до этого на конспиративной квартире полиции безопасности, расположенной в доме на улице Народной в Банска-Бистрице, гауптман Круцбергер давал последние наставления «Красавице», которая под фамилией Дикань поселилась по этому адресу.
Гауптман, конечно, не подозревал, что за местом его временного пребывания в Банска-Бистрице следят разведчики Морского еще с тех пор, как он поселил там завербованных полицией безопасности и освобожденных из тюрьмы сестер Карташовых — Клавдию и Анну. Разведчик «Кум» успел познакомиться с новой жительницей, красивой, но почему-то очень грустной женщиной по фамилии Дикань. Она рассказала, что родом с Украины, убежала из Германии, куда ее вывезли фашисты, и теперь ищет пути к партизанам. Просила «Кума» связать ее с людьми, с помощью которых могла бы вернуться на Родину или же дождаться Красной Армии в горах…
И разведчики помогли, чтобы использовать «Красавицу» в своих целях. Как только землю окутали сумерки, «добрые люди» вместе с Дикань двинулись в путь. Они вели ее дальше и дальше, передавая из рук в руки. Наконец ранним утром добрались до места в горах, где их ждали вооруженные автоматами двое парней.
— У вас есть оружие? — спросил один из них по-украински, показывая на свой автомат.
— Нет, оружия у меня нет, — тоже по-украински ответила она и улыбнулась.
— Вы знаете украинский язык? — переспросил парень.
— Я с Полтавщины. Вы, вижу, тоже украинец!
Боец не ответил и стал прощаться с проводником, потом повернулся к женщине:
— Пошли. Только надо идти так, чтобы за нами на снегу оставался один след.
И они двинулись к горному склону. Через некоторое время подошли к заброшенному лесному туристскому домику. Приказав женщине ждать, он куда-то исчез…
Через час в домике появилось два человека.
— Кто вы? — взволнованно спросила женщина.
— Мы те, кого вы ищете, — ответил Олевский. — А вы кто?
— Если вы партизаны, то отведите меня к своему командиру.
— А может, я и есть командир? — пристально посмотрел на нее Олевский.
— Вы не тот командир, который мне нужен. Он выглядит иначе.
— Вы его знаете? Встречались с ним?
— Нет, не встречалась. Но уверена, что вы не Морской.
— Почему вам нужен именно Морской?
— Об этом я могу сказать только ему лично, — тихо проговорила женщина. — Наконец, дело, с которым я пришла, касается только Морского. Именно поэтому я должна видеть командира отряда.
«Видимо, это и есть та „Красавица“, о которой сообщал „Сокол“», — решил Олевский, внимательно осматривая молодую, красивую женщину, и, чтобы вызвать ее на откровенность, назвал себя:
— Я начальник контрразведки партизанского отряда, которым командует Морской. Можете доверить мне все, что хотите рассказать ему лично.
Женщина окончательно разволновалась.
— Делайте со мной что хотите, но я ничего вам не скажу. Откроюсь только тому, чья фотография напечатана вот здесь, — и она показала газету с портретом Морского.
Беседа не давала желаемых результатов. Женщина упрямо настаивала на встрече с Морским лично. Олевский через связного доложил командиру о требовании неизвестной.
Вскоре в домик, расположенный недалеко от базы отряда, вошли Морской и Григорьев. Поздоровались.
— Эта красавица хотела со мной встретиться? — слегка щурясь, спросил Морской.
От слова «красавица» незнакомка вздрогнула и пронзила командира взглядом удивительно голубых глаз. Потом взглянула на портрет в газете, которую вынула из кармана, подошла к Морскому и какое-то мгновение рассматривала его.