Командир 2-й Особой Леонид Михайлович Литвиненко был кадровым военным, участвовал в гражданской войне. Этого энергичного, смелого человека в бригаде все любили. За глаза Литвиненко иначе, как «наш батя», партизаны не называли.

«Главный разведчик» бригады Александр Викторович Герман родился и вырос в городе на Неве. Ленинградский комсомол послал его в начале тридцатых годов в армию. Окончив танковое училище, Герман служил в Белоруссии, затем учился в специальной школе при военной академии, оттуда попал в разведотдел штаба Северо-Западного фронта.

Бойцы относились к Герману с особым уважением. Он был исключительно обаятельным человеком и, бесспорно, талантливым командиром. «Хлопец рожден управлять боем», — любовно говорил о Германе Литвиненко.

В послевоенные годы мне приходилось слышать от некоторых партизанских командиров, знавших Германа непродолжительное время, такие характеристики Александра Викторовича, как «безумно храбрый», «горячий до безрассудства». Все эти звонкие эпитеты не имели ничего общего с характером нашего «главного разведчика», а впоследствии и командира. Да, Герман был храбр, но его храбрость основывалась на мудрости зрелого воина. Он всегда тщательно и весьма осмотрительно готовился к боевым операциям — будь то налет на охрану небольшого железнодорожного моста или сражение с целой карательной экспедицией. Решительности и хладнокровию Германа в бою могли позавидовать командиры самых высоких рангов.

Вот с какими людьми свела меня судьба глубокой осенью 1941 года. В течение небольшого срока все группы партизанского отряда имени Чкалова влились во 2-ю Особую. Последним из чкаловцев в бригаду попал Сергей Дмитриевич Пенкин. При переправе через Ловать он обморозил ноги и вынужден был остаться в одной из деревень подлечиться. Литвиненко назначил Пенкина начальником особого отдела бригады.

Получил и я неожиданное для себя новое назначение. Как-то рано утром меня и Логинова вызвали в штаб. Нас встретил комиссар. Поздоровавшись, приказал:

— Вы, товарищ Логинов, идите к комбригу. Он вас ждет. А с вами, Михаил Леонидович, хочу об одном деле потолковать.

Что, думаю, за дело? Казалось, обо всех делах отряда переговорено. Зашли мы в соседнюю комнату. Усадив меня напротив себя, Терехов начал расспрашивать о том, как чкаловцы привыкают к новым условиям. Чувствуя, что вызвали меня в штаб по какому-то другому важному вопросу, я отвечал невпопад. Заметив мое волнение, комиссар без обиняков предложил:

— Как вы смотрите, товарищ Воскресенский, на то, чтобы возглавить политотдел?

— Какой политотдел?

— Мы еще не завершили до конца организацию нашего соединения. Решено в бригаде создать политотдел, а вас назначить начальником его.

— Меня? Так ведь я в армии был рядовым. Да и членом партии стал только в начале этого года.

— Не боги горшки обжигают, — отрезал Терехов. И уже мягче добавил — Справитесь, Михаил Леонидович, обязаны справиться.

Я согласился.

Вечером мы выступили в поход. Грязные космы туч нависли над лесом. Повалил снег. Кони и повозки вязли в расплывшейся проселочной дороге. Идти было тяжело. В последний раз я шагал рядом с бойцами родного отряда. Утром следующего дня мне предстояло начать организовывать работу политотдела бригады. А с чего ее начинать? До этого провел я всего лишь несколько бесед в деревнях Невельского района, оккупированного фашистами. Вот и весь мой опыт агитатора.

Кроме меня в политотдел зачислили еще четверых: инструкторами Григорьева, Леонова, Шабохина и помощником начальника по комсомолу Зиновьеву. Старшим по возрасту из нас был Семен Леонович Леонов[1]. В юности ему довелось многое повидать. Он сражался с белыми бандами. А вернувшись после гражданской войны в деревню, стал в ряды тех, кто поднял на берегах Великой знамя колхозного движения. Псковские пахари избрали коммуниста-бедняка председателем колхоза. Председательствовал он до начала советско-финляндской войны.

Леонов умел завести душевный разговор, просто, доходчиво растолковать любую сложную проблему. На привалах бойцы охотно подсаживались к костру, где слышался густой леоновский бас.

Запомнился мне его разговор с юношей-красноармейцем, присоединившимся к бригаде в районе поселка Молвотицы. Один из отрядов бригады сделал тогда удачный налет на вражеский гарнизон на большаке Молвотицы — Холм. В этом бою молодой партизан вел себя недостаточно активно, и вечером у коновязи Леонов по-отечески журил его. Парень оправдывался:

— Мне бы автомат, а то фрицы строчат да строчат из автоматов-то.

— Ну что ты, как сорока, заладил одно и то же: автомат, автомат. Тебе не автомат нужен, а злости побольше. Ведь вот бежал же я в атаку с тобой рядом без автомата, а не кланялся каждой немецкой пуле.

— Так вам, дядя Сеня, вообще страх неведом.

При этих словах лицо Леонова расплылось в улыбке:

— Э, нет, дружище. Это ты зря загнул. Все мне ведомо: и страх, и жажда жизни. Но только злости на врага уж очень много у меня скопилось, да и хочу человеком всегда быть.

— А я, что ли, не человек? — перебил Леонова с обидой в голосе боец.

Семен Леонович будто не услышал реплики собеседника, продолжал:

— Настоящий человек умирает на войне один раз, а трус ежедневно себе отходную молитву бормочет. Вот и выбирай, брат, что тебе лучше подходит. А обижайся не на меня, а на себя. Я ж тебе от чистого сердца добра желаю.

— Да я понимаю.

— Ну, а раз понимаешь — пошли ужинать, — предложил миролюбиво Леонов и уже мимоходом, как бы невзначай, бросил: — А автомат-то дело наживное, глядишь, и у тебя появится.

Через неделю я встретил леоновского подопечного с трофейным автоматом за плечами. В конце года его фамилия была названа в приказе по бригаде, в котором отмечались доблесть и находчивость группы партизан, участвовавших в засаде на шоссе.

Активно стала работать в политотделе Нина Зиновьева, мой помощник по комсомолу. До войны она учительствовала в школе под Осташковом. Когда фронт приблизился к городу, Нина стала бойцом отряда МПВО. Однажды в подвал, где Зиновьева с подругами готовила бутылки с зажигательной смесью, зашел Литвиненко. Разговорились. Узнав, что девушка преподавала в школе немецкий язык, Литвиненко зачислил ее в штаб бригады переводчицей. Позже Терехов направил Нину в политотдел.

В Осташкове Зиновьева часто выступала на вечерах в концертах самодеятельности. Комбриг наш знал и об этом. И когда мы, выбив гитлеровцев из какой-либо деревни, располагались в ней на ночлег, он распоряжался:

— Нина, а ну быстренько избу попросторнее отыщи да молодежь собери!

Через час в деревне раздавались переливы гармони. Из открытой двери на морозную улицу неслась задорная частушка. Такие вечеринки мы проводили часто. Это была весьма действенная форма общения партизан с местным населением.

В довольно короткий срок политотдельцы с помощью комиссаров создали в каждом отряде, в каждой группе партийные и комсомольские организации, выделили агитаторов. В бригаде начала выходить стенная газета, которая по прочтении передавалась из одного подразделения в другое.

В конце 1941 года 2-я Особая насчитывала в своих рядах около четырехсот бойцов и командиров. Бригада состояла из четырех боевых отрядов и штаба. Была у нас и специальная огневая группа автоматчиков, которой командовал воентехник 2-го ранга Константин Гвоздев. Литвиненко все мечтал заполучить в бригаду три-четыре танка, и с этой целью штаб скомплектовал и готовил несколько танковых экипажей.

В декабре отряды бригады разгромили фашистский гарнизон в селе Даньково, выбили гитлеровцев из деревень Морозово и Моисеево. Наши диверсионные группы взорвали крупные немецкие склады боеприпасов и продовольствия в поселке Андреаполь, уничтожили в засадах более двадцати грузовых автомашин с солдатами неприятеля.

Целый месяц бригада вела кочевой образ жизни, обеспечивая разведывательными данными штаб Северо-Западного фронта, войска которого оборонялись в то время на рубеже озеро Ильмень — Лычково — озеро Селигер — Осташков. Мы не знали тогда, что наш фронт готовится к участию одновременно в двух стратегических операциях — и против группы фашистских армий «Север» и против группы «Центр».