II

В этот же день Егоркин узнал у Бориса адрес Романа и отправился к нему. Жил Палубин теперь неподалеку от метро «Каховская». Иван блуждал среди многоэтажных однотипных домов, отыскивая нужный. Номера шли не по порядку, и найти дом было непросто. В любом районе Москвы с номерами путаница: или вообще забывают прибить табличку с номером, и крутишься возле дома, гадаешь, тот или не тот, или в таком порядке разбросают номера, что жители микрорайона, десять лет прожившие, скажем, в двенадцатом корпусе, убей не назовут, где стоит тринадцатый, потому что окружают двенадцатый корпуса пятый, шестнадцатый и двадцать восьмой. Делают это работники Моссовета, как шутил Маркин, чтобы развивать сообразительность и находчивость у москвичей. Егоркин в таких случаях действовал методом опроса всех встречных. Не раз убеждался, что даже уверенный ответ прохожего, что нужный дом находится там, не означает, что этот дом там действительно находится. Если еще два-три прохожих подтверждали, значит, на верном пути, но чаще бывало, следующий человек указывал в другую сторону, и нередко прямо в противоположную — и так же уверенно. В конце концов Иван остановился возле двери указанной Борисом квартиры и позвонил. Ожидал он, что откроет Роман, но на пороге стояла Надя, высокая девушка, которая приезжала на новоселье к Палубину с Костей Ореховским в платье с американским флагом, ресторанная проститутка. И Егоркин узнал ее, и она его. Иван растерялся, совершенно не ожидал увидеть ее, а она обрадовалась. Роман рассказал ей об Иване, как о своем приятеле, благодаря которому перебрался в Москву, но характеризовал его как честного дурачка, далекого от реальности, не понимающего, как и чем живут люди, что ими движет, поэтому тропинки их все дальше расходятся. Роман считал, что Иван, блуждая в зарослях в поисках дороги к счастью, не на ту тропинку набрел, в тупик топает, но человек он упрямый, не переубедишь, пока сам не поймет, и, по всему видно, нескоро для этого созреет: черт с ним, его жизнь, а сам он, Палубин, на верном пути, пусть немало испытаний и унижений преодолевать приходится, но когда выберется на большую дорогу, все унижения забудутся. Для счастья и пострадать можно. Роман не подозревал, что Наде не хотелось, чтобы тропинки друзей расходились, поэтому обрадовалась Егоркину она искренне.

— Входи! — улыбнулась Надя радостно.

Иван заметил, что она сейчас проще, естественней, чем была у Палубиных, и от этого приятней. Тогда читалось на лице ее занятие, а теперь приятная девушка стояла перед ним. То ли она тогда держалась так, играла, а в действительности была иной, то ли за два месяца она изменилась.

— Роман здесь? — по-прежнему стоял у входа Егоркин.

— Здесь, здесь, входи! Рома, это к тебе, — крикнула она, оглянувшись.

Появился Роман, смутился, но быстро взял себя в руки, подумал — надо рвать и с Иваном, придал лицу снисходительно-ироническое выражение, которое нравилось ему, но так не нравилось Егоркину.

— А, это ты? Привет, старик, — пожал он руку. — Разыскал, говоришь?.. Проходи… Надюша, дорогая, кофе свари нам, — но прежде, чем она отправилась в кухню, Роман приобнял ее, говоря: — Мы с Надей решили новую семью строить. Сейчас у нас что-то вроде пробного брака, проверка на совместимость. — Он поцеловал Надю в щеку и легонько подтолкнул в сторону кухни: — Иди!

Палубин пополнел за эти два месяца. Лицо округлилось, и сам, кажется, раздался, вальяжней стал, уверенней и неприятней. Ивану так не хотелось пить кофе, высказать все здесь, в коридоре, и уйти, но они прошли в комнату. Квартира была однокомнатная, просторная, чистая. На полу палас, типовая стенка и другие вещи, непременные в современной квартире.

— Ее? — Иван обвел рукой комнату и указал в сторону кухни.

— Снимает…

— Я был у Иры… только что…

— Она послала? — усмехнулся Роман, дрогнуло внутри при имени Иры, но держался по-прежнему снисходительно-иронически.

— Она не знает, где ты и с кем ты… Жена вот-вот родит, а ты новую семью строишь… — начал презрительно Егоркин.

— Старик, — перебил, снисходительно улыбаясь, Палубин. — Я знаю все, что ты мне скажешь… Да, я мерзавец, оставил жену одну перед родами… Все так, но и оправданий у меня с три короба. Только кому это нужно… Я не могу тебе свои мозги переложить, чтоб ты меня понял… И неизвестно, как бы ты вел себя на моем месте…

— На твоем месте я бы не стал новую семью заводить… с этой… — Иван кивнул в сторону кухни. — Ты сам говорил, что она проститутка.

— Все мы проститутки, — улыбнулся Палубин. — Она тело продает, мы душу…

— Я не продаю, — перебил Егоркин.

— Счастливчик ты, если не видишь, когда и где продаешь, — усмехнулся Роман. Он чувствовал, что снисходительное отношение его ко всему раздражает Ивана и обезоруживает. Егоркин не знает, что отвечать, не будешь же твердить человеку то, что он сам знает.

«Я не продаю! — чуть не сорвалось с языка Ивана раздражение. Но он вдруг понял, что и слова, и тон Романа лишь защитная маска. Не мог Роман не знать, что делает безнравственные поступки и только снисходительно к ним относиться. Оправданий у него, конечно, с три короба. Видит, что так живут все в его ресторанной среде.

— Ты не такой, каким хочешь казаться, — заговорил Егоркин с горечью. — Кинь ресторан, хлебнул, хватит…

— Поздно, старик… — по-иному, как-то обреченно, вздохнул Роман. — Пошли кофе пить… Да, — остановился он. — Ты не думай, Надя не бывает больше… там…