4. Полковник Кустов

Командир 380-й Орловской дивизии полковник Кустов — по происхождению псковский крестьянин, по профессии в юности портновский подмастерье — ходил по крестьянским дворам, шил штаны, пиджаки, полушубки. Подмастерьем был, пока не взяли в армию. Здесь учился, стал сержантом — и пошел!.. Несколько лет спустя его — для примера другим — сфотографировали и портрет повесили на стене в части, чтобы все видели, как советский командир умеет организовать свою жизнь. И, правду сказать, жизнь у него организована на удивление. Достаточно заметить, что или окружающие обязаны ему спасением, или он обязан им. Адъютанта он спас в бою. Шофер, веселый украинец Бондаренко, спас полковника, когда какой-то шальной немец бросил в машину из кустов противотанковую гранату.

Бойцы дивизии говорят про Кустова: «Он любит передний край». В устах их это высшая похвала. Любить передний край — значит понимать дух сражения, стремиться в самую гущу его, чувствовать настроение солдата и уметь передать солдату свое настроение. Например, я был свидетелем такого случая. Надо было атаковать немцев, которые стояли за рекой, километрах в десяти. Местность — болота, лесные дороги, чаща. Кустов поехал на рекогносцировку. Его сопровождали начальники штабов полков и работники штаба дивизии. Командиров полков не было. Мы приблизились к реке. Немцы были за лесом, километрах в трех. Ничем не замечательная просека, ничем не замечательные пни. Кустов встал на высокий пень и начал развивать план завтрашнего наступления. Затем, оставив офицеров, он со мной и адъютантом поехал в дивизию. «Маяки», то есть солдаты, указывающие на перекрестках дорогу, еще не были расставлены полком, дорога неизвестна. В поле мы встретили командира полка майора Плотникова, первым ворвавшегося в Орел. Плотников, маленький, резко шагающий, рябой, с задумчивыми глазами, очень смелый, приятный и умный человек, подошел к полковнику. Кустов сказал ему:

— Майор! Вы поведете полк на просеку, откуда повернете налево, у пня, где я рисовал картину будущего боя. По просеке этой вы и выйдете к реке. Дайте мне карту, покажу.

— Я отдал свою карту, — сказал Плотников. — Но я и так найду. Вы рассказали ясно.

Что майор нашел ясного в рассказе полковника, я не понимаю. Просек там таких сотни, пней — тысячи, дороги виляют, крутятся, а дорога полковником была рассказана, как влюбленный рассказывает другому. Я не хочу сказать, что Кустов всегда говорит так неясно, и тут скорее всего виноват Плотников, который сказал, что понимает полковника. Мне думалось, что дорогу к «историческому пню», о котором говорил Кустов, найти невозможно. Но майор Плотников нашел пень, нашел дорогу и на два часа раньше расписания привел свой полк куда надо! Оказалось, что язык влюбленных полезен и на войне. Я сказал об этом Кустову. Он улыбается редко, скупо, чуть-чуть; вернее, это можно назвать наброском улыбки.

— Влюбленные? — сказал он, пустив эту тень улыбки. — Да! Влюбленные в ненависть к врагу.

Когда в редкие минуты отдыха мне удастся навести Кустова на разговор о немцах, сильно загорелое лицо его приобретает цвет заката, а веки наливаются кровью. Мы вдвоем в палатке, приглушенно ворчит радио в металлическом ящике, на столе газета, крепкий чай и непременно квас. Кустов молчит, но сколько ненависти к врагу чудится в этом молчании! Думаешь, предки его псковские, сражаясь некогда с немецкими псами-рыцарями за родную землю, завещали потомку своему кипучий пыл битвы и знойную любовь к переднему краю сражения за отчизну.

Не только былые немцы — и нынешние немало причинили горя Кустову, если говорить о личной жизни его. Трое его братьев погибли в боях за Ленинград. Много друзей пало рядом с ним. Сам он был ранен три раза. «Один осколок чуть не развалил живот, да пряжка помешала». А горечь выхода из окружения в сорок первом году? А лесная сторожка, куда после пяти дней скитания и голода — питались ягодами — пришло несколько окруженцев и где вместо ожидаемой пищи нашли они только патефон да пластинку «Глухой сибирскою тайгою»? Всю короткую ночь, светлую и летнюю, они заводили патефон и ставили единственную пластинку, пока не стерли ее до шероховатости плиты, после чего взяли котомки и, как ни странно, будто набрав сил от песни, довольно скоро нашли своих. Теперь, преследуя и окружая немца, выбивая его из Орла, полковник Кустов не забывает и о сорок первом годе. Часто он приказывает адъютанту завести патефон. И мы слышим:

И все вокруг огромной палатки замирает. Недвижно стоит на часах пожилой автоматчик, держа на руке автомат, как спеленутого ребенка. Слушают проходящие саперы, минометчики или скачущий мимо офицер связи. Лица их сдержанно строги. Они понимают своего полковника, как и полковник понимает их. Еще бы не понять!

От реки Зуши до реки Оки, что разделяет город Орел на две части, много километров, в боях, огненным тараном прошла 380-я стрелковая! Прошла и дальше идет. Целый год перед взятием Орла дивизия воевала в лесах и болотах. Солдаты говорят с гордостью о своей дивизии: «Мы всюду внушали соседям беспокойство — им приходилось догонять нас, иначе отстанешь». После года в лесах первым городом, который увидала дивизия, который взяла дивизия, был Орел.

Кустов говорит:

— Орловское наступление знаменует собой перелом. Оно поэтому останется навсегда в памяти, что бы ни случилось, какие бы подвиги ни совершила дивизия.

Дивизия опять в лесах. Но это не огорчает никого. И прежде и теперь раненые стремятся обратно в свою дивизию.

Перед Орлом легко раненного бойца увезли далеко, а он убежал из лазарета, боясь, что дивизия уйдет невесть куда.

— Неужели вы его отправили обратно?

— Зачем? Вылечили своими средствами. Он мне нужен был для орловского прорыва. Прорывают тот рубеж, на который надеется наш противник, и прорывают потому, что наша надежда на свои силы крепче надежды противника. Такие солдаты и есть наша надежда.

Это подлинные слова Кустова. Я их записал немедленно. Он говорит сжато, коротко, с крестьянской толковостью. И это тоже всем понятно, и это тоже все любят.

На рубеже Нижних Лук шел бой. Кустов командовал яростно, красиво, кратко. Им любовались. Полковника Изнанкина тяжело ранило в голову. Чтобы не сорвать Кустову командование, не отвлечь его и не взволновать, полковник сказал ему по телефону:

— Я себя плохо чувствую. Разрешите, товарищ командир, в санбат?

И уже из санбата, когда бой окончился благополучно, полковник Изнанкин прислал командиру дивизии письмо: «Я ранен, но вылечусь и вернусь».