14

Снова ухнула пушка и опять началась молотьба. Белый дом полыхал сильней, стены становились черными, на этот раз стреляли недолго. Что-то на мосту происходило? Какие-то машины подъехали, что-то решали. Мы недосмотрели, весь взвод позвали во двор. Оттуда нас двинули ближе к Белому дому, вокруг которого становилось все многолюдней, вероятно, народ увидел, что из парламента не стреляют, опасности нет, и стали сжимать кольцо, ползли, как шакалы, к издыхающему, но пока опасному зверю. Множество кинокамер, фотоаппаратов. Журналисты лезли к самому зданию, а некоторые готовы были ворваться в дом.

— Видал, лакеев сколько, — с усмешкой кивнул в их сторону Никитин. — Завтра все оправдают! Там, по телику, показывают, как писатели в очередь стоят, чтоб поздравить президента, задницу ему лизнуть. Полковник сказал, что Черниченко призывает: раздавить гадину!

Я видел не один раз на экране Черниченко. Он ненавидел людей и не скрывал этого. Рая звала его злой старой обезьяной. Каждая черточка его лица излучала ненависть к роду человеческому, так же как и у попа Глеба Якунина. Поп понятно почему озлобился: сидел много лет, пострадал, а Черниченко почему? Должно быть, просто натура такая, родился таким. Но его злобная ненависть, открытая яростная ненависть к людям мне не нравилась. Никитин умел презирать и ненавидеть людей весело. Вот это мне подходило. Людей стоит ненавидеть, но зачем себя сжигать при этом. Какая польза тебе от такой ненависти?

— Смотри! — крикнул я Никитину.

Пятеро корреспондентов — один с телекамерой, остальные с фотоаппаратами, — пригибаясь, бежали к подъезду Белого дома метрах в ста от нас. Проскользнули где-то, гады! Я вскинул автомат.

— Погоди! — остановил Никитин. — Дзержинцы на первом этаже. Не пропустят.

Я думал, что их быстро вернут, но они исчезли надолго. Лишь минут через десять из дома показалась группа людей. Кого-то выводили спецназовцы в масках, некоторые были в шлемах. Шли быстро, вели двоих. Один высокий, черный, усатый. Лицо знакомое. Другой поменьше: худощавый, круглолицый. Скорее всего, их не вели, а сопровождали. Шли они уверенно.

— Президенты, — сказал Никитин. — Аушев с Илюмжиновым. На переговоры ходили.

Президенты свернули в сторону по дорожке и скрылись из наших глаз за углом дома. Через минуту показалась другая группа, побольше. Этих вели. Были среди них и корреспонденты, которые недавно прорвались в здание. Вели их к нам.

— Идут, голубчики! — весело проговорил Никитин.

— Товарищ лейтенант, арестованы в здании, — обратился один из конвоиров к Никитину. — Приказано сдать в милицию.

— Можете доложить: приказ выполнен, — весело проговорил Никитин. — А нам приказал: — Обыскать!

— У меня личное оружие. Я из охраны президента Аушева, — громко и гордо заявил черноусый в военной камуфляжной куртке и таких же брюках. — Пистолет я не сдам.

— Отобрать! — резко приказал Никитин.

Я кинулся к охраннику. Он отступил, сделал движение рукой к карману.

— Стоять! Стреляю! — гаркнул я. — Руки в стороны. Быстро!

Он нехотя развел руки. Я зашел сзади и резко крутнул ему руку за спину. Он согнулся, и в это время Сучков врезал ему сапогом по лицу. Мы силой уложили его на землю, отняли пистолет и попинали немного, сбили спесь.

Тем временем обыскали группу арестованных, забрали у них кинокамеру, фотоаппараты, и Никитин крикнул им:

— Ложись!

Арестованные растерянно переглянулись. Все они были не мальчики, солидные люди. Некоторые с сединой, с брюшком.

— Я глава администрации Брянска, — заговорил один из них.

— Для меня ты засранец из Брянска, — перебил Никитин и снова крикнул: — Ложись! — И ударил его автоматом в челюсть.

Мужчина отшатнулся, еле удержался на ногах, но ложиться не поспешил. Другие тоже стояли: испуганные, растерянные, но пока непокорные.

— Ах так! — радостно сказал Никитин и приказал нам: — Становись!

Мы выстроились в две шеренги лицом друг к другу так, чтоб между нами было шага два, и приготовились. Никитин ухватил за шиворот главу администрации, подволок к нам, толкнул между шеренгами, врезал пинком под зад и крикнул:

— Раздавить гадину!

Мы стали обрабатывать его автоматами, пинками, дубинками. Он закрывал голову руками и бежал сквозь строй, получая удары с двух сторон. Никитин загнал к нам следующего, а третий сам побежал. Особенно старались мы обработать охранника Аушева, сбивали спесь. Прогнали по два раза сквозь строй арестованных, погрелись, потом Никитин отвел их в автобус и приказал отвести в отделение.

— А корреспондентов зачем погонял? — спросил я весело. — Сам говорил — лакеи!

— Лакеев надо изредка бить, чтоб хозяина чувствовали и сильней любили, — засмеялся Никитин. — Так, погрелись, размялись, а теперь что-то новенькое нам предстоит. Вон, капитан торопится. Он пошел навстречу командиру роты. Вернулся быстро, бегом.

— Дождались! Руцкой белый флаг выкинул. «Альфа» уже там… Вперед! На штурм!

Мы рассыпались и побежали к подъезду. Никто в нас не стрелял. Молчали и танки. Мы влетели в дом и по лестнице помчались наверх. Всюду на полу, на ступенях, на ковровых дорожках, на паркете было битое стекло, и кровь, кровь, кровь. Пятна, лужицы, кровавые полосы! Видимо, убитых стаскивали куда-то в одно место. Ни трупов, ни людей пока не было видно. Я стремился на пятый этаж, туда, где, по словам Никитина, должны были быть Руцкой с Хасбулатовым. На этаже в фойе все стекла были выбиты. Я нырнул в широкий чистый коридор с красной ковровой дорожкой посреди. С обеих сторон коридора были двери. Все было здесь в порядке, ничего не разбито, не разрушено, только двери пробиты пулями, и кое-где напротив дверей трупы. Я побежал по коридору, готовый в любой момент стрелять. Кинулся в другой, третий коридор, запетлял, вылетел в широкое и роскошное фойе, увидел за стеклянной дверью белую лестницу, ведущую вниз. Вероятно, к центральному входу. Значит, я у цели. Помчался дальше, мелькая по коридорам, вылетел к каким-то лифтам, кинулся через стеклянную дверь в другой коридор и увидел в дальнем его конце большую группу приближающихся ко мне людей. В центре был Руцкой, я его сразу узнал. Я готов был выстрелить, но понял, не успею, закроют. Впереди шел высокий человек в маске. «Альфа!» Я кинулся назад, к лифтам, лихорадочно соображая, с какой стороны встретить, где засесть. Я в первый раз был в Белом доме и не знал расположения его многочисленных коридоров, закоулков. Понесся назад, в тот самый коридор, по которому прибежал сюда, решил, что идет Руцкой к центральному входу. Лифты вряд ли работают, разбиты. У лестницы я их встречу. Остановился в фойе, огляделся, понял, что идет Руцкой по параллельному коридору, подкрался к нему и выглянул из-за угла. Руцкой со свитой приближались.

— Автомат на пол! — услышал я за спиной спокойный голос и быстро обернулся. За моей спиной стоял, направлял на меня автомат спецназовец в маске. Он был невысокого роста. Я считал себя хорошим бойцом, решил, вырублю! Я взял свой автомат одной рукой за ствол, а другой за приклад и протянул ему, говоря так же спокойно:

— Бери!

«Как только шагнет ко мне, уложу!» Спецназовец опустил автомат и, держа его одной рукой стволом вниз, шагнул ко мне. Я был хорошим бойцом, но даже не заметил, чем он меня ударил. Какой-то страшный снаряд врезался в мое лицо. Я улетел задом к стене и, вероятно, на мгновение потерял сознание. Увидел я его спокойно стоявшим на прежнем месте, только смотрел я на него снизу вверх. Автомат мой лежал у него под каблуком, а его своим темным глазом уставился на меня.

— Шевельнешься, останешься лежать! — по-прежнему спокойно предупредил меня он.

Я ему поверил. Лежал, не шевелился, глядел на него, прислушивался к приближающемуся мягкому топоту ног по ковру. Первым показался рослый спецназовец, за ним Руцкой, в камуфляже, без головного убора, седой, с широкими усами, с красным лицом, угрюмый, ничего не видящий вокруг поверженный лев. За ним шел в сером плаще бледный Хасбулатов и целая свита спецназовцев и охранников. Никто из них не взглянул в мою сторону. Прошли и стали спускаться вниз. Когда шаги на лестнице затихли, спецназовец ногой швырнул ко мне автомат. Он загремел по паркету.