— Это очень странно! — сказал я как-то бессмысленно.

Макс прорычал возмущенным тоном:

— Странно! Это более чем странно! Это то же лицо, которое я нарисовал вчера.

Я стал пристальнее рассматривать набросок и убедился, что слова его были правдивы — это было то же самое лицо. Я отложил кисти и встал с места.

— Пойдем домой, — заметил я. — Ты прав, Макс, это более чем странно.

В течение приблизительно недели в Такселе не произошло ничего важного. Мы больше не рисовали, и я мало думал о таинственных результатах задуманного мной наброска замка; но не следует предполагать, что я забыл о нем, или об открытии потерянных рукописей, или об участи Альмериуса-алхимика. Мне очень хотелось, хотя вместе с тем я и наполовину боялся, проверить истину его истории о мраморном сердце, но исследование подземных сводов представляло массу затруднений. Начать с того, что я был удержан таким странным образом от сообщения Максу этой истории. Возможно, что меня сочтут суеверным, но после того случая под дубом мне никогда и не снилось попытаться на вторичное объяснение с ним; одному же привести мой замысел в исполнение было крайне трудно, принимая во внимание странное исчезновение Альмериуса, потому что я не имел ни малейшего намерения следовать по его стопам.

Однако мысль об экспедиции в поисках мраморного сердца имела для меня необыкновенное очарование; она не давала мне уснуть по ночам и поглощала мое внимание в течение дня. Макс тоже казался необычайно рассеянным и молчаливым, и на лице его, всегда отличавшемся беззаботным, добродушным видом, появилось странно растерянное выражение. Я очень удивился этому необычному для него настроению, но я мало заботился об его причине.

Итак, однажды ночью, сделав все приготовления, какие только я мог сделать, не возбуждая ничьего внимания, я отправился в свою комнату с твердым намерением разрешить до утра задачу, которая так смущала Альмериуса, и открыть или, по меньшей мере, опровергнуть существование мраморного сердца. Я дождался, пока в старом замке воцарилась полная тишина, и затем прокрался из своей комнаты, запер дверь на замок, спрятал ключ в карман и бесшумно спустился в библиотеку. Здесь я запер двери и окна и принялся открывать фальшивое дно письменного ящика Альмериуса.

Алхимик, наверное, был тоньше меня, потому что мне стоило немалого труда пролезть сквозь отверстие на узкую лестницу, ведущую в виднеющийся внизу мрак. Затворив крышку ящика и повесив фонарь на шею, я осторожно стал спускаться в подземелье.

Это было огромное и страшно молчаливое пространство бездыханного мрака, который становился еще темнее от слабого мерцания моего фонаря. Воздух был в высшей степени сухой и свежий, и я решил, что где-нибудь должен был существовать еще вход в подземелье, кроме входа из библиотеки. Я тщательно отмерил десять шагов по прямому направлению от подножия лестницы, а затем поставил фонарь и начал рассматривать плиты, находящиеся под моими ногами.

Камень был покрыт толстым слоем пыли и мелкого песка. Я сгреб все это в сторону и, вынув из кармана влажную тряпку, которую захватил с этой целью, принялся осторожно тереть плиту на том месте, которое казалось гладким и высеченным из одного куска. По мере того, как я тер, постепенно выступал контур этого камня. Я стер еще немного песка и открыл, что стою на самом предмете моих поисков — мраморное сердце лежало под моими ногами!

В течение нескольких мгновений мой неожиданный успех едва не заставил меня задохнуться от волнения. Затем я достал те инструменты, которые мне удалось захватить с собой, и начал поднимать массивный камень.

Он был очень тяжел, но, наконец, мне все же удалось поднять его и я сдвинул его назад на грубый пол подземелья. Передо мной виднелась вторая лестница. Я спустился по ней, рассматривая по пути странную резьбу на стенах, и очутился в маленькой комнате, украшенной грубо высеченными на стенах фигурами и ангелами странной формы. В дальнем углу ее в стене виднелось отверстие, сквозь которое я прошел, и, подняв повыше свой фонарь, сразу догадался, что я достиг могилы Сафирии.

Это была просторная и высокая зала, потолок которой, весь раскрашенный различными фигурами и арабесками, поддерживался гигантскими каменными изваяниями. С одной стороны виднелся большой каменный алтарь, над которым поднималось высокое распятие, и перед ним стоял странный, окованный бронзой ящик, у каждого угла которого виднелись высокие подсвечники. Возле этого ящика, на кресле, стоящем у ступеней алтаря, сидела фигура мужчины.

Мужчина этот был одет в темные одежды, с кожаным поясом вокруг талии. У него были благородные черты лица и длинная белая борода опускалась почти до колен. Одна рука покоилась на ручке кресла, и я заметил крупный опал, блестевший на ней. У ног мужчины лежал фонарь, несколько инструментов и кинжал. Я не сомневался ни на минуту, кого вижу перед собой, и странный ужас охватил меня. Поза, внешний вид, платье — все было так жизненно и, однако…

Порыв ветра пронесся со ступеней, лежавших у меня за спиною, и заставил фонарь мой замигать. Ветер этот подхватил край платья алхимика и оно рассыпалось в пыль. Медленно у меня на глазах фигура моего мертвого предка исчезла из кресла и обратилась в маленькую кучку пыли, лежавшую у подножия алтаря; опаловое кольцо, потерявшее опору, покатилось по полу к самым моим ногам.

Машинально я поднял его и надел на палец. Затем я наклонился и стал рассматривать окованный бронзой ящик.

Он был затворен задвижками и застежками с внешней стороны. Я осторожно открыл их и попытался приподнять крышку. Она была легка, но я колебался некоторое время, прежде чем решиться открыть ее. Что я там найду? Что нашел Альмериус? Принцессу Сафирию во всей ее красоте или несколько иссохших костей? Тайну итальянских бальзамировщиков или неудачный опыт шарлатана?

Наконец я поднял крышку и простоял с минуту в глупом удивлении. В бронзовом гробу, завернутая в богатые одежды, лежала фигура девушки.

Ее блестящие волосы шевелились от сквозного ветра, дувшего в дверь, и я наполовину боялся увидеть ее исчезающей, как исчез Альмериус. Но ничего подобного не случилось. Склонившись, я дотронулся до ее щеки — она была холодна и тверда, как мрамор. И, рассматривая внимательней прекрасные, холодные черты, я убедился, что лицо, которое нарисовали мы оба, и я и Макс, сидя под большим дубом, было лицом принцессы Сафирии.

К этому времени я уже переставал удивляться чему бы то ни было. Я сильнее всего на свете желал рассмотреть работу итальянских бальзамировщиков и для этого попытался вынуть принцессу из ее гроба. К моему удивлению, я заметил, что она достаточно легка, чтобы ее с удобством можно было приподнять, и я вынул ее и положил на пол. Ее одежды, вероятно, также были подвергнуты какому-нибудь процессу, способствовавшему их сохранению, потому что они казались совершенно прочными — золотое шитье не потемнело и драгоценные камни сверкали при свете фонари. В общем, весь ее вид был удивительно жизненным, румянец все еще играл на ее щеках и устах, и тело имело почти упругий вид. Когда она лежала так, мне внезапно пришло в голову, какую восхитительную картину она представила бы. Не нарисовать ли мне ее и дать миру какую-нибудь память о красоте, которую наука так удивительно сохранила? Мысль эта показалась мне очень удачной, но я, конечно, не мог нарисовать ее здесь, в подземелье. Принцесса должна быть перенесена в мою мастерскую и, принимая во внимание поздний час, это нетрудно было сделать так, чтобы никто этого не видел. Раз она очутится там, я всегда мог запереть дверь на ключ и носить его при себе.

Итак, я взял мертвую Сафирию на руки и медленно направился обратно в библиотеку. Мне было довольно трудно протащить ее через дно письменного ящика Альмериуса, но как только это было совершено, остальное оказалось очень легким. Я достиг мастерской, прикрыл принцессу простыней, запер двери на ключ и отправился спать.

В течение нескольких дней мне постоянно что-нибудь мешало посетить свою мастерскую; но, к счастью, я так часто и раньше держал ее двери на запоре, что это обстоятельство не возбудило ничьего внимания. Макс также был занят чем-то другим. Я видел его почти исключительно за обедом, и тогда он говорил довольно мало и бессмысленно. Я спросил его, не рисует ли он чего-нибудь, но он уклонился от ответа; я также намекнул, что он, быть может, находит жизнь в замке скучной. Но это последнее он принялся отрицать со страстностью, показавшейся мне даже немного преувеличенной. Однако я не продолжал этого разговора и предоставил его самому себе. Я также воспользовался первым удобным случаем, чтобы на время отложить другие дела и отправиться в свою мастерскую.