Шесть дней в соборе
В тиши митрополичьей библиотеки Ваня много думал о том, кто есть великий князь, и пришел к выводу: царь земли русской, хотя это слово и непривычно. Привычное — великий князь. Но князь — не царь, пусть и великий. Вот хан — это по-русски царь. Даже казанский Сафа-Гирей и несостоявшийся правитель Казанского царства Шигалей себя тоже царями именуют. Император германский, император византийский в Царьграде — тоже цари. А великий князь Московии — чем не царь?! Обширна его держава, уже имеет выход к морю, а ее владыка все не решается себя царем назвать! Народ мудрее: давно именует русского государя царем-батюшкой. А раз царь — значит, помазанник Божий на земле. Ваня прочел много священных писаний, и везде говорилось об этом. А у помазанника Божия в грозный час главным оружием должна стать молитва.
Ваня горячо верил, что упросит Господа Бога отпустить грехи его и соотечественников, вымолит помощь в защите русской земли от вражеских полчищ. Он твердо решил: Успенский собор, где раньше отстаивал только заутрени, на время войны станет домом для него и брата.
В соборе круглосуточно шла служба. Ваня вместе с митрополитом часами выстаивал на коленях перед иконой Владимирской Божьей Матери, у гроба святого Петра-митрополита, покровителя всех русских князей, истово отбивал поклоны и читал вслух молитвы.
— Боже, ты защитил моего прадеда в нашествие лютого Темир-Аксака! Защити и нас, сирых! — молил он. — Нет у нас с Юрой ни отца — ни матери, ни сил — ни опыта! Народ ждет от нас спасения! Воплоти надежды рабов твоих, великий Боже!
Евдокия слезно упрашивала государя поспать, совала лакомые куски, но мальчик твердо решил держать великий пост до самой победы. Иногда он засыпал, стоя на коленях, и тогда рынды переносили Ваню на постель, устроенную в приделе.
Прибывающие в Москву гонцы спешивались теперь не у дворцового крыльца, а перед папертью. Здесь же подвешивали торбы с овсом для лошадей, отсюда же скакали обратно.
Один из посыльных принес от Дмитрия Бельского недобрую весть: между воеводами начались раздоры. Как прежде боролись бояре за место в Думе, поближе к трону, так теперь передрались из-за воинских званий. Каждый хотел подчинять себе, а не подчиняться, особенно если на высокий воинский пост назначали менее знатного и молодого, хотя и искуснейшего в ратном деле. И дед, и отец Вани, верховные воеводы во время войн, легко обуздывали спесивых, но что мог поделать мальчик, подчиненный опекунам и оторванный от войска?
Окриком или приказом ему не сладить, только просьбами да уговорами! В тиши Успенского собора, как с взрослым мужем, советовались с Ваней митрополит и Иван Бельский. Втроем они от имени великого князя составили обращение к воеводам и ратникам. Послание получилось длинное, но между строк угадывалась мольба юного государя оставить склоки:
«… Соединитесь духом и сердцем за отечество, за веру и государя! Уповаю единственно на Бога и на вас, на наше оружие… А от себя обещаю любовь и милость не только вам, но и детям вашим. Кто падет в битве, того имя велю вписать в Книги Животныя[42], того жена и дети будут моими ближними…»
Такие обещания предки Ивана давали ратникам перед боем и выполняли их. И Ваня последовал их примеру.
Дьяк Курицын доставил великокняжескую грамоту в ставку Дмитрия Бельского. Ее читали в присутствии всех воевод в полной тишине и, видимо, она отрезвила многие головы. Потом грамота ходила по рукам, ратники рассматривали печать Ивана, умилялись: «Зело грамотен и мудр государь! Ан пусть будет по его слову! Хотим пить смертную чашу с татарами за юного государя!»
Почти шесть суток не вставал Ваня с колен и горячо молился. Поднимался только для скудной трапезы. И в это время слушал воинские донесения.
Они обнадеживали: русские полки сумели подтянуться к Оке раньше, чем к ней подошли татарские орды. Саиб-Гирея подвела жадность: проходя мимо крепости Зарайск, он решил пограбить ее, но воевода Назар Глебов отстоял город, и алчный хан, потеряв несколько дней, отступил ни с чем.
К вечеру тридцатого июля хан вышел с ратью и турецкими пушками на берег Оки. Напротив, за быстриной, стояла лишь одна московская дружина, вооруженная только стрелами. Саиб-Гирей уже предвкушал победу и милостиво допустил до себя Семена Бельского. После поражения Литвы в войне с Русью тот попал в опалу и, спасаясь от Сигизмунда, перебежал в Крым, обещая татарам полный разгром русских.
Лучники видели изменника, стоящим рядом с ханом на противоположном высоком холме. Хан велел спустить на воду плоты и переправить своих пищальников[43] на другую сторону реки. Но русские воины, которым накануне прочли грамоту государя, тучей стрел осыпали вражьи плоты и не дали им прибиться к своему берегу, хотя и усеяли его трупами.
Саиб-Гирей решил отложить переправу до утра, дать отдохнуть войску. И опять просчитался: на рассвете приспели сначала полки князей Пункова-Микулинского, Серебряного-Оболенского, а за полдень — Михайлы Кубенского, Дмитрия Бельского и даже Ивана Шуйского, чьи ратники, отбросив казанцев за Волгу, тоже пришли к Оке. Берег казался живым от кишащих на его склонах людей и развевающихся стягов.
— Идите сюда к нам, а уж мы вас встретим! — кричали русские, осыпая татар на другом берегу стрелами и пулями. Тем пришлось отступить и схорониться за грядой высокого берега.
Стемнело. За Окой на необозримом пространстве запылали костры. В их свете Саиб-Гирей видел, как русские выкатывают тяжелые пушки — готовятся к утренней битве; как смеются и поют у костров, не сомневаясь в предстоящей победе, и сердце его дрогнуло. Под покровом темноты в легкой арбе умчался он в южные степи. Следом кинулось войско, бросив часть обоза и пушки, подаренные султаном.
К рассвету берег опустел. Дмитрий Бельский послал вслед за ханом князей Микулинского и Серебряного. Плененные ими татары сказали, что Саиб-Гирей решил взять Пронск. В этой небольшой пограничной заставе и поживиться-то было нечем, но хан нуждался хотя бы в видимости победы над русскими — теперь он спасал свою честь.
Пронский воевода Жулебин успел вооружить своих жителей. Мужчины заряжали пушки, а их жены кипятили воду в котлах, поднимали камни и колья на крепостные стены, чтобы достойно встретить татар, если полезут наверх. Тут подоспели воины Микулинского и Серебряного и погнали хана вплоть до самого Дона. Опозоренный перед всем миром, крымский хан сделал Семена Бельского козлом отпущения, — объявил его виновником своего поражения, заковал в колоду и вез на телеге в свою столицу для всенародной расправы, но когда пришлось уносить ноги и от Пронска, то зарубил мечом, чтобы преследователи не перехватили его живым…
Обо всем этом рассказывали Ване гонцы. А позже приехал в Москву князь Иван Кашин, посланный верховным воеводой Дмитрием Бельским. Он подробно описал победу русского воинства и поблагодарил великого князя за грамоту: именно она поддержала ратный дух в полках.
Радости и торжеству Вани не было предела. Он снова превратился в ребенка, хлопал в ладоши и восклицал:
— Ну и царь татарский! Хвалился раскинуть шатер на Воробьевых горах, а не смог взять даже маленького Пронска! Совсем как Тамерлан — тот тоже грозился Русь покорить, а сумел овладеть лишь крохотным Ельцом.
Ваня уже поднаторел в истории государств и неожиданными сравнениями прошлого с настоящим приводил в изумление окружающих.
Так же по-детски радовался победе и старец Иоасаф. В соборах служили благодарственные молебны, малиновым звоном рассыпались колокола.
Вся Москва встречала победителей. Мастеровой и торговый люд высыпал на улицы и провожал колонны ратников от пригорода до Соборной площади. Августовское солнце заливало праздничные толпы горожан, полки, выстроившиеся перед собором, когда юный государь вышел на паперть в сопровождении Ивана Бельского и митрополита. Царственный отрок на все стороны поклонился народу, глаза его застилали счастливые слезы. Воеводы окружили его.
— Государь, Господь даровал нам победу потому, что ты, ангельская душа, молился за нас и присылал свои грамоты, — говорили они. — Благословение Божие на тебе, а мы только слуги твои.