Глава Семнадцатая

Лукас не вернулся. Не то чтобы она ждала его, но все равно держала ухо востро, пока работала. Прислушиваясь к звуку звонка лифта или открывающихся дверей.

Никто не пришел.

Все было в порядке. Она знала, что он не вернется. Она думала, что он может оставить ей сообщение или что-то в этом роде, просто чтобы она знала, где он и что делает. Что он в порядке. Он этого не сделал, и она была вынуждена позвонить ему, чего не хотела делать. Но она не могла оставаться в неведении.

Слышать его голос и холодные нотки в нем было неожиданно больно. Слышать, как он выдал свое желание защитить ее как «приказ отца» было еще хуже. Он, конечно, преуменьшил все это, вероятно, чтобы защитить себя. Она это понимала. Однако все это было нелегко вынести.

Грейс положила телефон на пол и снова повернулась к холсту.

Она чувствовала себя измученной. Она работала в студии, как сумасшедшая, двадцать четыре часа кряду. Картина не поглощала ее таким образом уже очень долгое время, и она все еще была полностью в ней. Она спала в студии, когда уставала, останавливаясь только для того, чтобы сходить в туалет, выпить кофе и съесть пару сэндвичей. Раз или два она останавливалась, чтобы размять затекшие мышцы или пройтись по комнате, обдумывая что-то в голове.

Время от времени она отходила, чтобы рассмотреть картину и понять, к чему она ведет, но смотреть на нее в целом было слишком больно, поэтому ей приходилось сосредотачиваться на небольших участках.

Все сходилось. Это будет потрясающе.

А также, вероятно, убьёт ее.

Но ждать, прислушиваясь к двери, надеясь, что это может быть он, и в то же время боясь, что это будет он, было для нее слишком. Потерять себя в картине было единственным вариантом, поэтому она так и сделала.

Время шло, она не знала, сколько.

Ее телефон звонил несколько раз, но так как ее пальцы были покрыты краской, и она не хотела останавливаться, она не поднимала трубку, пока не закончила то место, на котором была.

Когда она это сделала, то увидела несколько сообщений от Лукаса, в которых говорилось, что Де Сантис отозвал дилеров. Что она в безопасности и может вернуться в свою квартиру, когда захочет, хотя может оставаться и там столько, сколько хочет. Все, что ей нужно было сделать, это написать ему, когда она захочет переехать, и он пошлет кого-нибудь помочь ей с холстами.

Так, он не вернется, да? В тот день в длинном коридоре, когда он сказал ей, что все кончено, она видела его в последний раз.

Боль и ярость поселились в ее груди, и ей очень захотелось что-нибудь разбить. Он был трусом. Гребаным трусом. Может быть, она возьмет свои краски и заляпает ими его белые стены, белые подушки его драгоценного гребаного дивана. Весь этаж. Везде и разными цветами, и тогда он может отмахиваться от нее, сколько ему заблагорассудится, но он никогда не сможет избавиться от ее следов.

Она поступила также в тот вечер, когда ушла, после того как отец сказал ей, что не позволит бабушке с дедушкой платить за колледж искусств. Что если ему не удалось заставить их заплатить за него, то они, конечно, не заплатят и за нее. Поэтому она вышла и разлила краску по всей его дерьмовой машине.

Но это было много лет назад, и она уже не была ребенком. Она не собиралась разливать краску по прекрасной белой квартире Лукаса. Он сказал ей, что все кончено, и все кончено. Она примет это и будет жить дальше, потому что она уже взрослая. Потому что она не была такой разрушительной, как ее отец. И вообще, неужели Лукас действительно так ее волнует?

Ее взгляд упал на картину перед ней, на ту, над которой она трудилась изо всех сил. И ярость поднялась в ней, заставляя ее хотеть взять и разрезать холст ножницами, как будто это могло бы вырезать ее боль.

Но и этого она не сделала. Вместо этого она подошла к нему, протянув руку, как будто хотела коснуться щеки человека, которого нарисовала на нем, боль и ярость бурлили внутри нее.

Эта картина была слишком личной. Слишком откровенной. К тому же она была слишком важной.

Как бы ей ни было плохо, эта картина также напоминала ей о хорошем, и она должна была сохранить ее. Она не могла ее уничтожить.

Она было частью ее, и была ей небезразлична. Она очень сильно заботилась о ней.

Слишком.

Она не отвечала на сообщения Лукаса до конца дня, лишь потом коротко и без обиняков сообщила ему, что готова съехать на следующее утро и что да, потребуется некоторая помощь с холстами. Он ответил кратким «Хорошо».

Все это казалось таким разочаровывающим. После всей той опасности, страсти и интенсивности, что были между ними. И теперь пара СМС было всем, что потребовалось, чтобы сообщить ей, что она в безопасности и что он ей не нужен больше. Она могла жить, как ни в чем не бывало.

На следующий день, когда мужчины пришли за ее холстами, Грейс внимательно следила за ними, чтобы убедиться, что они ничего не испортят. Последнюю картину, самую важную, она держала накрытой простыней, потому что не хотела, чтобы кто-нибудь ее видел. Она все еще колебалась, хочет ли она показать ее на выставке или нет, но так как предполагалось, что она будет той частью, которая соберет все воедино, она понимала, что ей придется использовать и ее.

Когда грузчики наконец покинули квартиру, Грейс постояла пару минут, оглядывая место, которое было ее домом последние пару недель. Она думала, что ей будет грустно уезжать, но это было не так, и поначалу она не понимала почему, так как чувствовала себя здесь очень комфортно, хоть некоторые очень неудобные вещи с ней случались. Но несмотря ни на что, здесь у нее были самые счастливые моменты в жизни.

Но нет, она знала почему.

Лукаса здесь не было, и без него это был просто дом. Хороший дом, но все равно просто дом.

Он вернулся домой.

Грейс отрицательно покачала головой. Она не могла позволить себе думать о таких вещах. Все было кончено. И теперь она собиралась жить дальше, без всяких глупых мужчин.

Перед уходом она положила конверт на кофейный столик перед диваном. Приглашение на ее выставку. Она не знала, собирается ли он прийти сюда, но если он это сделает, то увидит ее конверт и, возможно, захочет открыть его. Может быть, он даже решит прийти.

Но если он этого не сделает, она сможет сказать себе, что он не получил приглашения, а не просто не захотел видеть ее снова.

Это была отговорка, и она знала это. Но альтернативой было выследить его и сунуть конверт ему в руку, а она не думала, что сможет это сделать. Она не думала, что сможет выдержать еще один отказ от него.

Отговорки - это все, что у нее осталось.

* * *

Лукас держался подальше от загородной квартиры. Через пять часов после того, как он вышел из лимузина Де Сантиса, этот засранец прислал ему короткое сообщение, в котором сообщал, что он разобрался с Оливейрой и тот больше не будет беспокоить Грейс. Де Сантис забыл прислать доказательства, сказав Лукасу, что ему придется поверить ему на слово, что ситуация разрешилась.

Подколка в его сторону.

Лукас решил придержать информацию, которая у него была на ублюдка в таком случае, и, хотя он уже решил, что больше не увидит Грейс, он все равно не спускал глаз с квартиры. Понаблюдать за ней пару дней, чтобы убедиться, что все в порядке, было бы неплохой идеей, если бы Де Сантис оказался лживым мешком дерьма.

Буря вокруг отношений Вэна с Хлоей была в самом разгаре, и Лукас знал, что некоторые более ушлые СМИ пытаются выследить его для комментариев. Но никто не знал, где он живет, что затрудняло его поиски, поэтому он смог избежать внимания прессы. Уклоняться от звонков Вэна было еще проще. Лукас просто не отвечал. Он не хотел знать, почему Вэн женился на их приемной сестре, или почему он внезапно передумал и решил оставить военную службу, став наследником Тейтов, как всегда хотел их отец.

Лукас не хотел, чтобы Вэн совал нос в его жизнь и спрашивал, что с ним происходит. Все, чего он хотел, - это убедиться, что Грейс в безопасности, а потом отказаться от руководства «Тейт Ойл» и вернуться на базу, как он всегда и планировал.

Вульф звонил ему пару раз, но Лукас решил, что тоже не будет отвечать и ему. Лукас не знал, о чем будет спрашивать его брат, и не хотел знать.

Вместо этого он слонялся вокруг квартиры, высматривая Грейс и проверяя, нет ли поблизости кого-нибудь подозрительного. Он думал, что она уйдет немедленно, но нет. Прошел день, и прибыли грузчики. Они припарковались у цокольного этажа, и он смог найти удобную позицию, чтобы видеть, как они выносят все картины одну за другой. Последний холст, который они вынесли, был накрыт белой простыней – та картина, над которой она работала, догадался он.

Он не хотел этого видеть. Он действительно не хотел знать.

Вскоре после того, как люди ушли, он вернулся на другой наблюдательный пункт, где мог видеть входную дверь дома, и вскоре она открылась, и вышла Грейс. Высокая и элегантная, с сумочкой через плечо. На ней были джинсы и одна из забрызганных краской футболок, черный кожаный плащ, подпоясанный вокруг узкой талии. Ее волосы были собраны в беспорядочный пучок на голове, но на этот раз не кистью. Стоя на верхней ступеньке, она моргнула, как будто слабый зимний солнечный свет был слишком ярким, и ссутулила плечи.

Его грудь пронзила боль, как будто он сломал ребро, тупая, ноющая боль. Он не мог даже пошевелиться, чтобы не отвести взгляд от нее. Даже в пасмурный серый день, когда в воздухе висел снег, одетая в черный плащ, она горела, как костер. Волосы цвета лета, кожа розовая от холода. С того места, где он стоял, ничего не было видно, но он знал, что глаза у нее золотые.

Он хотел сократить расстояние между ними. Хотел обнять ее, удержать ее яркое пламя, позволить ей сжечь его дотла и трахнуть все остальное. Но он не мог. Ему нечего было ей предложить, нечего дать, кроме нескольких дней жаркого секса, и он знал, что это не то, чего она хотела. Слеза, скатившаяся по ее щеке в день его отъезда, сказала ему все, что он хотел знать об этом.