Расправа

Задуманное Иоасафом богослужение с крестным ходом так и не удалось провести: Шуйские опередили и разогнали собравшихся. Разбуженного за три часа до рассвета Ваню уже начали одевать, но тут заявился казначей Третьяков и велел снова уложить его в постель. Но мальчик так и не мог заснуть: за окном творилось что-то неладное, предрассветную тишину то и дело нарушали какие-то неясные тревожные звуки и голоса.

Первыми взяли советников Ивана Бельского — Петра Щенятева и Ивана Хабарова. Взяли почти в покоях государя — они хотели укрыться у него и пытались проникнуть через черный ход. Там их и перехватили и, зажав рты, вытащили во двор. Ваня окликнул мамку Евдокию, она прибежала вместе с казначеем.

— Что там за шум? — Ваня указал на заднюю дверь.

— Крысы, небось, возятся, развелось их за последнее время, — сказал Третьяков первое, что пришло ему в голову.

— Нет, ты сходи посмотри! — настаивал Ваня, весь дрожа от охватившего его дурного предчувствия.

Третьяков, отлично зная в чем дело, но не предполагая, кем оказались первые жертвы, вышел, плотно закрыл за собой дверь и, постояв немного в темноте, вернулся обратно.

— Точно, крысы! — сказал он убежденным голосом. — Холопы им ловушки поставили, нашли тоже место. Да ты не сумлевайся, батюшка-государь, я их прогнал. Больше не побеспокоят.

Ни у Вани, ни у мамки не возникло подозрений, что в такое позднее время делает здесь казначей. Во дворце была стража, хотя и небольшая, всего несколько верных государю людей, но никто из них не пришел на зов Вани. Третьяков тоже поспешил убраться подальше от греха, предоставив мамке укутать и успокоить своего питомца. И как раз в этот момент тишину прорезал тот самый полуживотный вопль, от которого у новгородского архиепископа перехватило дыхание.

— Что это? — Ваня босиком, в одной рубашке бросился к окну, загасил свечу, чтобы лучше видеть, но тщетно всматривался в густой полуночный мрак. Тучи закрыли небо, нигде ни лучика луны, ни огонька в окошке. Нечеловеческий вопль повторился уже слабее и скоро совсем затих, будто и его придавили низкие тучи.

— Да ляг ты, сердечный, — упрашивала Ваню мамка. — Неровен час, простудишься из-за поганых гуляк и пьяниц. Никак не угомонятся, окаянные, после Рождества Христова. На вот, накинь хоть халатик!

Всем своим грузным располневшим телом теснила она мальчика к постели, пока снова не уложила его.

— Давай байку тебе расскажу, родимый, ты и успокоишься! — предложила она, прижимая его ледяные ступни к своему горячему, как печка, боку. — Ты раньше дюже байки любил!

— Не до баек мне, мамушка! — сказал Ваня каким-то чужим деревянным голосом. — Знаю я, там смертоубийство!

Евдокия и сама это чуяла и, чтобы перекрыть наползавшие из окна жуткие звуки, басовито затянула колыбельную. Подчиняясь материнскому инстинкту, она пыталась прикрыть дрожащего питомца своим телом, руками охватить его от макушки до пяток, но мальчик, тоненький как былинка, за последний год необычайно вытянулся, почти сравнялся ростом со взрослым. Теперь уже не спрячешь его за спиной, как прятала раньше от тяжелых взглядов Василия Шуйского. Слава Богу, прибрал его господь, так теперь Иван братнино место занял. А за ним Андрей да Иван Скопин-Шуйский стоят, один лютее другого. А там и дружки — князья Ярославские, Палецкие… Несть им числа!

«И плодятся же эти Шуйские, как поганые грибы», — с ненавистью думала Евдокия, забывая о том, что сама, пусть и отдаленно, все же принадлежит к этому племени.

Мальчик затих — не то задремал, не то вконец обессилел, но она все пела, постепенно повышая голос, потому что дикие звуки за окном все нарастали.

А в Кремле, сразу в нескольких местах уже шли настоящие побоища, но главное разгорелось на подворье Ивана Бельского. Новгородцы и вершники, прибывшие из Владимира, оцепили ограду, вышибли ворота и кинулись к парадному крыльцу и черному ходу. Охрана Бельского прикладами била по рукам нападающих, гроздьями повисших на перилах парадного крыльца, но те зверели от этого еще больше и тараном перли в сени, сбивая с ног и затаптывая охранников. Наконец, оба отряда, пробившиеся через парадный и черный ход под водительством Ивана Шуйского и его племянника, соединились в горнице хозяина дома. Низенький, нескладный Иван Бельский и в молодости не проявлял бойцовых качеств, его оружием всегда был бойкий изворотливый ум, но в последнее время и он подвел его, лишив осторожности.

А сейчас, судорожно всхлипывая, он лишь прикрывался от ударов. Новгородцы потеснились, уступая дорогу своему почетному гражданину Ивану Шуйскому. Но тот только ткнул Бельского под ребра кованым сапогом да плюнул в лицо, остальное позволил довершить своим соратникам, а те набросились на Бельского, как свора бешеных собак. Потом несчастного поволокли к выходу и кинули в сани, где, уже закованные в колоды, лежали Щенятев, Хабаров и кто-то третий, — ничком, без сознания. Вслед за Бельским во двор вытащили всех охранников и слуг, приканчивая еще живых прикладами ружей и кольями. Снег вокруг таял от горячей крови. Наконец, понесли из дому награбленное добро, увязанное в тюки, доверху нагружая сани.

Теперь пришло время брать Иоасафа. Приуставшие от палаческой работы и уже протрезвевшие, ратники Шуйского двинулись к митрополичьему подворью, надеясь, что здесь-то уж не придется много трудиться: совсем тщедушный был старец.

На подворье Шуйских в эти часы им готовили пир: свежевали забитых быков и баранов, разжигали костры, тесали колья для обжаривания туш прямо под открытым небом.

Однако их расчеты не оправдались. Митрополичьи палаты встретили темнотой и мертвым молчанием. В окна полетели камни, — но старец Иоасаф и его окружение будто сгинули. Это разъярило ратников: куда могли подеваться долгополые? В каком из кремлевских монастырей попрятались церковные мыши? Далеко им не уйти, особенно митрополиту — в нем уж душа еле теплится! Наскоро пограбив хоромы — не пропадать же добру! — разбойная дружина разделилась на Два отряда — один направился к Чудову, другой — к Троицкому монастырю, как вдруг Андрей Шуйский хлопнул себя по лбу и разразился смехом:

— Чуть не опростоволосился! Да где же ему быть, как не у государя-щенка?! Поди, у него сейчас на постели сидит, на нас жалится. То-то нам сейчас попадет по первое число!..

Издевательский смех младшего из Шуйских поддержал подобострастный хохот новгородцев, и все двинулись ко дворцу.

Митрополит Иоасаф и верно был уже там. Услышав дикие вопли, несущиеся со двора Ивана Бельского, он понял все и бросился во дворец: где, как не у государя искать защиты? Монахи, пережившие погром при Данииле, знали, чем это может кончиться, разбежались по монастырским подворьям. Митрополичьи палаты вмиг опустели.

… Евдокия первой услышала шорох на черной лестнице и решила, что скребется кошка. Взглянув на задремавшего Ваню, она потихоньку подошла к двери и чуть приоткрыла ее, чтобы впустить, иначе не даст поспать мальчику, шелопутная! Но вместо кошки увидела в щели застывшие от ужаса глаза митрополита Иоасафа и распахнула дверь.

— Господи, святой отец, что с вами?!

Ваня очнулся, вскочил, вскрикнул в испуге:

— Кто это, мамка, кто?!

— Это я, дитятко, я, митрополит, — пересохшими от страха губами шептал старец и, увидев, что Евдокия собирается зажечь свечу, остановил ее. — Прошу, не зажигайте, на огонек они сразу придут за мной!

— Кто — «они»?! — выспрашивал, весь дрожа, мальчик.

— Шуйские! Они сейчас у Ивана Федоровича Бельского.

Маленький, низенький, в съехавшем набок клобуке, с перепуганным морщинистым личиком, Иоасаф походил сейчас на обиженного ребенка, и сердце Вани тут же откликнулось на мольбу учителя:

— Не бойтесь, владыко, я не дам вас в обиду! Я же государь! Они не смеют меня ослушаться! Вот увидите, не посмеют!

Так они и стояли друг против друга — один на постели, высокий тоненький подросток, головой в потолок, при свете лампадки в углу казавшийся великаном, и тучный, низенький — чуть выше государева ложа — митрополит. Его беспомощность, казалось, придала сил Ване, он держал морщинистые руки старца в своих, крепко сжимал их и встряхивал, словно пытался вдохнуть в него бодрость и стойкость.